"«Москва Высоцкого хоронит»..."
В. Высоцкий в Ленинграде, июнь 1972. Фото Я. Майзельса
«Москва Высоцкого хоронит» -
Молотит строчка у виска.
Эй, чуть помедленнее, кони! -
Хоронит гения Москва.
Наветы, слухи, кривотолки -
Великих вечная судьба.
Но о любви людские толпы
Расскажут сами за себя.
Молчанье, крики, славы бремя,
Бессилье силы и управ...
Но ничего: покажет время,
Кто правым был, а кто - не прав.
Глаза, раскрытые в потёмки,
Душа, открытая всему...
Но ничего: придут потомки -
Они рассудят, что к чему.
Сегодня он не всеми понят -
И оттого черней тоска.
Москва Высоцкого хоронит.
Хоронит гения Москва...
Не ждите, товарищи, чуда -
Не много на свете чудес,
И он не вернется оттуда,
Куда он навеки исчез.
Немного подержат в секрете,
Прольется из строчек вода...
Другого такого на свете
Не будет уже никогда.
Лишь в строчках да в лентах магнитных -
И голос певца, и душа.
Дробятся гитарные ритмы,
Привычные схемы круша.
Но снова проклятая слава
Спокойно лежать не дает.
Чуть-чуть за ворота, направо
Стоит у могилы народ
Спросить бы: вчера были где вы?
Где был ваш порыв и почин?
Смотрите: в аллее налево
Сережа Есенин почил.
Вкусил он того ж каравая,
Изведал чернил и белил...
Такая же слава шальная,
Такая же тяжесть земли.
Цветы на могиле живые,
Под ними поэт - неживой...
Нависли холмы роковые
Над буйной его головой
Газета «Рыбак Камчатки», октябрь 1980
Умер он. И уже отмолчались.
На Ваганьково стало пустей.
Безымянные лица качались
На волне затухавших страстей.
Умер он. Потихоньку смеркалось.
Звуки песен стихали во мгле.
И отплакалось, и отстоялось -
Как ведется на грешной Земле.
Умер он. Не склонялись знамена
Над актером, поэтом, певцом...
Не слыхать колокольного звона
Над московским Садовым кольцом.
Умер он. Ордена и медали
Не несли, на подушки надев.
Он смотрел, как его опускали
Под зеленое небо дерев.
Умер он. И смотрели глазницы
На июльское небо мертво.
Гнусно каркали черные птицы,
Отмечая свое торжество.
Умер он. И - я слышал от женщин -
Говорили в высоких домах:
«Слава богу, одним ... стало меньше!» -
И метались на черных крылах.
Умер он. Говорили: «От Бога» -
И внимали покорно молве.
И шептались... И чья-то тревога
Пробежала по сонной листве.
Умер он. И отныне не будет
Менестреля, шута, бунтаря...
Не заметила пресса, но люди
Хоронили его как царя.
Умер он. И не выйдет на сцену.
Не живет, не поет и не пьет...
А родные газеты Дассеном
Огорчили российский народ.
Двухколесные ленты вращались,
Удаляясь под цокот страстей.
Умер он. И уже отрекались,
Уходя в монастырь новостей.
Я оглох от ударов ладоней,
Голос свой мне уже незнаком.
Я хриплю: - Чуть помедленней, кони!
Вы куда, с неживым седоком?!
Не на розовой мчал я лошадке -
Нет, ребята, все было не так.
Я по жизни прошел без оглядки,
Мои кони плясали не в такт.
Я ведь женщин любил и проказы,
Жил, как мог, я на грешной земле.
Не смолчал, не сфальшивил ни разу...
Почему ж моя кровь на нуле?!
То же небо опять голубое...
Но сегодня не кажется мне:
Это ж я не вернулся из боя,
В необъявленной павши войне.
Не любил я фатальных исходов -
С каждым днем жажда жизни сильней.
Не видать уж восходов, заходов,
Не встречать ни врагов, ни друзей.
Рвусь из сил и из жил, и из кожи,
Не дожив, не допев и не до...
Все же песню свою подытожил,
Начав робко ее с ноты до.
«И хоть я во все светлое верил,
Например, в наш совейский народ -
Не поставят мне памятник в сквере,
Где-нибудь у Петровских ворот».
Не на равных играют со мною -
Я хриплю, что на том и стою
Я ж дорогой не шел столбовою
И в чужую не лез колею.
Эта ночь для меня вне закона,
Но не выклюет глаз вороньё:
Я уже ни во что не закован -
Даже в бренное тело свое.
И толпится у гроба Россия,
И цветы - что ни день, то свежей.
Лучше б души поэтов босые
Сберегали от острых ножей!
Да, бальзамируют не тех,
Кладут в хрустальные гробницы
И заставляют нас молиться,
На их - от дьявола - успех.
А мы - то прячемся в кусты,
То низко кланяемся в пояс...
Но вот уже уходит поезд
Туда, за крайние посты.
Мы остаемся там, где нам,
Увы, назначено остаться
И не решаемся расстаться
И мчаться к дальним рубежам.
А тот, которому дано,
Прекрасно видит все оттуда,
Где ждут Суда - не пересуда...
Он не судим, не судит, но,
Как ни крутись и ни вертись -
Приходит день и час расплаты:
Того, кто предан был когда-то,
Как круто акции взвились!
И снова падаем мы ниц,
Впотьмах в пустых гробницах шаря,
А тот уже в границах рая -
Не удостоенный гробниц.
(С. КУНяеву, автору нечистых статей о Владимире Высоцком)
Все, как обычно: вьются тучи,
Ползут клопы, шуршат сверчки.
Куняев чертит закорючки,
Надев для важности очки.
Летит «мыслитель» по орбите!
Куняев, не гони коней!
Ваш счетчик щелкает, учтите -
Не жалко мне таких парней!
Ах, эти скунсы, скарабеи!
Святых накладывая грим,
Они завистливо скорбели,
Что мы не их обожествим.
Пока кругом грызня да войны,
Найдут доходней колею...
Но ты, Володя, спи спокойно
В своем Ваганьковском раю!
Ты - как корабль на приколе:
Вдали врагов, вблизи зевак, -
Но ты застрял им костью в горле:
И надо б вынуть - да никак!
Володя! Звук твоих мелодий
Орде ползучей не с руки -
Все, как обычно: к непогоде
Шуршат навозные жуки...
«Он прославляет мир блатной,
Он примитивен и скандален,
Идее служит он не той
И даже не национален.
Коль он народен - почему
Нет слов достойных о народе?
С такой свободой - не пойму:
Ну, как еще он на свободе?
Мутит он, все ему не так,
Да он и трезвый - словно пьяный...»
Довольно, критик, так рас так! -
Судить еще поэта рано.
Ужель тебе не надоел
Согласий хор многоголосый?
Ужель ты не поднаторел
Умнее выдумать вопросы?
Коль ты не видишь пред собой
Из мглы встающее светило -
О чем беседовать с тобой,
Пока тебя не просветило?
Цензуре - слава и почет,
Но ведь из моды вышли розги.
Или талантливость не в счет,
Иль воздержанье сушит мозги?
Талант всегда наводит страх -
Так поднимите, критик ручки! -
Он нам поведал о мирах,
Где нет аванса до получки,
Где только счетчик - щелк да щелк,
Где жизнь на жизнь не похожа...
И наших гладких мыслей шелк
Он так бестактно растревожил.
Ворвался в крепости квартир
Не соловьиной бодрой трелью,
А раздолбал наш утлый мир
Своею песенной шрапнелью.
И не простой «забавы для»
И не в угоду глупой моде,
Напомнил: есть еще земля,
Где «ничего не происходит»
Но был желанен этот крик
И тормошил тела и души,
И дух мятежный в нас проник
И не оставил равнодушных.
1967 г.
(вручено лично Высоцкому в Ленинграде, в июне 1972 г.)