Покаянное письмо в редакцию «Р. Б.»
Баллада о Мише Вее, человеке и фривее (дружеский шарж)
Под голубыми небесами (не по Пушкину)
О славных детках (детское людоедское)
«Сусальный ангел о любви талдычит»
«Луны обглоданный сосок»
«Структурный ноль я. Осень мая»
«Ужас рож» и т. д.
/Бор. Жихаревич/
Ночь. Перекошенный фонарь.
Кусает неба злая гнида.
Там, где беспомощен фигляр,
Сверкает черная коррида.
Вам непонятно? Ну и что ж? -
Я сам себя не понимаю:
Структурный ноль, осень мая...
Давай же сблизим ужас рож.
Два идентичных храбреца,
Совокупимся мы, как плети...
В ковчеге зла родятся дети,
Не поимевшие отца.
Луны обглоданный сосок
Не вскормит их, не знавших мамы,
Где хмурый вихрь бьет в тамтамы
Сусальным ангелом - в висок.
Врываясь в сутолочь ночи,
Маячит вечная обуза
Проливом тухлым Лаперуза,
Что мчит потоками мочи.
На сонных улицах запор,
Мерцают женщины для вида...
И поцелует в зад тапер
Меня, не испугавшись СПИДа.
«Колдобины слепили глаз недетской желтизной».
«Мы все напились до маразма».
«Локальная свинья».
«Духовный СПИД» и т. д.
(Конст. Лучина)
Мимолетен, как стая птичья,
Беспредметен, как женский взгляд,
Я заметен, как грудь девичья
И конкретен, как бабий зад.
Захребетник судьбы воинственный,
Инквизитор земных утех,
В кабаках я тащусь, таинственный,
Не похожий на вас на всех.
Вам, младенцы, и вам, кто в возрасте,
Предъявляю особый счет:
Вся земля напилась до борзости
И в харчи втихаря плюет.
Но и я не последней шавкою,
Наглотавшейся браги вдрызг,
Не в колхозной избе под лавкою
Был зачат под мышиный визг.
Одинокий, как пес на паперти
И с утра беспробудно пьян,
Расплескав 30 грамм по скатерти,
Мне Иуда поднес стакан.
До чего ж мы, паскуды, дожили!
Позабыли про Божий лик -
И в палате одной, скукоженный,
Загибался крутой мужик.
Тискал баб и таскал их пачками
И не знал за собой вины,
Но впотьмах налетел на мальчика
Цвета нежной морской волны.
Он такое на винт наверчивал,
Позабывшее всякий стыд!..
И мужик объяснил доверчиво,
Что такое духовный СПИД.
Я обглоданной костью корчился,
Прочищая ума кристалл,
Будто в бане фанерной форточкой
Я по мокрой душе хлестал.
До маразма почти сподобленный,
В свой локальный свиной уют
Я ползу, а за мной колдобины
Голубой желтизной блюют.
«Нет, это не Кудинов!»
(Арк. Гурович - по поводу моих переводов)
Я обошел почти полмира
И пал, усталый, на кровать:
Мне никогда не стать Шекспиром, -
Но и Кудиновым не стать.
Увы!.. Тогда чего же ради
Гадала мне ворожея?
Как намекал мне друг Аркадий:
Я не Кудинов... Кто же я?
Не скульптор, не поэт, не зодчий -
(Во всяком случае, пока),
Безвестный миру переводчик -
Ничуть не лучше Маршака.
Порочен мир: на Солнце пятна -
Я в этом мире не жилец!
Что не Кудинов я - понятно,
Но даже ж я не Ежи Лец!
Не Маяковский, не Высоцкий,
Хотя уже и зрелый муж.
Но, слава Богу, хоть не Троцкий,
Не Лейб Давидович к тому ж!
Не Кантор я, не Канторович,
Не Винокур, не Виновер...
Но почему я не Гурович,
Аркадий тот же, например?!
Тогда бы я - оно, конечно -
Был славен каждою строкой,
А так - какой-то я увечный
И в общем, даже - никакой.
Не плюс, не минус - середина,
Не разрушитель, не творец...
Нет, почему я не Кудинов
Или хоть Пушкин, наконец?!
Редактору литературного сборника «Рог Борея», по слухам, чуть-чуть недолюбливающего... ну, этих самых
Гей, славяне! Прочь химеры!
Враг замыслил все хитро,
Чтобы символ нашей веры -
Штык - сменили на перо.
Чтоб, злодействуя постыло,
Не на совесть, а на страх,
Заползали, змеи, с тыла,
Затаивши яд в строках.
Но пусть знают паразиты,
Как душа у нас болит,
Что и мы не лыком шиты,
Хоть и валенки на вид.
Ненасильем душу грея,
Мы возлюбим и жида,
Но еврея до «Борея»
Не допустим никогда.
Так отваливай скорее,
В кране выпивши воды,
Чтобы светлого «Борея
Не туманились ряды.
Покаянное письмо в редакцию «Р. Б.», которая, напротив, как оказалось, даже очень... (нет, правда!) ну... очень, наоборот, любит... ну... вот этих самых...
Стишки сочинив за 15 минут,
испортил идею обидой:
ведь в «Роге Борея» находят приют
евреи и даже хасиды.
Напрасно искать в каждом «Роге» врага
иль ждать, чтобы очень любили:
бывают козлиные злые рога,
бывают рога изобилья.
Не будем же больше друг друга колоть,
а надо - так, бороды сбрея,
евреи обрежут последнюю плоть,
чтоб роги росли у «Борея»
Сил кому-то не хватает, а кому-то просто лень, -
Миша ж Вэй стихи слагает - по поэмке каждый день,
Да по песенке в придачу, по статейке... Не солгу:
Приобресть он мог бы дачу на Лазурном берегу,
Распродав себя по строчкам или хоть бы по листам...
Как-то раз, не спавши ночку, я его представил там,
Где буржуйства дух витает, сионизма правит власть...
У него ж нужда простая: в книгу Гиннеса попасть.
Эта вера - не химера, Миша умственно здоров:
Обойдет Дюму с Мольером по количеству томов,
А по качеству - куда там! - тем писакам нечем крыть:
Все равно как мирный атом с Нагасакою сравнить!
Так прощай, родная хата! Лишь на миг глаза прикрыл -
И очнулся Миша в Штатах посреди нерусских рыл,
Но зато собой довольный, респектабельный на вид,
Миша в собственном «Линкольне» по Америке летит,
Проявляя верх искусства...
Но уже принял на грудь
Миша Вэй, как парень русский,
Хоть и с примесью чуть-чуть.
А всего-то взял две банки пива - это ж ерунда! -
Но его в евоном танке гонит малая нужда.
И нужда большая снова так и гонит, так и прет...
Не подумайте плохого: о поэме речь идет.
Все искусство голубеет, каждый третий - педераст;
Миша Вэй любому гею, по идее, фору даст.
Миша - парень со сноровкой,
Ново-русскому под стать,
Но нигде нет остановки,
Чтобы выйти и пос...ть.
Он заходится слезами: мол, за что и почему?
Строчки пляшут пред глазами - до поэмы ли ему?
Ну, куда тот, в «Мерсе», лезет? -
Надоело, что ли, жить?!
Наконец-то надпись «EXIT» -
Ряд бы надобно сменить
И свалить из той берлоги, где не мил и белый свет:
Мили, мили... а в итоге - туалета даже нет,
Чтоб хотя бы помочиться... И в висках бурлит, стуча
Эта самая... водица, по народному - моча.
Вот и мили на исходе - одолен проклятый враг!
Миша снова на свободе...Щас бы с Яном - да в кабак!
Но ему не до излишеств, и, покинувши тюрьму
И на Штаты помочившись, славно пишется ему!
Будто вышел он с гармошкой за околицу села
И, послушавши немножко, как гудят колокола,
Он отправился в дорогу в рваном платье и лаптях
По нужде - ведь, слава Богу, Миша дома - не в гостях!
Вот так штука с книгой Гиннес:
С корабля - да и на бал
Этот «факен рашен» вылез,
Все рекорды раздолбал!
Хоть писал не ради платы, а России ради лишь -
На фига ему те Штаты, сраный Лондон и Париж!
Развалил он им фривеи и высотные дома...
Напечатав Мишу Вэя, СэШэА сошла с ума.
И беда стряслася в Штатах: башни рушатся, мосты...
Мишу Вэя напечатав, в книге кончились листы!
России новой верный сын,
Жил-был Пал Палыч Бородин,
Который был не просто так,
А папин-мамин сибиряк.
Он утром бегал по росе
И воровал почти как все -
Все вместе взятые вокруг,
Но все ему сходило с рук,
Поскольку пойманный не вор,
Коль друг-приятель - прокурор.
Он слов пустых не говорил,
Квартирку другу подарил
Размером чуть ли не с гектар,
Но подловил его «швейцар»,
Который за границей жил
И деньги Паши хоронил,
И Паша, ну, не мог не взять
Мильонов хоть бы двадцать пять,
Что в лапы сами же идут
И все берут, берут, берут...
Ведь мы ж давно не дикари,
Закон блюдем: дают - бери
(за исключеньем, так сказать,
Лишь тех, кому ни дать, ни взять).
Пал Палыч ручки чуть погрел -
И на дешевке погорел.
Обидно все же! Взять хотя б:
Жирует в Штатах БаоБАБ,
Здесь - Абрамович... Им Сион
За грош не держит миллион,
Им - как с Гусинского вода...
Пал Палыч шастает туда -
Сюда, как будто метеор,
Поскольку пойманный - не вор,
Когда ворует по уму:
Украл червонец - и в тюрьму,
Мильон захапал - бизнесмен,
Такого ты расколешь хрен -
Недаром будет глотки рвать
Продажного закона рать.
Он возвращается домой,
Как новый нации герой,
По харе - вылитый пахан,
Его приветствует Прохан,
Певец Афгана, патриот -
И в баньку русскую ведет,
Пропарить западный недуг...
А вам - наука всех наук:
Люби Россию, твою мать,
Но если ты - ни дать, ни взять, -
Не лезь в российские дела,
Пока башка еще цела...
А где ж великий наш народ? -
До полусмерти водку пьет,
До смерти трудится - и вот,
Он, как всегда, Мессию ждет, -
Когда настанет день и час,
Ворье лихое сгинет враз,
И в белом венчике из роз
Придет к нему Иисус Христос.
Вздымается пена, я в ванне сижу,
С лицом супермена на стену гляжу.
Эх, вот она, воля! Ладошечкой - хлоп!
А на антресолю взбирается клоп.
Балдею в воде я, как клоп на стене.
Шальная идея является мне.
Прелестна получка, отвесна стена.
Быстрей авторучку тащи мне, жена!
Я долго всухую терпел, как Адам -
Клопа зарифмую, в редакцию сдам.
Припомнилось, кстати, что строчки - товар.
Скорее, издатель, гони гонорар!
По мужнину зову явилась жена,
И в ванну, корова, полезла она.
Вот гнусная баба - одно на уме!
Как мокрая жаба прижалась ко мне.
И в то же мгновенье я пены хлебнул,
Порыв вдохновенья в волне затонул.
Какое несчастье, аврал и завал!
И я бы на части жену разорвал!
Я б целое лето не в Питере чах,
А в чине поэта гудел бы в Сочах
И хлебом, и солью бы Музу встречал...
А за антресолью клоп хохотал
Под голубыми небесами,
Блистая влажными красами,
Блондинка юная лежит,
А рядом с ней грузин чернеет,
Нечеловечьей страстью млеет,
Блондинке сказки говорит.
Сверкает море рыжим блеском,
Им лижет ноги с томным всплеском,
Стремится солнце их сожжечь...
Грузин желает спозаранку
Младую севера беглянку,
И льется пламенная речь:
«Зачем меня так рассэрдылась?
Зачем меня так больно билась?
Зачем не пробовал вино?
Зачем не кушала чурчхела?
Зачем меня так не хотела?
Зачем лублю тибя давно?»
Грузин страдает, он чудесен.
Блондинка ждет. Купальник тесен.
И звуки нежные лились:
«Дианы грудь. Ланиты Флоры...».
А у грузинов - денег горы...
Пора, красавица: ложись.
Отдай всю северную негу
Манящему морскому брегу,
В песок головку уроня...
В брега, при Пушкине пустые,
Грузины прутся не простые -
Армянам разным не ровня!
Славный мальчик из Техаса
Человечье кушал мясо,
Издавая боли крик:
Ведь из папы был шашлык!
Но упал один кусок -
Не нарочно, видит бог!
И мальчик горько сожалел,
Что он папу не доел.
А другой мальчонка тоже
Славным малым был, похоже:
Двух друзей, запив вином,
Съел с костями и с г...ном.
Вот, в натуре, живоглот! -
А потом болел живот.
Впрочем, не его вина,
Что в друзьях полно г..на.
А еще один дружок
Из мамы сделал пирожок,
Надкусил - а есть не стал:
Был он чистый, как кристалл
И, хоть маменьку любил,
Но брезгливый больно был
И уже почти что год
Он не брал мясного в рот.
Все друзья его вокруг
Умоляли прямо: - Друг!
Чтоб добру не пропадать,
Должен ты докушать мать.
Ведь она всю жизнь, любя,
В муках нянчила тебя,
Берегла от бурь и бед,
Чтобы рос, как людоед.
Как никак, родная мать,
А ты ее не хочешь жрать!
Кушай, вкусно ж! Ё-моё!
Ну, а он: - Да ну ее!
Как же это все понять?
Гуманист, едрена мать!
................................................
Вот такие там и тут
Детки славные растут!