Жизнь – это сон души, смерть – величайшее пробуждение
/Лао Цзы/
Около семи лет назад «Панорама» напечатала мою статью «Субстанция свободы или духовная реальность Вселенной», излагающую авторскую гипотезу Творения мира (числу 7 там, кстати, уделяется особое внимание). Так как теперь эта тема получила в моем мировосприятии несколько интригующее развитие, то я не мог пройти мимо статьи Сав. Кашницкого «Как связаться с загробным миром». Автор, в частности, пишет, что «сознание бренности всего живого противоестественно нашей природе». На мой взгляд эта не очень четко высказанная мысль, не верна еще и по существу. Увы, бренность всего живого есть как раз самый естественный в природе феномен и даже, более того, смерть есть необходимое условие существования всего живого, хотя, конечно, человеческое сознание столь же естественно этому сопротивляется, придумывая всяческие уловки для продления жизни – и земной, и загробной. С прогрессом человечества эти уловки становятся все более хитроумными: от достаточно наивных языческих и библейских до утонченных эзотерических. Реалистически же мыслящие ученые если и не отметают загробную жизнь «с порога», то стремятся придать ей трезвую материалистическую основу.
И что интересно, так это то, что именно материализм этими прирожденными материалистами на словах опровергается более всего – такая уж нынче (с крушением коммунизма) мода. «Даже во времена господства материализма…» (камешек в огород диамата? – Я. М. ), - как бы отстраняя себя от столь вредоносной идеологии, замечает Кашницкий – и почти тут же начинает восторженный рассказ о взвешивании и прослушивании души, отмечая при этом, что «величина в 4-5 граммов не только материалистически «заземляет» понятие души, но и свидетельствует о том, что неумирающая субстанция человека тоже состоит из атомов». «Заземлять» душу – большего (и худшего) материализма, по-моему, и быть не может.
Сомнительно, однако, чтобы опыты такого рода действительно были достаточно корректными и убедительными, ибо обнаружение и измерение массы души наделало бы шуму поболее Туринской плащаницы. Но Бог с ней, с душой. Ведь речь у Кашницкого идет о вполне серьезных ученых типа Ошерова и Термена, по всей видимости склонных к чрезмерной материализации своих собственных духовных поисков. «Фантазер и мечтатель, - как характеризует Ошерова автор статьи, - уступил место инженеру». Но ведь это означает возврат даже не просто к материализму, а к материализму вульгарному, порожденному в форме механицизма чрезмерным научным оптимизмом эпохи Просвещения, и в свое время раскритикованному даже такими заядлыми материалистами, как Маркс и Энгельс.
Так зачем же возвращаться на полтора века назад?! Видимо, есть в мышлении человека вот такая потребность мыслить «осязаемыми» образами: душа – некая живая материя; Бог – некая личность, хотя и высшая… Но от ученого мы ждем чего-то большего, чем от простого человека. К сожалению, одномерность мышления зачастую присуща и людям с неслабым, но лишенным философской культуры интеллектом, к каковым я бы отнес, кстати, и прославляемого ныне на все лады философа Н. Федорова с его наивно-материалистической и псевдогуманистической идеей воскрешения всех когда-либо живших на Земле людей. Можно себе представить это грядущий базар-вокзал! (Впрочем, нездоровая фантазия Федорова еще ужасней: новых людей счастливое воскрешенное человечество, объединенное в единую трудовую армию, больше производить не будет, а освободившуюся сексуальную энергию направит на обеспечение жизни уважаемых стариков… - такого «земного рая» даже Троцкому не снилось!).
Как же такие мечтатели реально представляют себе этот таинственный процесс воскрешения? Ведь все живое подвергается после смерти такой «химии», о которой и говорить-то неприятно! – так как же восстановить бесчисленные, обращенные, извините, в пыль и гниль бывшие человеческие существа? Впрочем, в таком случае и за наших младших братьев обидно – почему бы и им не пожить после жизни? Мечтать, как говорят, не вредно, но если даже сделать разумное допущение, что «собираться» воскрешаемые будут не из старых, а из новых «деталей», на основании их генетического кода, то все равно неясно, в какой же стадии, например, суждено им воскреснуть: в младенческой, в зрелой или – не приведи Господь! –в их последней стадии?.. Нет уж, куда спокойнее остаться там навеки: «Тишина! Летите, в звезды врезываясь…»
Так что поговорим лучше о нематериальных иных мирах, прекрасным свойством которых является, по крайней мере, полное отсутствие всяких земных проблем. Существование таких миров хотя и трудно доказуемо, но зато внутренне непротиворечиво. И, можно добавить, противоречия возникнут сразу же, как только мы попытаемся приписать им какую-то материальную атрибутику типа «массы души» (масса возвращает к физической реальности, а, следовательно, и к неодолимым законам физического мира, тормозящим, увы, буйную фантазию). На этих страницах я бы хотел поделиться такой версией пребывания души в ином мире, каковая, отталкиваясь от физики, все же не прибегает к чисто физическому, а тем более – к механистическому истолкованию (более подробно эту версию я рассматриваю в эссе «Формула Бога», куда входят также гипотезы о сотворении мира, о метафизической природе антисемитизма, о тайне обрезания и т. д. ).
Всем памятны исследования доктором Моуди и его последователями пациентов, перенесших клиническую смерть. Эти исследования вызвали сенсацию, будучи восприняты прежде всего как описания путешествий души в загробный мир. Как бы то ни было, речь действительно идет здесь о неких пограничных состояниях, что позволяет использовать полученную информацию для более глубокого, постфизического моделирования.
Клиническая смерть связана с остановкой многих, но все же не всех жизненных функций; окончательная же, истинная смерть, по-видимому, наступает на этапе умирания мозга. Этот краткосрочный промежуток времени хранит в себе всю тайну загробного существования, для раскрытия которой надо лишь чуть-чуть припомнить раздел школьной физики, в котором говорится об электромагнитной индукции и ее частном случае – самоиндукции. Последняя состоит в том, в цепи с индуктивностью (то есть просто с каким-то количеством проволочных витков) в момент включения возникает некоторое торможение, а в момент выключения – некоторое усиление электрического тока, в частности, электрическая лампочка в такой цепи при выключении гаснет не сразу, а, наоборот, в последний момент вспыхивает даже ярче. Явление это в целом имеет полевое происхождение и может быть распространено не только на электрические, но и на другие процессы. С другой стороны, вся сумма современных представлений о душе позволяет говорить о ней как о своеобразном многомерном поле – с присущей этому полю индуктивностью (индуктивность, вообще говоря, есть одно из проявлений универсального закона инерции, - но обусловленного не массой, а пространственно-временными факторами, в случае души сводимыми к эмоциональной и смысловой памяти о прожитой жизни; вот почему прошлое человека приобретает не просто лирический, а некий верховный статус). Чем больше эта «индуктивность», то есть чем богаче внутренняя память – тем ярче «вспышка». И тогда за какие-то секунды или доли секунды перед человеком с особой яркостью – ибо уже нет ограничивающего действия «отключившейся» материи – пробегает вся его жизнь.
Так что же, - возникает недоуменный вопрос, - и в этом кратком всплеске подсознательной памяти и состоит все наше «загробное» существование? Увы, да. Но это «увы» только на первый взгляд, ибо тут-то и возникает самое важное во всей гипотезе обстоятельство, в чем-то очень понятное, а в чем-то довольно сложное. Относительность! – вот долгожданный ключ к иным мирам. На обыденном уровне объяснить все это очень просто на примере сна, который, будучи насыщен множеством разнообразных и длительных событий, при этом может длиться всего лишь несколько секунд. Мы знаем также, как по-разному длится время у людей в различных ситуациях. Но в этих случаях говорится о психическом, психологическом или физиологическом времени, легко доступном нашему уму и восприятию. В рассматриваемом же случае можно, видимо, говорить об относительности физического времени в том понимании, которое придавал этому Эйнштейн, - то есть различном в различных системах отсчета, отличающихся либо скоростью либо силой тяготения. Если для спящего человека тяжелый сон может казаться вечностью, то для умирающего этот секундный переход в никуда становиться Вечностью на самом деле, ибо для него кроме переживаемых сейчас событий, нет никаких других определителей времени. Из теории тяготения Эйнштейна следует, что время стягивается в нуль при очень большой плотности вещества (например, в черных дырах) и устремляется к бесконечности при исчезающе малой массе. При наступлении смерти, то есть в момент отключения от тела, духовная функция мозга, на мгновение приобретая самостоятельность, становится как бы существующей вне материи невесомой и бесплотной сущностью: душой, путешествующей в иные миры. Можно сказать, что в системе отсчета загробного мира относительно краткое земное существование обращается в Вечность. А уж будет ли эта Вечность адом или раем – зависит от прожитой жизни, так или иначе запечатленной в его подсознании. Это, кстати, означает, что Высшим судом становится сама обнаженная, лишенная защитного покрова материи, смысловая и эмоциональная память
Нетрудно теперь понять, что прямой контакт между мирами, на неувядающем интересе к которому спекулируют разного толка спириты и мистики, к сожалению, невозможен – ибо по всем меркам этого мира смерть обладает высшей реальностью. Но это, так сказать, в нашей системе отсчета.. В системе же отсчета загробного такой же высшей реальностью является. Вечность, внутри которой и невозможное становится возможным, хотя и ограниченным своей спецификой: загробное существование заполнено образами живых, такими, какими мы их видели при жизни. Мертвый не видит нас, живых, но… придет и наш черед.
В заключение я хотел бы отметить два обстоятельства: во-первых, несмотря на, возможно, отпугивающую кой-кого «физичность», по сути своей предлагаемое мной толкование души весьма просто; а во-вторых, оно придает более осмысленный вид известному утверждению, что Бога (в данном случае - иной мир) человек носит в своей душе, и многим действительно знакомо это редко случающееся, но необычайно острое и притягательно ощущение иного мира в крайнем своем проявлении и лежащее, видимо, в основе танатоса, инстинкта смерти. Так что моя версия, на первый взгляд могущая оттолкнуть мистиков и привлечь реалистов, на самом деле исходит прежде всего из собственных мистических переживаний, дополненных при этом не столько физическими, сколько метафизическими соображениями.
Альманах «Панорама» (LA), №801, август 1996