Однажды спорил я с одним поэтом,
Не то, чтобы таким уже известным,
Но не лишенным некоторой славы,
Чему залогом изданные книжки
В количестве приличном экземпляров, -
Величье утверждая человека
(в чем, в основном, я как бы был согласен),
Он убедить меня хотел при этом,
Что звери, всякие там кошки и собаки,
Хоть нашего вниманья и достойны,
Однако же стоят предельно ниже,
А у людей своих забот хватает
Без всяких - от безделья - начинаний.
Я ж говорил (возможно, ошибаясь)
О большей их чувствительности к боли,
Поскольку звери, воли не имея,
Пред болью беззащитны, словно дети,
И есть у них душевные страданья,
Которым биохимия основой -
Не меньшие, по-своему, чем наши.
Есть в человек многие начала,
Что, хитро меж собой переплетаясь,
Нам звание приносят человека -
Хоть не всегда дарят нам человечность.
Ведь видел я и до того, и после,
Как люди свою подлость проявляли,
Не только к слабым братьям нашим меньшим,
Но и к родному брату-человеку.
И видел я еще: среди животных
Ни подлости, ни злобы даже нету,
А есть лишь нападенье и защита,
Что вызвано лишь внешнею причиной,
Без умысла, естественно, дурного;
И в каждом звере есть всегда прямое нечто,
Что данную природу отличает, -
И вот, в пределах собственного рода
Зверь не имеет хитрости нисколько:
Он делает лишь то, на что способным
Был матерью-природою он создан.
Лишь люди приписали тигру - злобу,
Акуле - жадность и коварство - змеям,
И даже разглядели хитрость лисью
В простом желании лисы живой остаться.
Все знают, как живут собака с кошкой, -
Но видел ли хоть кто-нибудь собаку,
Швырнувшую по злобе кошку за борт? -
А средь людей встречается такое
(Я сам видал ухмылку этой твари
И белое пятно, что было кошкой
И ото льдов почти неотличимо).
Старик Эзоп на славу постарался,
Из разных, очень тонких соображений
Животным приписав грехи людские;
Но с той поры мы многого достигли
И разрешили сложную задачу
О братстве человека с носорогом
(хотя пример мой явно неудачный
И он грешит предвзятостью немного);
Все ж, выявив единую природу
И в общности рефлексов убедившись,
На самом взлете христианской веры
Ужель мораль единую не видим,
А признаем негласно две морали
Одну - для нас, другую - для животных
(которую моралью не считаем).
А ясно ведь: по признаку страданья
Мораль для нас не может быть особой,
И отношенье к слабым - пробный камень
Всей нашей гомосапиенсной сути...
И всё же он тогда меня не понял
И даже посчитал негуманистом
(что в некотором смысле даже верно:
Меня, столь почитавшего Жюль Верна,
Смущало описанье китобойства,
В чем я являл сомнительное свойство
Присущего мне псевдогуманизма),
Животным отдающим предпочтенье,
Скрывающим озлобленность простую
За разными высокими словами.
Он также заявил, что люди лучше,
Чем это - по себе - я представляю...
Мы не пришли к единому согласью
И, вызвавши друг в друге раздраженье,
расстались, обоюдно недовольны
И только укрепившись в своих мненьях.
В, общем-то, это был старый, как мир, традиционный треугольник: он любит её, а она полюбила другого. Полюбила... ну, а до того любила ли она его? Кто знает?..
Я неплохо знал их раньше, наблюдал за их отношениями - не от нескромности, а от любопытства, ибо они были столь различными, что поневоле привлекали внимание. Она - маленькая, чернявенькая, ласковая, но порывистая и пугливая. Он - много крупнее её, светлый, медлительный, недоверчивый... Сошлись они, возможно, не столько от любви, сколько от одиночества, отчуждённости от людей, живших рядом - и в то же время так далеко от них... Люди, с их вечной озабоченностью, неспособностью вживаться в чужой мир, с их спешкой, с их меркантильностью и недоверием к чужому чувству - эти люди проносились и исчезали в узких щелях добровольного своего заточения, изредка и мимоходом одаривая их своим вниманием. Было от чего придти в отчаяние... Но его молчаливость была иная. Она происходила не от безразличия, а была заложена в самой его природе, отчего эта бессловесность не воспринималась как недостаток, не раздражала окружающих и подчас вызывала даже сочувствие. Возможно, такое сочувствие к этому, не от мира сего чудаку, руководило и ею. Но пока она и сама принимала своё чувство за любовь, испытывая сильнейшую тоску в периоды длительной разлуки. Нередко она даже стонала по ночам, приводя в смущение окружающих. Как бы то ни было, встречи их продолжались. Она не отвергала угрюмых ухаживаний своего кавалера, но что-то в нём останавливало её на полпути. Какое-то несоответствие между ними замечал и он - возможно, именно это сдерживало его и мешало перейти к решительным действиям. Так и продолжались эти встречи, эта полу-любовь, не принося им радости и лишь чуть-чуть избавляя от одиночества.
Что ж, пора перестать интриговать читателя, назвать вещи своим именами - тем более, что события приближаются к известной драматической развязке. Ещё пару дней назад я заметил невесть откуда взявшегося крупного серого кота с разбойничьей физиономией, широкоскулого, с раскосыми лихими глазами. А, впрочем, кот как кот - ничего особенного. Но этот серый разбойник быстро приметил молодую чёрную кошечку и сразу же заявил на нее свои права. Вчера, проходя по палубе нашего судна, я впервые разглядел счастливую эту пару. Она его ещё чуточку побаивалась, отвыкнув на море от хищных и страстных самцов своей породы (а, скорее, и вовсе их не зная), он же нагло охаживал её, настороженно озираясь азиатскими своими глазищами. Я оглянулся и рассмотрел в конце коридора одиноко и жалко сидящего небольшого белого пса Тимку. Как он страдал! Желая его как-то подбодрить, я подошел, погладил его по непутевой собачьей башке и направился к кошачьей паре. Тимка робко последовал за мной. Главная виновница происходящей драмы спряталась за укрывающим шлюпочную палубу брезентом. А серый котище весь как-то напружинился, вырос и молча смотрел на приближающегося соперника. Большая и грозная сила чувствовалась в нем. И готовность сражаться за свою любовь. А мой Тимка сразу же сник и попятился назад, поглядывая на меня и ища моей поддержки. А затем мы с Тимкой, несолоно похлебавши, удалились восвояси.
При виде пригорюнившегося Тимки мне пришла в голову мысль, что животные страдают не меньше, а больше нас, ибо все их впечатления, не могущие быть выражены словами, сразу же переходят в подсознание, становясь неподконтрольными и самовластными. Животное не имеет словесной защиты от своего подсознания: мозг фиксирует утрату чего-то приятного и нужного, переправляя болезненные импульсы прямо к сердцу. Пес не может подумать: «Она меня бросила, ушла к другому, мне очень больно, но ничего - время лечит. Тем более, что и не так уж она хороша, как казалась когда-то, и я найду другую, получше». Но собачья память коротка - ну, может быть, останется крошеный уголок... а там - черненькая, ласковая и недоступная кошечка... серый котище... где-то там, глубоко, глубоко...
1979, Берингово море
Они говорят: женись, женись...
Надоело!
Я и сам знаю, что надо. Но...
Ведь ты ещё не жил, - говорят они.
Ты всю жизнь только мучился.
И пора обзавестись семьёй, как все люди.
И надо найти человека,
А не финтифлюшку какую-то, - говорят они.
И чтобы ей было не 18, а хотя бы 30 лет.
И пусть она не будет красавицей -
Был бы человек хороший.
Хорошая хозяйка, самостоятельная -
Не финтифлюшка.
И, не дай Бог, не урод, конечно, - говорят они.
А я говорю: - Пусть она будет плохая хозяйка,
Но пусть я её люблю.
Конечно, - говорят они, -
Пусть она не будет красавица,
Но если человек хороший и умный...
Вот бери, например, пример с Лёни -
Дай нам Бог всем такую жену, как у него!
Главное, чтоб тебе с ней было интересно,
Чтоб было об чём сказать пару слов
И не стыдно показаться на людях,
И чтоб мог обсудить кино или спектакль,
И чтоб мог придти в свой дом,
К своей жене и к своим детям,
И чтоб был всегда накормлен и сыт,
И чтобы мог спать, наконец,
На своей постели, а не...
А любовь? - говорю я.
А что ты знаешь про любовь? - говорят они.
И я говорю: - Ничего. А что вы знаете про любовь?
И они говорят: - ВСЁ!
И я ухожу. Я иду и думаю:
Ведь я ещё не жил, как человек.
Я всю жизнь только мучился,
И я хочу, наконец, жить, как все люди.
И пусть ей будет не восемнадцать,
А даже в два раза больше - был бы человек хороший.
Разве я враг самому себе? Разве я не хочу жить хорошо?!
И у меня ведь есть ещё варианты. Я могу ещё выбирать
И жениться не на самой страшненькой
И даже чем-то приятной,
У которой будут приличные папа и мама
И приличная квартира в приличном месте.
И я даже смогу подумать тогда об своём автомобиле -
Если я захочу об нем подумать.
И тогда я тоже буду знать об любви ВСЁ -
Потому что меня будут хорошо кормить,
И обо мне будут заботиться,
И мне будет тоже об ком заботиться,
Придя в свою квартиру,
К своей жене и к своим детям...
И дети посмотрят телевизор и пойдут спать.
И мы посмотрим телевизор и пойдём спать.
И она попросит: - Обними меня. -
И я её обниму.
И она спросит: - Ты меня любишь?
И я скажу: - Угу.
И она скажет: - Ты такой неласковый.
И я скажу: - Я устал.
И она заплачет: - Ты такой грубый.
И я скажу: - Я мужчина.
Но я никогда не скажу: - Я тебя люблю.
Но я исполню свой супружеский долг.
А утром она попросит: - Отвернись, я оденусь. -
И будет думать, что я не совсем отвернусь
И захочу хоть чуточку, хоть краем глаза
Взглянуть на её, такое ненужное мне тело.
И тогда я пойму, что нет более неприятного
И тягостного зрелища,
Чем вид раздетой и нелюбимой женщины.
И тогда я уткнусь в подушку,
Чтобы не закричать и чтобы увидеть ту,
Которую я
хочу
видеть.