«Что же вас гонит?..»
/М. Лермонтов/
Он Россию покидает
И мечтает: поскорей!
Крест на прошлом проставляет
Отбывающий еврей.
Это значит: прочь сомненья,
Веселей вперёд гляди.
Совершишь посадку в Вене,
И Россия - позади.
Это значит: скоро Штаты!
Ваш кончается дурман,
Азиаты, азиаты!
Курс один - за Океан!
Это значит: самолёты
Нас умчат за край земли...
Патриоты, патриоты!
До чего вы довели!
Вот и Вена! Всё как будто:
Приземлился самолёт -
Так расслабься на минуту...
Нет, чего-то не даёт:
И обратно ходу нету,
И ещё чего-то жду...
Век скитаться мне по свету,
Словно Вечному Жиду.
Век искать иную землю,
Проклиная милый край...
Что-то в этом не приемлю
И не верю в этот рай,
Где другие патриоты
Нас встречают у ворот,
И уносят самолёты
Нас за новый поворот, -
В рай ли, в ад ли - кто подскажет? -
Что-то знойное на вид,
Купля где и распродажа
Залетевших душ кипит.
Продавать свои таланты,
Видит Бог - судьба жида...
Эмигранты, эмигранты,
Что вас гонит и куда?
1989
В отрешённости и всуе,
В откровенности, в броне -
Всё моё в себе несу я, -
Что вмещается во мне.
Есть во мне и смех, и горе,
Сушь и слякоть, рай и ад...
Я ушёл за сине море -
Помогает, говорят.
Но за далью Океана
Что-то есть ещё пока
Привлекательное странно
В тишине материка,
В ветхом шарканье ступени,
В каждой улочке кривой,
В каждой веточке сирени,
Потревоженной весной.
Сад, завалинка, корова,
Деревянные дома...
В покосившихся хоромах -
Палех мой и Хохлома.
Детства призраки нетленны,
Чем-то сказочным полны, -
И вокруг - дворцы из пены
И хоромы из волны.
Вместо модной аллергии
К солнцу, к запахам, к цветам -
Ностальгия, ностальгия,
Ностальгия тут и там.
Зову сердца - что ж, поверю:
Все вода кругом. Беда!
Где же мой желанный берег,
Где прилягу навсегда,
Где в последнее мгновенье
Промелькнет вся жизнь опять?
Посреди шипов и терний -
Неземная благодать!
В краю раздумий и скитаний,
Когда на сердце непокой,
Я вспоминаю город дальний
И вижу сад наш городской.
Горсад, горсад! Зимой и летом
Всегда по-своему хорош:
То расцветешь зеленым цветом,
То в белом кружеве замрёшь.
Но доведется ль на прощанье
На миг вернуться к тем местам,
И дым отечества печальный
Какие сны навеет там?
Горсад, горсад! Твои аллеи
Шумны ль порой, как в старину?
А помнишь? - здесь коньки звенели,
А помнишь девочку одну,
Что мне вовеки будет сниться
И призрак счастья вызывать,
И будет мимо проноситься
И в новых лицах возникать?
Горсад, горсад! Какие нити
Вернут когда-нибудь опять
В твою небесную обитель,
Где будет все напоминать
О давней юности причале,
Где свежесть утренних аллей
И запах счастья и печали,
И тени умерших людей?..
Мне было шестнадцать, а, может, и меньше,
Не знал я ни девушек толком, ни женщин,
Но ты уже что-то загадочно знала,
Когда провожал я тебя до вокзала,
Но парнем твоим был, мне кажется, Костя...
Жива ты ещё? Или белые кости
Давно уж истлели в далекой могиле,
В земле, по которой когда-то ходили?
А, может быть, внуков своих ты качаешь?
Меня ни за что, нипочем не узнаешь,
Когда на души пепелище приеду,
Приду, приползу, как собака по следу,
И там расскажу, как жилось нелегко мне...
Но только и я ведь тебя не припомню:
Лицо и фигура, и платье... всё это
Ушло в никуда... словом, кануло в Лету.
Но, кажется, ехала ты на учёбу,
Учиться чему-нибудь, вырваться чтобы
Из нашей глуши, из провинции нашей...
Которой на свете не знаю я краше,
Хоть шарик объехал, проплыл, пролетел,
Чего-то искал и чего-то хотел...
Я в городе этом был нынешним летом.
Твой домик остался последним приветом,
А, может быть, даже единственным средством
Вернуться когда-то в счастливое детство,
Откуда жильцы, как птенцы, улетели...
И окна пустые в глаза мне глядели.
Что километры или мили? -
Для нас и время как вода.
А вы когда-нибудь спешили
Из никуда - и в никуда?
Вот так однажды я спешил -
Не по делам, а по привычке,
И в ожиданье электрички
Минуты глупо торопил.
Перрон отмеривал степенно,
Ругал сомнительный уют
И накалялся постепенно
Из-за томительных минут.
Потом всё так же раздраженно
Отметил неба синеву,
Шальное солнце... И с перрона
Пал в придорожную траву.
И накатилось! Одуванчик
Собой полмира заслонил.
Явился мне из детства мальчик,
Из мрака жизней и могил,
Что затерялись в захолустье
Без грома, молний и знамен...
И я искал природу грусти
Среди травинок и времён.
И я шептал букашкам: «Здрасьте!»
Лицо травинкой щекотал.
И вмиг исчезли все напасти,
И стал пылинкою вокзал.
Не подбирал к душе отмычки
С ученым видом знатока...
Из уходящей электрички
Глазел народ на чудака.
Была ещё так хороша,
Как сказочный замок в тумане,
Не знавшая жизни душа -
Раба моих робких желаний.
Была моя дума чиста:
Кровинкой в хрустальном бокале,
Росинкой на лоне листа
И лебедем под облаками.
Ещё не прошёл суховей
С победно грохочущим тушем,
Но призраки первых любвей
Уже накликали кликуши.
И в сумраке синего дня,
На пьяном и злом карнавале,
Они отыскали меня
И тайное слово сказали.
Тогда, о, конечно! - тогда,
Темна, холодна, неизбежна,
Тревога ночи навсегда
В душе поселилась мятежно,
Свой мнительный норов порой
В сомнительной пряча улыбке,
Тая под ночной мишурой
Смычок от несбывшейся скрипки -
В губительной сердца глуши,
Как будто в средине вертепа...
И нету кругом ни души,
Могущей довериться слепо.
Лишь изредка всхлипнет смычок,
Не в силах хранить свою тайну -
И дальнего детства сверчок
Ему отзовётся печально.
Оставьте мне на самом донышке
Глоточек сладкого вина
Блестящей змейкою от горлышка
До опрокинутого дна
Такие нежные и чистые
В иссохший горла водоем
Покатят струйки серебристые
И мы к чему-нибудь придем
Не к утешению
Так к берегу
К чему-то твердому
На мель
Откроет каждый по Америке
Никем не пройденных земель
Причалим
И на диком острове
Моих сомнений и забот
На миг утихнет что-то острое
И что-то нежное взойдет
Но жалкий желтый ломтик солнечный
Скользит и глохнет
Там - стена
Оставьте мне на самом донышке
Глоточек сладкого вина.
Что-то в памяти, как в дыму:
Было - не было, не пойму.
Только помню: струит эфир
Беззаботного детства мир.
Только помню свой отчий дом,
И - весна, и весна кругом.
Только снятся порою сны
Отголосками той весны.
Припев:
Сказки детства из той поры,
Наше счастье - дворы, дворы...
Нас манило из тех дворов
Притяженье иных миров.
Нас встречали они теплом,
Заводили в уютный дом,
Выводили на верный путь:
То, что было - навек забудь.
В бесконечного лета зной
Позабудь про зиму с весной,
Где тебя уж давно не ждут -
Это плата за твой уют.
Припев.
Не струится уже эфир,
На чужой мы явились пир,
Где на все есть простой расчет,
Что нас гонит вперед, вперед.
Но ещё мы чего-то ждем,
Так порою перед дождем
Набегает внезапно мрак:
Значит, что-то не так, не так
Припев:
Сказки детства из той поры,
Наше счастье - дворы, дворы...
Но ушли мы из тех дворов
В притяженье иных миров.
Я – костёр у преддверия мрака,
Где, смиренной гордыни полны,
Проплывают в петле Зодиака
Синеоких планеток челны.
Я горю подозрительно быстро,
Но дай Бог мне сгореть неспроста.
В темноту кувыркаются искры -
Мотыльки золотого костра.
Миг - и нет их, больших и горячих,
Позабудут о них до поры.
Но погибшими путь обозначен
До невидимой чёрной дыры.
Тишина... Лишь квазаров пожары,
Да пульсаров затейливый блеск...
Головами качают радары,
Изумляясь причудам небес.
Пробегает с вертлявостью ртути
Удивления глупый щенок.
Замираю в волненье и смуте,
Я – таинственной сути комок.
Я ещё как все, как будто,
Но уже другой, как видно:
Ещё хочется уюта
Но спокойствие обрыдло.
Мне под крышей не сидится
И не нежится в постели, -
Кто-то там в окно стучится,
В темноте заметный еле.
Неизбежный и грядущий,
Не по картам мне гадает,
Надо мной всё гуще, гуще
И всё ниже нависает.
Он является за мною,
Душ ловец, в пустыне ночи...
Что-то чудится иное -
И сдержать его нет мочи.
Я был с утра немного пьян -
С кем не бывает? Но осталась
Такая призрачная малость -
В мозгу сгустившийся туман.
И сквозь тумана густоту
Желаний бес проник некстати:
Я вспомнил Таню, Валю, Катю...
И вот, уснуть невмоготу.
Ведь я ещё немного пьян:
Пары спиртные на исходе,
Но бес желаний не уходит,
И мысли падают в туман.
А, в общем, женщина нужна,
Чтоб от тумана излечится –
Так пусть она хотя б приснится:
Мила, восторженна, нежна...
Хоть я ещё немного пьян,
Но все на свете преходяще, -
И заживем мы настоящим,
Когда рассеется туман.
Она придёт из пустоты,
Все вещи по местам расставит
И сострадание проявит,
И те же мысли и мечты.
Но я ещё, как видно, пьян,
А в жизни выйдет не плану:
Я буду сорок раз обманут -
Фома, поверивший в туман.
Здравствуй, дедушка! Нынче весною
Хорошо: и тепло, и светло...
Как давно ты уже не со мною! -
Лет двенадцать, пожалуй, прошло.
Это ж целая жизни эпоха! -
А прошла, как двенадцать минут...
Как живу? Не скажу, чтобы плохо,
Хоть, бывает, и лучше живут.
Всё пока что на месте осталось,
Слава Богу, щадила судьба.
Был женат (и такое случалось),
И правнучка растет у тебя,
Может, дедушка, все это бредни,
Что людскою зовутся судьбой,
И наш вечер ещё не последний -
Мы увидимся снова с тобой?
Ну, а я – всё такой же мальчишка:
Поседел, но взрослее не стал...
Помнишь, дедушка, старую книжку,
Что при жизни ты внуку читал?
До сих пор я из тех почемучек,
О которых читал ты тогда.
Я - твой маленький, дедушка, внучек -
Погоди уходить навсегда.
Я из тех, кого жизнь всё учит -
И не может никак научить...
Я - твой маленький, дедушка, внучек -
Погоди навсегда уходить.
В голубом конверте
пожелтел листок.
Перед ликом смерти
каждый одинок.
Помню все морщинки,
старости черты.
На клочке бумаги
начертала ты:
«Приходи, мой Яник,
внучек дорогой!
Может, не увидимся
больше мы с тобой».
Вот и вся записка.
Буквы вкривь и вкось.
Бабушку увидеть
больше не пришлось.
И прощенья нет мне,
что придти не смог.
В голубом конверте
пожелтел листок...
День - июньский. Век - двадцатый.
Маме только двадцать лет.
В строй становятся солдаты.
Живы бабушка и дед.
Суматоха, сборы, слухи...
Сверлит небо «Мессершмидт»
Дети плачут и старухи.
Вождь загадочно молчит.
Или, может быть, он струсил?
Кто ж приказы отдавал?!
Расставаясь с Белой Русью
Шли составы за Урал.
Будет прожито немало
И привидится во сне...
Меж Сибирью и Уралом
Довелось родиться мне.
А пока - дымят машины.
Нету вдов ещё, сирот.
Бабы - дома. А мужчины
Отправляются в поход.
Рок мужицкий, неизменный,
Ждет солдата тяжкий путь.
И гудят, гудят сирены,
Навевая мрак и жуть.
Пухом ей земля сырая! -
Год как нет её средь нас –
Прибежала тетя Рая:
«Гришу видела сейчас!
Вон он - там, где вся пехота,
Среди стриженных голов.
Ты скажи ему хоть что-то
На прощанье... Пару слов».
С неба немец слал листовки
(бомбы он пошлет потом).
Мой отец стоял с винтовкой,
Мама, плача, с животом.
И, страшась, что не расслышит
Он её сквозь танков гул,
Закричала: «Гриша, Гриша!».
Молча он рукой махнул.
И прошли солдаты строем
В ночь войны средь бела дня.
Мой отец погиб героем,
Не увидевши меня.
И меня тревожат марши,
Песни тех военных лет.
Я отца в два раза старше,
Он – Солдат, а я – поэт.
Вот «генетика» поэта!
Двадцать первый на дворе...
Мы с отцом расстались летом...
Я родился в ноябре.
2001 г
«Россия, нищая Россия!
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые,
Как слёзы первые любви...»
«И всем казалось,
что радость будет,
Что в тихой заводи
все корабли...»
/А. Блок/
Я родился в глуши, за Уралом,
Вдалеке громыхала война,
И ковала мечи и орала
За горами Урала страна.
И мне грезится гор панорама,
Серых изб слеповатый фасад.
А на снимках – и папа, и мама
Друг на друга с любовью глядят,
И я сам – ангелочек во взлёте,
Но, крылом отвращая беду,
Я отца не сберёг...
и в пехоте
Он погиб в сорок первом году.
А с войны - ни письма, ни открытки
Хоть и чудо случалось порой, -
И все ждал я, что скрипнет калитка
И покажется папа-герой.
На душе - роковое похмелье,
Каждый третий мужик - инвалид...
И, приняв приворотного зелья,
Дядя Петя в коляске сидит.
Забывается все понемножку,
Мать моя - молодая вдова...
И рыдает гармонь у окошка,
Зазывные выводит слова:
"Может, радость твоя недалёко,
Да не знает, её ли ты ждёшь.
Что ж ты бродишь всю ночь одиноко,
Что ж девушкам спать не даёшь?"
......................................................
Все изведавши страсти-напасти,
Ночи белые, чёрные дни,
К тихим заводям зыбкого счастья
Разлетелись кровинки мои,
В рай земной устремляясь душою,
От родных отрываясь корней...
Было горе – большое-большое,
Были радости – чуть поскромней.
Всех по странам судьба раскидала:
Где ни глянь – всё родня да родня...
В тихом омуте мать умирала...
Там, под небом чужим...
Без меня...
(29 сентября 2004 г)
Лучик солнца струится в окошко
И с посудою возится мать...
Хлеб и соль, да в мундирах картошка –
Наших нищенских лет благодать.
Сердцу милые с детства картинки:
На полкомнаты – русская печь,
Хороводом кружатся пылинки
И звучит левитанова речь.
Репродуктор. Трюмо. Этажерка.
Абажура парит парашют.
Шкафа нудно скрипучая дверка...
Старомодный домашний уют.
Вождь надёжно стоит у штурвала,
Проводя между рифов страну,
И, как будто, война миновала...
Но мальчишки играют в войну.
И не веет ещё ветер странствий,
И влюбляться ещё не пора,
И мое мировое пространство
Всё ещё от двора до двора.
Туалет во дворе. Куст сирени.
Надоедливо мухи жужжат.
Ветерок набегает. И тени
Облаков по сирени скользят
ароматом духов. И покуда
Все живые ещё, и опять
Мать гремит на веранде посудой, –
Знать, не время ещё умирать.
Подождём... и с полвека походим,
Над чужой полетаем землёй,
О родной потоскуем свободе
И посыплем седины золой.
И расцветим глаза перламутром,
Словно дети, чисты и просты,
И проснемся когда-нибудь утром,
А кругом – кресты да кресты...
1-3 Сентября 2004, С-П
«А вы на бабочку поэтиного сердца...»
/В. Маяковский/
Вершат поэты страшный суд
И над толпой, и над собою.
Вериги песен в мир несут,
Гордясь израненной судьбою.
И я немало пережил,
И в зарифмованные строчки
То, что прожил - то и вложил,
На жизнь оставив лишь кусочки.
Пишу, пишу, - а толку нет:
Когда от гениев мир тесен,
Кому быть может интересен
Ещё один полупоэт?
Кому известно обо мне?
Я не последний и не первый:
Живу, пока пишу, наверно -
С меня достаточно вполне,
Когда уносит на волне
Бредовых дум, воспоминаний...
Но буря буйствует в стакане -
И я, как прежде, не в цене.
А кто в цене? И чьи печали
Вначале люди замечали,
О чем ты им не говори? -
Свои печали - не твои!
И всё ж родился я в сорочке:
Живу - и, вроде, ничего,
На жизнь оставив лишь кусочки
Больного сердца своего.
***
Встают над землёю рассветы,
Поют на заре соловьи...
Шальные мальчишки-поэты
По горло в стихах и любви.
Седые мальчишки поэты,
Как в юности, сходят с ума...
И в их безрассудное лето
Безумная смотрит зима.
***
Удел стихотворца - писать
До самого позднего вздоха.
Писать - это значит страдать...
А жить? - после смерти б неплохо.
***
Мне говорят, что мало я пишу,
А я пишу "не менее, не боле",
А я пишу от боли и до боли,
И к новой боли вовсе не спешу.
***
Я пишу хоть и мало, но быстро,
Я пишу хоть и быстро, но мало -
Так в тиши одинокий выстрел
Хлопнул... и ещё тише стало.
***
Проститься – недолгое дело:
Кивнул и ушёл не спеша...
Но долго дымилась и тлела,
Звала... сочиняла душа.
«Умом Россию не понять».
/Ф. Тютчев/
Умным это не понять:
Нет, Россия мне не мать -
Словно мой родной ребёнок,
Мною выстрадан с пелёнок,
Мне она - больная дочь...
И ничем ей не помочь.
Мне б написать стихи о дочери,
Но я боюсь -
Нет, не того, что не отточены, -
Я не берусь
Руками, всё ещё топорными,
Стихи рубить,
Глазами, сумрачно влюблёнными
Её убить.
- Что ты плачешь, мой друг? Как крамолу,
Слёзы прячешь свои от меня?
- Я не плачу - я очень весёлый
Накануне последнего дня.
- Да, но что это там, за стеною?
- Где? - Вон там, где другая стена.
- Это тени, что ходят за мною.
Это ангелы вечного сна.
***
Печально музыка играла,
И от утра и до утра
Ты в волны чёрные ныряла
Под взглядом каменным Петра.
Но всё приходит и уходит -
И ты навек уже вольна.
Остался плеск твоих мелодий
И эта чёрная волна.
1968-1983 Ленинград -
- 2000 Лос-Анджелес
До скорой встречи! - скрипнут доски,
Вгрызаясь в чёрный перегной.
Поэт Владимир Нестеровский
Обрёл здесь волю и покой.
Нет тебя, что до позднего вздоха
Боль за внуков несла и детей.
Ты ушла - и с тобою эпоха
Наших детских обид и страстей.
Довольно дни безвольно прожигать -
Не вечен срок наш, и до неприличья
Короток миг, который не объять
В безумии людского общежитья.
Приходит час покоя - и тогда
На копьях звёзд, где Вечность прикорнула,
Внезапно затихают города,
Наполненные миллионным гулом.
Но если в небе купол золотой
Однажды утром встанет из тумана,
Как в детстве обманитесь чистотой
И тишиной небесного органа.
Дойдите до обманчивой черты
И пустоты коснитесь лбом горячим,
На грани безрассудства и мечты
Черту сотрите жаждою удачи.
Сойдутся там фантастика и бред,
Реальности разрушатся барьеры,
Откроется спасительный секрет,
Сварганенный алхимией химеры.
Избегнете безумства своего,
Лишь применив рискованное средство,
Заваренное круто из того,
На чем ещё заваривалось детство.
Постигнете щемящей высоты
Рывок души в неслышимые звуки,
Холодное сиянье пустоты
И матери протянутые руки.
Сосём с годами всё сильней
Пустышку дружбы однобокой.
Бывает с другом одиноко,
Но одному ещё страшней,
Ещё ужасней жизни вьюга...
И потому имею друга,
Чтоб друг мой верною рукой
Брал то, что мне принадлежало...
О, дружбы преданное жало
Зачем не сменим на покой? -
Чтоб приходить на свой порог,
За крепость стен своей квартиры...
Но, отгороженным от мира,
Их одиночество не впрок, -
И одному ещё страшней,
Ещё ужасней жизни вьюга...
И потому имею друга...
Когда-то в России я жил, не тужил,
Имел всё, что надо поэту.
Но стал эмигрантом - а, значит, чужим
По сторону ту и по эту.
Однажды бродил я вдоль Сены-реки
В предместьях Большого Парижу,
Встряхнуться решив от кручины-тоски...
Как вдруг на Мон-Мартре я вижу
(а, может быть, это мерещится мне?):
Крестьянская хата стоит на холме,
И манит в тумане сосновым крыльцом
Дурман, как в романе с хорошим концом.
Я в дверь постучал - отворилась она
Сама, без единого стона.
Была гробовая в избе тишина,
В углу золотилась икона.
Почудилось мне, что я вновь на Руси,
И мама с ухватом на кухне;
Не ихний транзистор долбит БиБиСи,
А наш «бронепонепоезд»: «Эй, ухнем!»
Я воздух глотнул перекошенным ртом,
Смотрю затуманенным взглядом...
Вдруг щами запахло (и брагой при том) -
Как где-нибудь под Ленинградом.
Себя ущипнул я - нет, это не сон:
И стол был накрыт на 12 персон,
Закуска по-русски, а главный резон -
В тяжёлой бутыли синел самогон
(а чистое небо и солнце,
как в детстве, сияли в оконце).
Мне истинной правды открылся клочок,
И яркого красного перца
Навис над моей головою стручок,
Как символ разбитого сердца.
Я понял, чего в этой жизни лишён
В разврате парижском, столичном, -
Так стало мне больно и нехорошо,
Что даже сказать неприлично.
Не нужен мне Лувр, коли есть Эрмитаж!
Я вынес и вытерпел скоко!
Без лифта взойду на последний этаж -
И брошусь на землю с высока.
И, жизнь обрывая, свободный полёт
Избавит меня от страданья.
Вокруг соберется французский народ
И скажет, скорбя: «Бедный Ванья!»
Примчат полисмены (по-русски: ГАИ),
И труп уберут бедолаги...
Россия! Раскрой мне объятья свои,
Коль прыгнуть не хватит отваги.
За глупость прости меня, Родина-мать
И высуши горькие слёзы.
Козленком беспечным я буду скакать,
Щипать бересту у берёзы.
Не нужен мне тухлый французский коньяк!
За койку в общаге с лимитом,
Не глядя отдам я «Рено», «Кадиллак»,
И ванны двуспальной корыто.
Я многое начал теперь понимать,
За серость меня не ругайте:
Желаю квартиру в Париже сменять
На угол в Перми. Налетайте!
1983(!)
(написано за 6 лет до Америки, до всяких заграниц!)
Я улетал с печальным видом,
И, подливая мне, с тоски, -
«Там пол-Америки со СПИДом», -
Предупреждали мужики.
Здесь, от зарплаты до зарплаты,
Ты всё ж имел, кого хотел,
Был трижды всё-таки женатый, -
А там ни жён тебе, ни дел,
Забудешь ты про всё, про это...
Там, посреди духовной тьмы -
Чужое солнце без просвета,
И нету матушки-зимы.
Тебе ж в Америку, как в ссылку:
Как знать, увидимся ль опять?
Пришли по случаю посылку,
Когда устанешь загнивать».
Но я друзей в пол-уха слушал
И перед Родиной сплошал:
Изменой подлой плюнул в душу
Своим нетрезвым корешам.
Заботой родичей согретый,
Я уговорам долгим внял:
Свою шестую часть планеты
На пять шестых чужих сменял.
Тоска напала: как там, дома? -
Мы ж здесь, как в белки в колесе...
- Пока всё тихо: нет погрома,
Но почему-то едут все.
На башнях бьют часы-куранты.
Но наших всё ещё не бьют...
А здесь евреи-эмигранты
По новой счастие куют.
Они тусуются отважно
В делах и малых, и больших..
Хоть с языком у них неважно,
Бездомных нету среди них.
Я б стал бы им бы, по идее,
Но мы здесь все же не одни:
У всех порядочных евреев
Пол-Калифорнии родни.
Навалом водки и закуски!
Но мне не надо ни черта,
Хотя отныне стал я «русский» -
Сбылась заветная мечта!
Не пьют славяне, если жарко -
И тянет всё ещё с утра
На милый Север, где в запарке
Не снится всякая мура,
Что мы с собой по свету носим
И сеем горе от ума...
Но верю я: настанет осень
И грянет русская зима!
1989 г
P. S.
(И вот сбылась мечта поэта:
Вкушаю псевдорусский сплин
И жду привета с того света
Среди берёзок и рябин)
2000 г
Друзья мои, космополиты,
В каких зачаты вы краях? -
Все мудрецы и эрудиты,
И с новой верою в сердцах,
Которую едва ль встревожат
Полузабытые слова:
Держава, Родина... Быть может,
Россия вовсе не права
В своих безумствах - и не только,
В гордыни впав извечный грех.
Быть может, правы вы, поскольку
Земля единая для всех.
Не зря же трубы протрубили -
И новый начался Исход:
Вперед, вперед! За изобильем
Колбасных западных щедрот.
И вот, причалил обыватель
К брегам забвения-реки -
Ликуй, Америка! Объятья
Твои всемирные крепки.
Но всё могло быть много хуже,
Нам говорят, живи мы там...
Мы все в одну попали лужу,
В капкан улыбок и реклам.
Друзья-поэты! Вы клянёте
Голодный советистский ад.
А здесь поэты не в почёте,
Хоть хлеб с икоркою едят
И помышляют о диете...
Как горю горькому помочь?
Мы на одной живем планете,
Но чувства наши - день и ночь.
Как будто в разных странах жили!
И здесь собрались неспроста:
Абрам - борец за изобилье,
Иван, не помнящий родства.
Там - позаканчивали ВУЗы,
Здесь - в бизнес влезли с головой,
И под руинами Союза
Покоит память трын-травой.
Отведав каплю ностальгии,
Душа беспамятно пуста:
Ей стали родиной другие,
В отрадной сытости места,
Где круглый год - сплошное лето,
И ни зимы, и ни весны...
Сидят друзья мои - поэты,
Творят рассудочные сны:
«Чечены, мафия, морозы,
Шаром по полкам покати...
Берёзы, грёзы или слёзы -
Россия, мать её ети!»
И ничего уже не свято...
Умом рассудным не понять
Тому, кто хочет жить богато,
Того, кому Россия - мать.
И думать вредно, бесполезно
В благоустроенной глуши,
Что вместе с родиной исчезла
Частица собственной души.
......................................
Я посыпаю рану солью,
Жестокой боли не таю -
Ведь сам себе я выбрал долю
В чужом раю, в чужом краю.
Обидно мне тысячекратно,
И в этой тысяче обид
Одна: мне нет пути обратно,
И чашу выпить предстоит,
Зайдя на чай к космополитам,
Певцам в высоких теремах,
Чьё сердце кровью не полито,
Но дух витает в небесах.
1999, Лос-Анджелес