Люсе Л.
Завершая свою работу, я почувствовал, что только чуть-чуть задел, но не развил тему, которая волнует всех без исключений – тему смерти. И хотя о смерти написано уже столько, что прочитать – никакой жизни не хватит, все же берусь внести сюда и свой посильный вклад – не совсем произвольный, а основанный на некоторых идеях, изложенных в главной части.
Данное послесловие – дабы не испытывать терпение читателя – предполагает быть написанным в более свободной форме, позволяющей, в частности, переходить от темы к теме и – при необходимости – возвращаться обратно.
И еще: дальнейшему изложению хотелось бы предпослать кое-какое личное свидетельство, относящееся, правда, не к загробному состоянию, но все же привнесшее в мое земное существование некоторый внеземной опыт. В возрасте примерно 12-13 лет, начитавшись научно-популярной литературы по астрономии (где меня интересовали прежде всего заключительные главы о вечности и бесконечности Вселенной в духе Воронцова-Вельяминова), я мог часами наблюдать звездное небо, пытаясь, так сказать, оценить пространственную и временную перспективу самых далеких звезд. Ну вот, там звезды, там, там,... а что дальше? – или она и в самом деле никогда не кончается, эта "дурная бесконечность"? И однажды, вдруг, я как бы провалился куда-то, не испытывая уже никакой опоры, но "провалился" я как бы не вниз, а вверх, оказавшись в Космосе, ничего не веся и буквально растворяясь в этой космической невесомости. Тела своего я не ощущал и не замечал, зато очень хорошо видел звезды, галактики и, главное, совершенно ясно понимал саму эту непонятную бесконечность. Это понимание было подобно тому, какое бывает во сне, когда вдруг взлетаешь, паришь в воздухе и понимаешь, как все это, оказывается, просто: надо лишь запомнить это ощущение...
В этом видении хотелось бы отметить два момента: необычно ясное, хотя и не логическое, а некое чувственное понимание и совершенно фантастическое, но тоже очень ясное ощущение "иных миров", то есть состояние не зрителя и даже не участника этого космического "представления", и более того – не части этой бесконечности, а самой бесконечностью. Может быть, теперь я не так хорошо все помню и даже кое-что искажаю, но главное, что осталось – это ощущение полного растворения, слияния с бесконечной Вселенной.
Надо также сказать, что все это повторилось со мной еще один или два раза, но теперь, за давностью лет, эти отдельные случаи слились в один, неповторимый акт трансцедентального познания мира. Но что же это все-таки было? Сон наяву? Или это было состояние просветления, которое бывает не у многих, или же так называемое мистическое сознание, которое, напротив, бывает у многих, но тоже, по-своему, раскрывает "гармонию между Я и бесконечным"? Но чем бы он не был, этот опыт нефизического видения мира, несомненно, поощрял мой интерес к тем таинственным глубинам, которые для материалистического видения просто не существуют.
И ранее, думаю, было ясно а теперь, в связи с таким "саморазоблачением", становится еще яснее, почему постоянное мое обращение к физической теме отнюдь не идентично новомеханистическим попыткам объяснить мир с научно рационалистических позиций. Тем более все это относится к теме смерти. Авторы с материалистическим складом мышления, используя как современные научные достижения (что, конечно, похвально), так и нынешний околонаучный ритуализм, эффектно манипулирующий поверхностной "ученой" терминологией, волей или неволей внедряют материализм в те области чувственного сознания, где он противопоказан самим складом человеческой души. Именно такого, обманувшегося физическими параллелями, восприятия своего сочинения я и опасаюсь. Нет, Богу – Богово... Даже "послежизненные" описания д-ра Моуди, которые первоначально многими были восприняты как доказательство существования души, на самом деле вполне трактуются материалистически – что означает, по-моему, не опровержение идеализма, а необходимость его более глубокого осознания. С моей точки зрения это есть еще посю-, а не потусторонние переживания, ценные, однако, как пограничные, то есть дающие нам максимально приближенную к иным мирам информацию. Но это, повторяю, еще не иные миры, для описания которых требуются физические "модели", а не физические механизмы, возвращающие нас в плоскость рационального сознания.
Человек, побывавший в такой пограничной ситуации, действительно, соприкоснулся с Вечностью, но центростремительная сила земного мышления может и не позволить ему правильно осознать свой сверхценный опыт.
Итак, скорее меня можно упрекнуть в идеализации духовного, чем в его материализации. Но в этом как раз и есть позиция, интуитивно присущая мне уже давно, но ставшая убеждением после знакомства с последними достижениями физики. Теория Раздувания, на мой взгляд (см. соответствующую главу книги), убедительно показывает первичность Духа как причинного фактора возникновения и существования Вселенной. Процесс Раздувания совершенно идентичен образованию концептуальной Вселенной, то есть ее идеального "плана" с прошлым, настоящим и будущим. Такая трактовка хорошо согласуется как с эзотерическими взглядами о Мировом Разуме, так и с еще более современными представлениями об Информационном поле Космоса. Понятно, что и употребляемый теологами термин "Поле Божественного света" имеет тот же смысл. В наше время стало употребляться еще и представление о голограмном характере этого поля. Голограмма, как известно, представляет собой не стереоэффект, а действительно объемное изображение, полученное с помощью двух когерентных (упрощенно говоря, подобных) лазерных лучей – основного и отраженного, дающих при наложении не два, как в фотографии, а все три измерения. Но в данном случае привлекает другое свойство голограммы: способность сохранять полное изображение предмета в каждой своей части, например, в каждом осколке разбившейся голографической пластинки. Отсюда следует, что голограмный характер Информационного поля тоже позволяет сохранять полную информацию в любом крошечном своем участке, в том числе и в мозгу человека. Однако, на мой взгляд, здесь следовало бы уточнить, что голограммность Информационного поля существует не сама по себе, в уже готовом виде, а возникает вследствие наложения основного "луча" (Поля Божественного света) с когерентным, т. е. подобным "лучом" человеческого разума (здесь мы видим очень четкую расшифровку понятия человека, как подобия Божьего). Можно также добавить, что еще одним важным свойством голограммы является ее способность хранить колоссальное количество информации – так что и здесь все сходится...
В более общем плане можно обрисовать получение голограммной картины в Информационном поле Мирового Разума как результат наложения Божественного "желания отдать" с человеческим "желанием получить" – и таким образом каббалистическое и физическое представления еще раз взаимно дополняют друг друга, приобретая достаточную убедительность. Пользуюсь случаем еще раз обратить внимание на то, что физические образы играют здесь роль моделей, аналогий и никоим образом не служат реальным содержанием рассмотренных духовных понятий. В то же время "граничная" физика теории Раздувания позволяет утвердиться в понятии духовной реальности, служащей не надстройкой, а базисом (употребляю эти выражения лишь в относительном, а не в традиционном вульгарно-материалистическом смысле) нашего мира. Но стоит только придать духовной реальности подобающее ей значение, по-иному встает и вопрос о душе с ее загробным существованием. Стремясь, однако, к истине, тут надо быть очень осторожным, не позволяя себе втянуться во всякие псевдонаучные или мифотворческие измышления. В этом отношении уже упоминавшиеся опыты д-ра Моуди и его последователей могут принести немалую пользу. Хотя книга Моуди и вызвала шумную сенсацию, сам автор не позволил себе излишне этим увлечься и остался в тех материалистических рамках, которые придают его сенсационным наблюдениям требуемую серьезность. Несомненно также и то, что самое интересное, по-видимому, должно начаться только по пересечении той границы, до которой добирались (долетали по туннелю) души людей, находящихся на краю гибели.
Вот об этом "самом интересном" и хотелось бы поговорить, опираясь, естественно, не на полученную "оттуда" информацию, а на те "граничные" эффекты, которые в той или иной степени знакомы не одним только тем, кто пребывал уже на краю гибели. Мне лично все это представляется даже гораздо более интереснее (хотя в чем-то и прозаичнее) привычных мифологических картин "рая" и "ада". При этом оттолкнуться здесь придется, как и раньше, от некоторых физических понятий, уповая на то, что человека, искренне стремящегося к истине, не должна смущать "излишняя" физичность, диктуемая единством физических и духовных миров – таким образом физика и метафизика замыкаются в единое целое. Однако физика, при всей необычности ее в роли "потустороннего поводыря" не может, разумеется, передать тех особых, вернее, совершенно исключительных ощущений, которые ожидают многих из нас в иных мирах. И хотя даже те из смертных, которые пережили граничное состояние, а, следовательно, все же не пересекли роковой рубеж, не могут похвастать знанием истинной смерти, мы все же можем попытаться что-то понять с помощью нашей "физической метафизики".
Большинству читателей со школьных лет кое-что известно о явлении электромагнитной индукции, частным случаем которой является самоиндукция. Эти процессы возникают в электрических цепях, обладающих индуктивным сопротивлением, то есть, попросту говоря, там, где какая-то часть проводов скручена в витки или в целые катушки. Суть явления в том, что при всяком изменении магнитного или электрического поля в цепи возникает так называемая ЭДС индукции, то есть, собственно, электромагнитное поле. Если же, в частности, изменение поля возникает в самой катушке (например, при простом включении или выключении тока в цепи), то возникающая в ней ЭДС называется ЭДС самоиндукции, особенностью которой является то, что она всегда направлена против действия основного поля, играя как бы роль инерции: при включении цепи самоиндукция не дает току сразу достичь максимальной (для данной цепи) величины, а при выключении – не дает току мгновенно исчезнуть; мало того, так как при выключении цепи ЭДС самоиндукции направлена "в помощь" исчезающему потоку, то на какое-то время ток даже усиливается (в школьных опытах можно видеть, как включенная в цепь индуктивности лампочка при выключении не только не сразу гаснет, но в последний момент даже вспыхивает ярче).
Кто-то, может быть, уже уловил ту аналогию, к которой я веду. Если душа существует, то она должна иметь полевой характер – прямо или косвенно на этом сходятся любые теории и взгляды (Информационное поле, Поле Божественного света и т. д.). Поэтому момент "отключения" души от тела должен вызвать явление, подобное описанному выше, то есть в уже фактически умершем теле на какое-то короткое время может возникнуть усиленная душевная циркуляция. Эта посмертная деятельность души и проявляется в особо ярких видениях, связанных с прошлой жизнью человека.
Мы знаем, что всякий физический процесс имеет свою метафизическую аналогию – и наоборот. Скорее всего, такую физическую аналогию (модель) истинной смерти мы наблюдаем в описанных д-ром Моуди клинических предсмертных состояниях: ведь в этих случаях душа еще не полностью отделилась от тела и, хотя сердце уже остановилось, но мозг еще сохраняет некоторый контроль над телом. Возможно, функция отмирающего мозга переходит к какому-то определенному его участку, изменяя тем самым весь процесс восприятия. С большой уверенностью можно даже назвать этот участок: это так называемая шишковидная железа (или "третий глаз"), которую современные биологи рассматривают как вторую (наряду с соматической) информационную систему организма, причем систему, ответственную за память. Именно здесь само или же под воздействием, например, ЛСД возникают процессы измененного сознания: ясновидение, телепатия, просветление...
Расположение этой железы, а также и чувствительность ее к свету наводят на разные интересные мысли, но даже не особо фантазируя, можно предположить, что появление "светящегося существа" в видениях пациентов д-ра Моуди каким-то образом связано с деятельностью "третьего глаза". Но все эти важные и очень интересные вещи являются, по-видимому, прерогативой врачей и биологов, меня же более занимает состояние истинной смерти, начиная с момента полного отделения души от тела и до... До чего? А дальше что? А "дальше – тишина", говоря словами поэта, или, точнее, пустота. Дальше наступает то великое Ничто, которое отнюдь не идентично ничто с маленькой буквы; но в наших силах проделать некоторый мысленный зксперимент с целью хотя бы относительного приближения к этой тайне.
Придется опять обратиться к физике, но, "для разгона", – сначала к нашей психике. Общеизвестно, что во сне время идет совершенно по-иному, чем при бодрствовании, то есть наше психологическое (субъективное) время может очень сильно отличаться от биологического или физического (объективного) времени, фиксируемого приборами. За считанные минуты и секунды человек может пережить во сне массу всяких событий и впечатлений, может испытать самый настоящий ад, но мы понимаем, что это все же не настоящий ад – хотя бы потому, что он не вечен: ведь человек рано или поздно проснется. А если нет? Но это, скорей, биология, а меня здесь интересует не биологический момент, а физический.
Из теории относительности следует, что время может протекать по-разному в разных системах отсчета, связанных либо с околосветовыми скоростями, либо с сильными гравитационными полями. Мы, однако, можем допустить, что и душа в несвязанном состоянии пребывает как бы в иной, отличной от телесной, системе отсчета (я написал "как бы", имея в виду, что формально к духовным областям, существующим вне пространства и времени, понятие системы отсчета неприменимо; но, так же, как и во сне, в переходный момент между жизнью и смертью пространство и время становятся не столько физическими, сколько психическими характеристиками). Так что ее собственное, психическое (а "псих" и есть душа в переводе с греческого) время может изменяться, удлиняться вне всякой зависимости от реального времени. Таким образом, "отлетающая" душа находится под действием двух факторов: индуктивного возбуждения, или активации, и временного растягивания. Вдобавок, здесь можно усмотреть и следующее обстоятельство: процесс расставания души с телом должен проходить через несколько стадий. Какое-то время связь души и тела еще может сохраняться в виде воспоминаний, следов прошлой жизни. И хотя для живых наблюдателей соответствующий отрезок времени, возможно, длится секунды или даже доли секунды, растянутое время в "системе отсчета" души вмещает в себе как бы всю прожитую жизнь человека.
По мере утраты этой "живой" памяти, окрашенной полным, притом усиленным, комплексом эмоций, душа переходит в новое состояние, характеризующееся отсутствием эмоциональных воспоминаний и наличием "ума холодных впечатлений". Но, несмотря на отсутствие эмоций, это отнюдь не бедное состояние, которое можно определить как чисто духовное, осмысливающее прожитую жизнь ясным, очищенным от материалистической суетности взглядом. Но и это состояние еще не конечное, ибо оно через мысль, интеллект сохраняет все же какую-то связь с миром живых.
Истинно бесконечным является то состояние, когда исчезают все остатки инвидуальности, личности, всего того, что считалось нашим эго. Печально об этом думать, но ничуть не более печально, чем представлять смерть как полное и вечное исчезновение. И даже наоборот: это состояние по-своему самое прекрасное, ибо оно означает полное слияние с высшей духовностью, с Божественным светом.
Завершая свой "сценарий", точнее, подводя предварительные итоги, я хотел бы ответить на одно возможное возражение: если в том мире времени не существует, то как может душа проходить через несколько стадий, то есть конечных во времени поцессов? Прежде всего надо сказать, что в духовном мире может соблюдаться чисто причинная, то есть не связанная со временем последовательность духовных "событий", но, главное, в нашем случае первые две стадии являются переходными и, будучи в какой-то мере связаны с физическим миром, они обладают длительностью, определяемую постепенным угасанием сначала эмоциональных, а потом и интеллектуальных впечатлений прошлой жизни. И только на последней стадии, где уже нет ни физического, ни психического времени, душа сливается с Ничто, с Вечностью, не имеющей ни конца, ни начала...
Я понимаю, насколько безрадостную картину я нарисовал. Но в то же время, в этом отношении большого выбора у нас нет: если правы материалисты и никакой души не существует, то со смертью тела нас ждет окончательное и бесповоротное ничто – с маленькой буквы, против чего со всей силой восстает наше сознание, упорно создавая наивные картины потусторонней жизни, – наивные потому, что обладая большей или меньшей психологической привлекательностью, они обычно абсолютно лишены логической убедительности. То, что я предлагаю, кроме физической аргументации призывает к аргументации чувственной: я говорю, что наш мир в своих тончайших глубинах содержит зачатки мира иного – и почти каждый может обнаружить их внутри себя. Так что я, по сути, ничего не придумываю, а стараюсь почувствовать, а затем с помощью своей "физической метафизики" лишь пытаюсь перебросить мостик между двумя мирами.
Так что же, скажут, я хочу перечеркнуть вековые представления о загробном мире, о рае и аде, о Страшном Суде и тэ дэ? Ведь даже если они наивны или неверны, то все же в них что-то есть? Ну, конечно, в них есть две важнейших для человечества "приманки": надежда и мораль; добавлю: надежда, основанная на вере в грядущий мир и мораль, основанная на страхе перед Страшным Судом. И все же в этом действительно "что-то есть" – и в целом интуиция не подводила человечество, рисуя лишь картины, сообразные его уровню развития. Пока же только отметим то, что, возможно, заметил и читатель: фактически полное совпадение описанных выше стадий посмертного странствия души с мирами Каббалы: мир Творения (мир чувств или эмоций); мир Созидания (мир мысли) и мир Сияния (мир Божественного света). И теперь посмотрим более подробно, что творится там, в этих мирах. Уже достаточно ясно, что все эти стадии представляют собой различные степени освобождения души от власти тела и вообще – от материи и от всех ее следов в виде эмоциональной и интеллектуальной памяти. Происходит то, что на языке религии называют очищением.
У Солженицина в "Круге первом" одна из его героинь произносит: "Вот колокол отзвонил, звуки певчие улетели – и их уже не вернуть, а в них вся музыка". Но мне кажется, это не совсем так: ведь после исчезновения физических звуков, их "следы", память о них могут звучать в душе еще очень долго. И мало того: будучи где-то внутри и не имея никаких материальных атрибутов, они иногда могут действовать еще сильнее и больнее. Такой, слегка уточненный солженицинский образ очень подходит для понимания происходящих в рассматриваемый момент процессов. Вся исчезнувшая жизнь – как остатки звука в душе, но будет ли это чистейший "звон колокола" или что-то похуже – зависит от того, как была прожита эта жизнь. Так что же – возращаемся к Страшному Суду, к раю и аду? И да, и нет, ибо никто нас не будет ни судить, ни наказывать – и в то же время нашим душам придется испытать все "муки и радости", пройти через все испытания. Тут действует довольно простой "механизм": человек, вернее, его душа испытывает то же, что и при жизни – но в гораздо более сильной форме. Переживаемые ощущения можно сравнить со сном, хотя, конечно, воздействие их гораздо сильнее, потому что душа теперь совершенно беззащитна, она лишена телесных, да и вообще всяких материалистических "аргументов", которыми могла оправдать себя при жизни. Не осталось ничего, кроме некоей инерции памяти. Отсутствие телесности приводит еще к тому, что человек видит себя как бы со стороны, переживая за свои поступки и – лишенный суетной корыстности своего эго – оценивая их с абсолютной объективностью. И по внутренним "часам" длится этот "суд" столько, сколько длилась сама жизнь. И душа сама себе и судья, и палач...
Но сразу же возникает вопрос: какой же крититерий такой самооценки? Ведь каждое общество имеет свои писанные или неписанные законы и, например, то, что европеец назовет убийством при отягчающих обстоятельствах, людоед какого-нибудь племени мумбо-юмбо сочтет за проявление высшей доблести. Но и без этих крайностей, даже в пределах одного общества жизнь ставит человека в такие этические ситуации, в которых он подчас не в силах разобраться при всем своем уме и благородстве. Можно ответить, что в иных мирах, свободных от материи, способности души настолько обостряются, что она сама по себе становится таким искомым критерием. Но дело даже не в этом. Понятие Божьего Суда, наказания за дурные поступки и вознаграждения за хорошие пришло из религии и стало как бы само собой разумеющимся общим местом, хотя наивность таких представлений, особенно для современного человека, почти очевидна. Нетрудно понять, что если не существует универсальной шкалы оценок (ведь даже заповеди Моисея могут быть или не всем известны или же невыполнимы во многих ситуациях), то и судить нельзя человека с какой-то абсолютной позиции. Здесь, как всегда, особое положение у иудаизма, где все грехи внесены в "каталог" 613 запретов и повелений. Следовательно, Страшный Суд, в той степени, в какой он должен быть не только страшным, но и справедливым, должен судить каждого по тем меркам, которые доступны данной индивидуальной душе. Например, Страшный Суд не может осудить дикаря за убийство, основываясь на заповеди "Не убий". Мы приходим к тому, что критерием в каждом конкретном случае может быть лишь некий внутренний императив, заложенный в подсознании данного индивида. Это то, когда человек совершает различные поступки или действия, сообразуясь только со своими личными интересами и находя им каждый раз некое логическое или эмоциональное оправдание – и в то же время где-то в глубине души, самому себе в этом не признаваясь, ощущает свою неправоту. Это то "чувство Бога в душе", которое, по сути, есть чувство справедливости, кратко выражаемое требованием не делать другому того, что не пожелал бы себе (по выражению еврейского мудреца Гилела, "в этом суть Торы; остальное – комментарии"). Собственно, тут и находится тот критерий, который мы ищем. Я бы даже сказал, что цивилизация отличается от варварства именно с осознания этой простой по виду мысли. Дикарь ее не знает и не чувствует – иначе он не был бы дикарем. Но "Бог в душе" начинается отсюда, с возникновения чувства сопереживания; здесь содержится абсолют, вытекающий из абсолюта личного существования в силу этого доступный каждому здравомыслящему существу. На Страшном Суде может быть задан только один вопрос: "делал ли ты другому то, чего не пожелал бы себе?" – и от ответа на этот вопрос решается, по большому счету, судьба души. Конкретно же, жизнь изобилует множеством поступков и множеством нюансов, которые проходят перед душой, будучи оцениваемы в каждом отдельном случае, и мы здесь возвращаемся к тому простому пониманию, что душа держит ответ перед самой собой. Тяжесть испытываемых "на том свете" страданий вовсе не в пребывании в некоем устроенным на земной лад, хотя и мистическом, аде с чертями и сковородками, а в том абсолютно справедливом сильнейшем переживании, которое испытывает очищающаяся душа, ставя себя на место тех людей, по отношению к которым ее "хозяин"совершал те или иные поступки. Единственная разница "лишь" в том, что, во-первых, физические страдания становятся душевными, а, во-вторых, обнаженная душа испытывает страдания в многократно усиленном виде. Известно, насколько непереносимы бывают душевные страдания, но в земном существовании они в какой-то мере сглаживаются бытом, а здесь – ничто не может спасти душу от боли. Личная бесчувственность при жизни отнюдь не становится гарантом такой же бесчувственности после смерти, а, скорее наоборот, ибо такой эгоист особо чувствителен к собственным болям (исключая людей с паталогическими отклонениями) – и в мире ином то, что служило ему защитой при жизни, становится основным орудием посмертной духовной пытки.
Речь сейчас шла о наказаниях, но из таких же соображений нетрудно понять, что и вознаграждения "на том свете", так сказать, не чета нашим. Хочу еще раз напомнить, что в этих построениях я почти не фантазирую, а лишь пытаюсь уловить те или иные "мелодии чувств", внутренне усиливая их при перенесении в нематериальную область. В конце концов, разве не известно каждому чувство светлой радости при совершении – бескорыстно! – доброго дела? (бескорыстно – потому, что корысть превращает доброе дело в сделку; радость при этом совершенно другого типа). Ну, а "там" – все то же, только гораздо сильнее...
В связи с тем, что наши ощущения после смерти представляют собой продолжение и развитие прижизненных восприятий, отдельно возникает вопрос о людях сугубо материалистического склада, хотя, конечно, "чистых" материалистов не так уж много по причине наличия в каждом человеке иррационального начала – подсознания. В момент умирания подсознание особенно дает себя знать, и поэтому ощущения такого человека могут в этот момент радикально отличаться от его житейских ощущений. Но глубоко материализированная личность может и в основе своей иметь рациональное подсознание. Что же происходит в таком случае? Можно ответить на это достаточно однозначно и просто: материалист умирает в самом прямом и буквальном (материалистическом же) смысле. Это не значит, что у материалиста нет души (хотя он сам так считает), ибо душа есть, по крайней мере, у любого мыслящего существа, – но душа материалиста как бы не раскрывается перед смертью и просто переходит в небытие. Наказание это или нет – трудно сказать, но хотя небытие все же предпочтительнее ада, именно материалисты обычно больше всего боятся смерти, они боятся этой полной, абсолютной разлуки с миром живых – и именно они эту разлуку получают, ибо если человек при жизни не развивал своих духовных способностей, то он не создал в себе иных миров, лишил себя вечной жизни.
На вопрос "Существует ли Бог?" есть и такой ответ: "Да – для тех, кто в Него верит, и нет – для тех, кто не верит". Можно отнести эти слова к обычной риторике, но на основании сказанного раньше становится ясным, что эта мысль имеет самое реальное содержание. Наше сознание (и подсознание) создает себе и Бога, и иные миры, которые при жизни кажутся нам фантастичными и нереальными, но "там" они становятся реальностью, причем единственной.
Между прочим, отсюда становится понятной и опасность увлечения всякой чертовщиной, дьявольщиной, черной магией и пр. – ведь в иных мирах и они могут превратиться в реальность, все эти черти и дьяволы. И это будет уже настоящий ад, пострашней, чем на картинках – благодаря способности освобожденной от тела души к многократно усиленному восприятию. Возможно, именно поэтому любая серьезная вера взывает к просветлению, к очищению души, особенно перед смертью (причащение, покаяние), когда человек, раскрывая свою душу и искренне страдая за свои дурные поступки, как бы оставляет их на грешной земле. Светлое чувство радости после действительно глубокого самопокаяния (в той или иной степени случающееся и в обыденной жизни) в критический момент приводит к возвышению души, облегчающему грядущие в иных мирах переживания.
Частично обобщая сказанное, хочу отметить, что все это, придавая совершенно иной смысл традиционным религиозным представлениям, ничуть не отвергает их главного содержания; но это также дает людям, по воспитанию или умственному складу не являющимися верующими, надежду на вечную жизнь – при условии предпочтения духовных ценностей: "Не собирайте себе сокровищ на земле... а собирайте себе сокровища на небеси". Такова, как известно, "небесная установка" христианства. Но очень часто ей придается возвышенный, пафосный или же чисто религиозный смысл. Другая же сторона, которая из этой установки легко выводится, обычно остается в тени. Ведь говоря о Царствии небесном мы, собственно, говорим о потустороннем мире – и направленность к Небу есть направленность к смерти. И не мной первым замечено, что "христианство есть религия смерти". Из русских писателей с наибольшей откровенностью высказался на эту тему Вас. Розанов, за что чуть не был отлучен от церкви. Причем вышеназванную направленность Розанов замечает прежде всего у церкви православной, наиболее соответствующей русскому духовному складу: "Точно вся жизнь кажется русским черною, а с приближением к смерти все принимает белые цвета, принимает сияние. Жизнь – это ночь, смерть – это рассвет и, наконец, вечный день "там" (на небе, с Отцом небесным)... Русский человек не только глубоко постиг тайную красоту смерти и ползет к этой загадочной красоте: но он и в самом деле умеет с величием умирать, он сам становится прекраснее в болезнях, в страданиях, в испытаниях". Розанов очень определенно говорит о христианстве, выделяя неоднократно в указанном выше смысле православие: "Длинная скорбь, в самой вершине заключающаяся неземной радостью – вот христианство". Но признаться в своем устремлении к смерти невозможно, кажущаяся очевидной гуманистическая мораль этого не позволит. Поэтому, говорит Розанов, "христианство живет вовсе не теми тезисами, которые вслух произносит, а подлинно живет теми тезисами, какие никогда не выговаривает, да и сознательно, рефлективно – не знает о них. Хотя все сердца бьются с ними в такт".
Вас. Розанов приводит слова Христа, "с которыми никак не управятся моралисты, рационалисты и вообще вынимающие метафизику их христианства, оставляя его при одних "прекрасных словах": "Огонь пришел Я низвести на землю и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Думаете ли вы, что Я пришел дать вам мир? Нет, говорю вам, но разделение".
Гуманизированный мир не хочет воспринимать такого возвеличения смерти и, следовательно, выхолащивает христианство, лишает его главного содержания. ("Христианство есть гроб и смерть", говорит Розанов). Но оно и понятно, ибо последовательно придерживаясь этого содержания, христианство привело бы христиан к самоуничтожению.
Иудейство, напомню, стоит на прямо противоположных позициях – и в этом главный секрет его (жизнеутверждающей) силы. И хотя бесплотный Бог должен был бы быть только на небесах, но в материалистическом еврейском духе – Его земное воплощение. Христианство же духом своим находится там, где и положено быть Богу. Хотя сам Иисус снизошел на землю, но ведь Он – иудей; да и воскрес как Иудей – телесно, и только уже после этого возвратился на небо. Исходящий из иудейской доктрины "избрания жизни" гуманизм не переходит этой крайней черты и если даже говорит о величии смерти, то имеет в виду только земную ее "половину"; другую же "половину" он не знает и не замечает...
Но как же может быть привлекательной смерть? Психическое ли это извращение или какой-то инстинкт, фрейдовский Танатос, самой природой заложенный в живом существе с целью регулирования популяций? Верно, пожалуй, и то и другое. Однако, как здесь уже отмечалось неоднократно, за каждым физическим явлением стоит метафизическое. Если смерть может чем-то привлекать, значит, в ней есть что-то настолько привлекательное, что оно побеждает, казалось бы, самое непобедимое и естественное: любовь к жизни. Смерть, правда, может привлекать и в негативном смысле: жизнь так наполнена страданиями, что бегство из нее кажется наилучшим выходом. В таком преодолении воли к жизни видел выход и Шопенгауэр. Но у него это не банальное бегство от жизни, а именно противостоящее иудаизму (арийское по духу) христианство, то есть "отрицающая мир направленность Нового завета". В свете написанного выше нетрудно понять, что иные миры таят в себе ощущения необычной силы, особенно привлекательные для страдающего существа, интуитивно осознающего, что смерть переводит земные страдания совсем в другой план, как бы меняющий знак эмоций с минуса на плюс. Многие могут понять это из собственного опыта: хотя это не совсем то, когда человек упивается собственными страданиями, но оно вытекает отсюда, дает об этом некоторое представление. Возможно, существуют некоторые наркотические или медитативные средства приблизиться к такому состояния и при жизни, но все это будет только приближением. Многие люди, видимо, испытывали это странное щемящее, мистическое чувство. Так вот, не само это чувство, а что-то следующее за ним, гораздо глубже и заманчивее: иные миры...
И к этому рассказу можно добавить следующее: так как "путешествие" в Вечность начинается с последнего мига человеческой жизни, то проходящие перед душой картины этой жизни должны, видимо, следовать в обратном порядке, наподобие прокручиваемой от конца к началу киноленте (такое предположение подтверждается также и индуктивным происхождением душевного "всплеска" в момент смерти: возрастающая "индуктивная" душа имеет как бы обратный – по отношению к угасающей прижизненной душе – ход). Из этого следует не только то очевидное продвижение в своих воспоминаниях от последнего мига к первому, от смерти к рождению, но нечто и более существенное: душа как бы идет из будущего и "видит" прежде всего не поступки человека, а их следствия. И не просто "видит", но и сама проходит через своеобразный "суд" этих следствий. Ибо при жизни в физическом мире, совершая те или иные действия, данный человек вовсе не обязательно встречается с результатами этих действий, – зато в духовных мирах его душа, не ограниченная временем и пространством, попадая в мир не причинного, а следственного бытия, не может избежать последствий своих поступков. Речь идет, конечно, не физических следствиях, которые душа непосредственно не воспринимает, а о духовных – и потому прямо обусловленных поведением именно этого человека при жизни, то есть вне зависимости от сложного переплетения с поведением всех других людей. Проще говоря, каждый отвечает сам за себя (и пусть читатели меня простят за очередную "физику", но в этом также проявляется важнейшее свойство полей, так называемая суперпозиция, заключающаяся в том, что волны, пересекаясь, накладываясь друг на друга, суммируясь – сами по себе при этом не меняются, сохраняют свою "индивидуальность", благодаря чему, например, мы можем настраивать нашу радиоаппаратуру, то есть из кажущегося эфирного хаоса выбирать единственную, нужную нам волну).
И, наконец, я останавливаюсь перед тем, чтобы не доконать читателя утомительным рассмотрением вариантов смерти в случаях "проводников" и "непроводников", напомнив лишь, что душа состоит из двух компонентов: "желания получать" и "желания давать" – откуда вытекает и все остальное. Смерть означает исчезновение только одного из них – "желания получать" – и соответственного индуктивного усиления "желания отдать", проявляющегося в этот момент в своей максималистской форме. Максимум "желания отдать" в первичном своем проявлении – это и есть та невразумительная жажда смерти, которая с позиции жизни выглядит неким психическим отклонением, но которая у самой грани, "у бездны мрачной на краю", в тот миг, когда и боль уже не властна над телом, полярно меняет знаки человеческих ценностей и открывает дорогу в непостижимый мир иной, по отношению к которому наш мир был "всего лишь" стартовой площадкой. И, увы, не для всех...
Я. М.