Ян Майзельс > Книги

Далее

«Что-то в памяти, как в дыму:
Было - не было, не пойму...» *
(заметки русского еврея)

(См. также Фотоальбом)

P. S.

«Музыка жизни опошлилась бы, если бы порвались струны памяти»

/Джером К. Джером/

«Память людей - это незаметный след той борозды, который каждый из нас оставляет в лоне бесконечности»

/Э. Ренан/

«Память человека есть лист белой бумаги: иногда напишется хорошо, иногда дурно»

/К. Прутков/

Это, конечно, не автобиография, а лишь некоторый, откровенно сумбурный обзор событий и мыслей, связанных с моими личными переживаниями. Автобиография, по-моему, предполагает наличие жизни у автора не то, чтобы более насыщенной, но, так сказать, более масштабной, объемлющей не только личные, но и внеличностные события и конфликты. Непосредственным же поводом к данным писаниям послужил конкретный биографический факт возвращения «из дальних странствий» в те края, где родился и вырос, а, следовательно, и потребность в самоотчете на некоем возрастном рубеже. Многие оптимистично полагают, что 60 лет - еще не тот возраст, когда пора подводить итоги (то есть задумываться о смерти), однако ведь уже теперь я в определенном смысле на четверть века старше А. С. Пушкина и почти на двадцать лет - своего современника Владимира Высоцкого. Общественное сознание достойным смерти возрастом считает лет 75-80, а об ушедших в мир иной 50-60-летних сожалеют: «Ах, как рано...». Соответственно с этими представлениями - я возвращаюсь к исходному пункту своих суждений - приступать к полноценной мемуаристике мне еще рановато. Но, в данном случае, лучше рано, чем никогда. Тем более, что заявленный внехронологический сумбур призван отмести всякое подозрение о самовозвеличении (не говоря уж про крошечный «самиздатский» тираж).

В любом случае, однако, подобного рода писания располагают, по крайней мере, к легкой грусти, ибо все, о чем пишешь - было, прошло и уже никогда не вернется (моя «реалистическая метафизика смерти» имеет на этот счет свое особое мнение, но пока не об этом речь). Начать же я хочу именно с конца, то есть с того переломного момента в мой жизни, когда я вернулся, возможно, окончательно и бесповоротно. Здесь хотелось бы отметить тот лирико-ностальгический момент, когда, вокруг, как в песне поется, «шумят березки с кленами». И это не поэтическая фраза, а все совершенно буквально и своей естественностью, разумеется, радует душу и тело. Здесь можно привести такой забавный эпизод. За год до моего возвращения я прилетал сюда как бы в отпуск. По пути довелось залететь в Париж, имея часов пятнадцать свободного времени. Взял такси, пару часов ездил по городу, затем еще несколько часов ходил по нему пешком. Весь Париж, конечно, не исходил, но уж, во всяком случае, повидал Нотр-Дам и даже поднялся на Эйфелеву башню. Не знаю, может, я не прав и кто-то меня не поймет, но я понял (вернее, ощутил), что «жить и умереть в Париже» я бы не хотел. И ощутил я это особенно в тот момент, когда приземлился в Ленинграде (претенциозно иностранный набор слов: «Санкт-Петербург» я до сих пор произношу с некоторым напрягом, полагая, что куда органичней было бы северной столице именоваться если уже не Ленин-, то хотя бы Петро-градом) - и попал сразу в замечательно теплый ноябрь, с родным, сереньким, мелким дождичком. По дороге из аэропорта я признался своим спутникам, что только-только «из Парижу» - и вот он на меня... ну, ни-ни, а вот тут..! Сравнительной и объективной оценки этих - впрочем, как и любых других - городов, наверное, не существует, ибо оценивает их не разум, а душа, которая необъективна в принципе, по самой своей природе. И вот именно поэтому ровно через год я приехал сюда уже насовсем, поселившись в купленной мной заранее 23-метровой комнате семикомнатной «коммуналки». Я искренне, по-Ахматовски, хотел «быть со своим народом». Мало того - уже по-Бродскому - я вернулся на Васильевский остров, куда он обещал вернуться (но так и не вернулся) умирать. Не знаю, как поступил бы я на его месте, но на своем месте я поступил, кажется, правильно. А интересно было бы, впрочем, посмотреть на Бродского, с его «Нобелькой» в Питерской коммуналке! «На Васильевский остров я вернусь умирать» звучало столь программно, что невыполнение этого (впрочем, юношеского) завета начисто лишало его звания русского поэта (что, возможно, ему, купающемуся в лучах славы, и не так уж было нужно. То есть, что Бродский потерял, а что нашел - это вопрос. Впрочем, русским поэтом ему не дано было стать уже по рождению... Ибо русский по рождению поэт может провозглашать свою русскость даже и бездарной патетикой - ему поверят и даже фальши его постараются не заметить, но какому-нибудь мандельштаму или пастернаку фальши их не простят, а клятвенное русофильство даже поставят в укор. Да и христианство тоже - будь ты хоть самим Александром Менем...

Попав под новые веяния, из смеси чувств ностальгии и патриотизма, я, проживая в Лос-Анджелесе, стал посещать ортодоксальную (т. е. православную) церковь, причем в самом, пожалуй, правоверном ее варианте. Всего в Лос-Анджелесе три русских православных церкви, но одна из них - самая русская: она прозвана «белой», так как прихожане ее - из первой волны эмиграции, потомки белой гвардии, причем было даже несколько стариков, лет под 90, прямо из тех времен... И я с ними даже очень дружил. Вся обстановка, запах ладана, пламя свечей... все это очень действовало, я даже крестился на входе и на выходе, но... вот того главного, которое и зовется верой, - так и не появлялось. Для этого, видимо, нужна какая-то душевная простота (если, конечно, вера не заложена с детства - воспитанием или подражанием), которая является антиподом анализа, критичности. И это относится отнюдь не только к христианству. Ведь одно время ходил я и в синагогу, куда меня пригласили после публикации статьи о происхождении Вселенной (я думал сначала, что их привлекла эта теория, и, если даже они с ней не согласны, то она, по крайней мере, послужит материалом для диспута). За пару месяцев я так и не смог выучить ни одной молитвы, и даже ни одной буквы еврейского алфавита. Будь я верующим, я бы, возможно, ощутил некоторый импульс к этой учебе. Но никакого возвышенного чувства (каковое я, при всем при том, испытывал в христианской церкви) я там не почувствовал. Правда, я не знал еще тогда, что синагога и не есть храм, и возвышенные чувства, если они присутствуют, там вполне сочетаются с решением самых обыденных проблем, а раввин, хотя и знаток Торы и Талмуда, но он в то же время есть как бы староста данной еврейской общины, советчик и помощник в разнообразных житейских делах.

Синагога называлась, естественно, «русской», так как посещали ее эмигранты из России, но была она ортодоксального, хасидского направления, причем движения Хаббад, которое здесь, в России иной раз представляют как нечто сатанинское. Сразу скажу, что ничего подобного там я не ощутил. Единственное, что про них могу сказать, так это то, что ортодоксы и есть ортодоксы, со всем их упрямством и ограниченностью. Раввин Нафтоля - человек неглупый, сметливый, энергичный, но заметно, как говорят, себе на уме, с хитринкой - за что многие его недолюбливают и подозревают в корысти. Дело свое, однако, знает, и веру свою искренне чтит. Еврейство для него, конечно, пуп Земли, - но иначе он бы и не был ортодоксом.

Походив в синагогу некоторое время, я решился спросить у р. Нафтоли, как ему моя статья. И вот ответ его, который я запомнил на всю жизнь: «Про твою статью мне рассказали, а сам я ее не читал и читать не собираюсь. Все, что ты там пишешь, в Торе уже давно сказано. Но к нам приходят всякие инженеры, они хотят, чтоб все было по-научному - вот для них и пиши». Комментарии, как говорится, излишни. Встречая меня, Нафтоля каждый раз спрашивал: «Ну, когда будем делать обрезание?». Уже когда я перестал посещать синагогу, он говорил, что я обязательно вернусь в нее, ибо каждый еврей рано или поздно возвращается к вере своих предков. Что ж, такой взгляд на своих соплеменников с точки верующего вообще, а верующего иудея в особенности, вполне понятен и объясним.

Между прочим, я имел и другого рода контакт с хасидами, целый год снимая у одного из них комнату - в виде пристройки во дворе. Мужчина лет 35-ти, чуть моложе - его жена, зато детей у них уже было 5 штук, и жена ожидала шестого (или - шесть, и она ожидала седьмого). Целый день вся семья в шуме, в крике, в хлопотах. Муж работал пламмером, то есть сантехником - и с раннего утра загружал железяками свою колымагу и отправлялся на работу, свято при этом, конечно, соблюдая субботу и все еврейские праздники. И по праздникам приглашали меня и еще одного, неизвестно откуда взявшегося русского парня. Люди небогатые, работящие и ограниченные (впрочем, это на наш светский взгляд, ибо каждый день он читал свои толстенные книги и, несомненно, знал то, что мы не знали и не учили в своих «академиях». Возможно, к такого рода трудягам и обращался когда-то Иисус - и одни пошли за ним, другие же, не признав, посчитали за самозванца и разрушителя веры предков.

Вообще, взаимоотношения с этими двумя религиями у меня забавные. С одной стороны, я не могу принять православного охаивания иудеев, вплоть до представления их «детьми Сатаны», каковое представление, на мой взгляд, основано на недоразумении, если не на прямом передергивании фактов, вызванном как первоначальным противостоянием евреев-иудеев и евреев-первохристиан, так и дальнейшей уже неприязнью христиан-неевреев (набравших силу за счет значительного притока обращенных в новую веру язычников) к евреям вообще. Из евангелиев известно, что Иисус, обращаясь ко своим соплеменникам, сказал: «Отец ваш - диавол, отец лжи!». Однако, будучи правоверным евреем, которого ученики называли «равви», говоря «ваш», Иисус, просто по логике, не мог иметь в виду всех евреев вообще, а конкретно лишь своих противников, то есть тех, кто, следуя букве закона, не захотел признать его мессианства, а именно ортодоксов, фарисеев и книжников. Но таков уж парадокс истории: народ, породивший Христа (о чем иногда забывают), с точки зрения христиан, породил антихриста (о чем не забывают никогда). И так оно и пошло, с годами не ослабевая, а, напротив, мистически обостряясь и усиливаясь, философски расширяясь и обосновываясь. С другой стороны, в жизни у меня всегда получался какой-то уклон в христианскую сторону. В 1996 году мой визит в Израиль совпал с очередным арабо-израильским конфликтом. Из-за опасности терактов, экскурсии в еврейскую часть Иерусалима были временно прекращены, а в христианскую - пожалуйста. Таким образом я повидал все связанные с Иисусом Христом места (и сад Гефсиманский, и камень, на котором Он, по преданию, сидел, и гроб Господень, и стену, которой Он касался, идя с крестом на Голгофу), - а вот еврейскую Стену Плача повидал только издали.

И если теперь вернуться к моим посещениям православной церкви, то надо признаться, что и они закончились безрезультатно. Я уже готов был принять христианство, даже говорил об этом со священником, кажется, о. Александром. Он в это время как раз собирался в Россию по каким-то церковным делам и просил меня за это время все хорошо обдумать. И вот я обдумал - и на этот ответственный шаг так и не пошел. Пожалуй, тут, по крайней мере, две причины. Во-первых, я так и не мог ощутить в себе чувства веры, поэтому внутренне боялся некоторой фальши (особенно, когда надо было поклониться, перекреститься, произнести какие-то слова молитвы и т. д. ), хотя и понимал, что далеко не все из молящихся и крестящихся так уж истово и безусловно верят в «Господа Бога нашего Иисуса Христа». Так уж, видимо, устроен мой мозг, что его всегда точит червячок сомнения (то же самое я испытывал и в синагоге, но там ведь я и перед собой не притворялся в нежелании обрезаться и стать настоящим иудеем, хотя с большим интересом читал книгу «Тания» самого основателя хасидизма). Во-вторых, я вдруг четко осознал (хотя понимал это и раньше), что современное массовое принятие христианства есть в большинстве своем всего лишь дань моде (иногда даже и не совсем бескорыстной). Так что, если и есть во мне святое, то пусть оно во мне и останется, не приобретая искусственной внешней формы.

В доамериканской жизни моей в России как-то так складывалось, что друзьями моими были почти поголовно русские или белорусы (которых я от русских не отличал, а в детстве считал белорусов деревенскими русскими - не я один так считал, и практически так оно выглядело). В Америке же, в силу естественных национальных пропорций, положение изменилось. Но и там, среди шести-восьми моих приятелей затесались двое «некоренной» национальности: русский и белорус. Как-то я сказал своей сестре о том, что вчера заглянули ко мне Коля с Федей, а потом мы пошли к Ивану. Сестра удивилась: «И где ты их тут находишь - Колю, Федю, Ваню? Только еще Степы не хватает - будет полный комплект... ».

И хоть компания у нас была в этническом и процентном отношении далеко не русской (бывала у нас еще парочка грузинов, между прочим, в отличие от остальных, весьма нелояльно к России относящихся), но, собравшись, первый тост обычно поднимали за Россию, а потом пели сами или слушали на магнитофоне ностальгические русско-советские песни. Некоторые из записей - в том числе и с нашим пьяным завыванием - до сих пор храню. Не могу не сделать замечания по поводу моих русских друзей, Коли и Феди. Собравшись вместе, вдвоем или втроем, мы почти только о России говорили. У меня уже давно была мечта туда вернуться, и их я тоже всячески «совращал» разными «березками» и говорил, что жить, а, тем более, умирать - надо на родине. И ведь оба любили русскую природу, а Коля еще и охотник, и рыболов заядлый, жил в Сибири, на Дальнем Востоке, в Биробиджане (где и познакомился со своей еврейской женой, каковая, как тогда шутили, есть «не роскошь, а средство передвижения» - на Запад, естественно). Но вот я сюда, не имея здесь ни особых средств, ни родства, и наоборот, оставив там мать, братьев, сестер, любимую и единственную дочку, вернулся - а они, я чувствую, даже не помышляют, хотя Америку честят и в хвост, и в гриву. Как же можно жить там, где все не твое, чужое?!..

И вот, «параллельно», другое у меня замечание. Нередко евреев уличают в особой, как бы, вездесущести и пронырливости, особенно в некоторые переломные моменты истории, революции и т. п. И вот, я как-то просмотрел попавшийся мне давний песенный сборник, 1965 года. И там примерно из 250 песен более, чем в ста случаях один или даже оба автора были евреями, - причем я брал только наиболее популярные и очень по-русски звучащие песни: «Летят перелетные птицы», «В лесу прифронтовом», «Грустные ивы», «Хороша страна Болгария», «Ой ты, Северное море», «В городском саду» (муз. Блантера), «На безымянной высоте» (муз. Блантера, слова Матусовского), «Ой, цветет калина», «Каким ты был», «Веселый ветер» (муз. Дунаевского), «Течет Волга», «Прощайте, голуби» (муз. Фрадкина), «Мы жили по соседству» (слова Долматовского, муз. Фрадкина), «Ночь была с ливнями», «То ли встречу, то ль не встречу...», «Почему, отчего...» (муз. Эшпая), «Бирюсинка» (муз. Калмановского), «Как тебе служится?.. » (муз. Френкеля), («Каховка» (слова Светлова, муз. Дунаевского), «Дан приказ: ему на запад...» (муз. Покрасс), «Школьный вальс» (слова Матусовского, муз. Дунаевского),.. Или вот еще несколько песен из репертуара Марка Бернеса, в которых один или оба автора - той же национальности: «Спят курганы темные», «Путь-дорожка фронтовая», «Я по свету немало хаживал», «Эскадрилья Нормандия-Неман», «Хотят ли русские войны?», «Журавли», «Я улыбаюсь тебе», «Враги сожгли родную хату»... Все это, конечно, нельзя зачеркнуть одним махом. Я здесь вовсе не имею в виду некую особую талантливость евреев, а просто хочу сказать, что нельзя в этом отношении брать одну лишь сторону: ах, какие мы (евреи) хорошие или умные! - или же: какие они (жиды) наглые! И если уж говорить о числе евреев (как источнике всех бед российских) в советском правительстве после революции 17-го года, то не грех, например, вспомнить и число евреев - Героев Советского Союза, которые следовали сразу после русских, украинцев, белорусов и татар, что совсем неплохо, особенно учитывая любимое националистами процентное отношение.

Я не хочу скатываться к какой-то апологетике этого «вездесущего племени», зная множественные его национальные недостатки и пороки, однако, будучи его представителем, не могу равнодушно относиться и к, мягко говоря, предвзятому к нему отношению, к традиционному обвинению евреев во всех смертных грехах. Все это давно известные, хотя, к сожалению, не для всех уяснимые вещи, которые кто-то переоценивает, а кто-то недооценивает. На эту тему я много писал в «Формуле Бога», пытаясь найти к ней свой собственный подход. Чувствую, что и здесь я начинаю на ней зацикливаться, и надо бы от нее отойти, хотя, видимо, вернуться к этому придется еще не раз.

Вернувшись на Родину, прямо на Большой проспект Васильевского острова, я, конечно, был очень доволен. Я ведь выбирал себе комнату окнами на север, ибо солнце всегда меня утомляло, а после Лос-Анджелеса я вообще терпеть его не мог. И комната, к тому же, с балконом, с видом на Большой. А прямо напротив, через улицу - Дом культуры «Гавань», где проходили занятия Рубцовского центра, то есть литературного объединения, к которому я примкнул почти сразу по приезде из Штатов. И вот совершенно случайно получилось, что мое жилье оказалось буквально напротив. Ну, разве не судьба?! Занятия в Центре с шести до восьми, и после официальных занятий, а то и раньше, компания в среднем от восьми до 15 человек перебиралась ко мне, но уже безо всякого официоза, зато со спиртуозой - чаще более или менее в меру, но бывало и сверх меры - такова российская традиция. В основном читали стихи по кругу, иногда - не по кругу, а иногда пели песни наши барды.

Была, увы, и другая сторона - в принципе, почти родовая для коммуналки, но с некоторой конкретикой. Два алкаша - это, конечно, банальность, хотя «эффект присутствия» усиливался для меня тем, что их комнаты находились не где-то в конце длинного коридора, а буквально рядом со мной, слева, - а в комнате справа жил «специфически одаренный» подросток Саша, одаренность которого была получена, видимо, в наследство от папы, который отсиживал свой 8-летний срок за воровство и грабеж. Ко мне Саша мог попасть двумя способами: через дверь (даже и запертую) и через окно (даже и заклеенное на зиму) - благо, что окна наши с Сашей были даже больше рядом, чем наши двери: одаренный ребенок в отсутствие мамаши выбирался из своего окна и, держась за удобно расположенную водосточную трубу (обычно Саша действовал в паре с другим способным мальчуганом, Колей), перебирался на мой подоконник и - далее - либо открывал форточку, либо выбивал стекло. Тяжелые предметы, типа дивана или холодильник ребятишек не интересовали, зато компьютером типа ноутбук, японским и китайским диктофонами, американским фотоаппаратом и даже отечественным пневматическим пистолетом (великолепно, кстати, стреляющим дробью) и т. д. , и т. д. , они не брезговали. Всего было три кражи, каждый раз прибывали оперативники, делали что надо, записывали что положено... а дальше начиналась сказка про белого бычка, ибо Саше не было еще 14 лет, и уголовной ответственности он не подлежал, так что каждый раз дело закрывали. Попутно, как рассказывала мне следовательша, Саша и К. отбирали сумки у женщин, грабили и избивали своих сверстников, алкашей и бомжей...

Таков был мой «сосед, который справа». А «сосед, который слева», пенсионер Юра, бывший специалист по корабельной электронике, превратил свою комнату в подобие мусорного ящика, притаскивая в дом из помойки всевозможные «сокровища», покрывшие комнату сплошным слоем тряпья высотой больше метра. Стекла же у него выбил презиравший алкоголика (в данном случае - весьма справедливо) тот самый мальчик Саша, - и по приведенным причинам Юра спал на полу в кухне, окруженный бутылками и тараканами, до той поры, пока новая «крутая» соседка его оттуда не вышвырнула с помощью участкового. Время от времени Юра принимал ванны, засыпая в воде и, естественно, не выключив кранов. Вода заливала жильцов снизу, у них отваливалась на потолке штукатурка, и они с дикими криками посреди ночи врывались в нашу квартиру. Когда воду убирали, на дне ванны оставались Юрины собственные испражнения, ибо он - по состоянию здоровья - плохо контролировал свои естественные процессы. Потом Юра все же взял да умер, осчастливив свою бывшую жену и сына наследством в виде упомянутой комнаты и лишив другого соседа слева, Андрея, дружеской поддержки в виде приработка от сдаваемых бутылок (которые Юра самоотверженно собирал по ночам) - в обмен на представляемое Юре жилье в Андреевой комнате.

Андрей же был не менее, чем Юра, колоритной личностью. Родился в тюрьме, и сам потом три года за что-то отсидел, когда-то даже был женат, но жена погибла, переходя дорогу, дочь жила у чужих людей. Как-то я спросил у Андрея, какого она года рождения. Он крепко задумался, пошел искать паспорт, не нашел, а вместо него принес старую фотографию дочери, которую он не видел много лет, но которую он, по его мнению, любит и даже помнит ее имя. Зато Андрей люто ненавидит ментов, и убедить его - справедливости ради, - что и среди милиционеров попадаются хорошие люди - невозможно. Естественно, что снова попадать «на срок» очень не хочет, поэтому никаким криминалом не увлекается, разве что время от времени добывает где-то генераторы (или электродвигатели), разбивает их и сдает тяжкими трудами добытую медь в какие-то приемные пункты. Потом, по-видимому, медь эта плывет куда-то заграницу (интересно, что Андрей при всем этом считает себя патриотом России, - во всяком случае уверен, что великая Родина-мать не проигрывала различным басурманам ни одной войны. Вообще же, ум у него неплохой, вполне ново-русский или, по крайней мере, по-зэковски прагматичный: одалживая у меня деньги, он говорил: «Ян Григорьевич! Вы же меня знаете: я всегда отдаю, потому что мне же опять придется к вам обращаться», - то есть отдавать он собирался не из чувства долга, не по совести, а из голого расчета.

И действительно, он отдавал - хотя не сразу, не всегда и с большой душевной перегрузкой. Но как только почувствовал, что я собираюсь съезжать и, следовательно, не смогу с него востребовать (а требовать я решался только тогда, когда он приходил с очередной покаянной просьбой, становился иногда на колени и мог высиживать часами; рано или поздно я сдавался, и только раза два, психанув, вышвырнул его из комнаты, а пару раз, не стерпев, даже дал по морде), он всячески тянул, лгал, что задерживают зарплату - а потом оказывалось, что он ее пропивал в тот же день. Да, я ведь не сказал, что Андрей время от времени устраивался грузчиком (ему ведь только сорок), но работал обычно до первой получки, «отовариваясь» уже по дороге домой и пропивая за день-ночь полторы-две тысячи рублей, то есть полторы-две мои пенсии.

Будучи нестарым и почти в полной силе еще мужчиной, нередко (точнее, весьма часто) он приводил разных баб то ли со скамейки, то ли с помойки, и случайно зайдя в его комнату (замка не была, а на месте замка была большая дыра), можно было наблюдать натуральное порно безо всякой реакции со стороны его исполнителей. Бабы редко задерживались больше, чем на одну-две ночи, хотя как-то появилась у него почти постоянная пассия, сравнительно молодая и симпатичная, но лишенная за пьянство, как и он, родительских прав на ребенка. Тут я его всячески - за его относительное постоянство - поддерживал и даже старался привить понятие о чувстве любви (раньше он такое чувство полностью отрицал, признавая лишь физиологию, а тут стал, вроде бы, соглашаться и даже ко мне - не без некоторых оснований - ревновал).

А однажды, еще до этой Светки, был и такой «забавный» случай. Утром Андрей заходит ко мне и говорит: «Я. Г. , баба у меня умерла». Я сначала, конечно, не понял. Но оказалось - правда. В Андреевой комнате, на валявшемся на полу ватном, прожженном и просц...ном матрасе лежала на спине, откинув на пол голову, абсолютно голая женщина, какая-то вся почерневшая или посиневшая. Ситуация, скорее всего, отнюдь не криминальная, а самая - по тем меркам - банальная: перепила - и то ли сердце, то ли задохнулась-захлебнулась в собственных выделениях. Вызвали милицию, «скорую», потом прикатила машина из морга. Простыни, чтоб завернуть покойную, у Андрея, ясно, не было - как и не было 70 рублей на соответствующий мешок. Пришлось, конечно, уплатить мне. У самого же Андрея не то, чтобы какого-то шока, но даже и простого смущения не наблюдалось. Умерла так умерла... И в следующую же ночь он привел другую...

Еще одной неприятностью для меня от такого соседства была прямая опасность пожара: по пьянке Андрей часто засыпал с непогашенной сигаретой во рту - и несколько раз вся квартира заполнялась дымом от горящего матраца. Непонятно, как он сам еще не задыхался в густом дыму - любой трезвенник, на его месте, несомненно бы, задохнулся

А трезвенники в нашей квартире, как ни странно, водились и даже преобладали количественно. Это были, конечно же, женщины, которые в отличие от относительно тихих наших алкоголиков, находились в перманентной вражде друг с другом, иногда объединяясь во враждующие коалиции. Разборки самые примитивные и известные еще со времен Вороньей слободки. Интересна здесь исключительная принципиальность и полное неприятие любых компромиссов. Желая их примирить, я прикидывал стоимость горения 40-ватной лампочки в коридоре и успокаивал свою соседку: «Пусть лампочка горит даже по15 часов сутки - это обойдется лишь на два рубля в месяц дороже». - «А чего это я за неё два рубля платить буду?!» - вот такая коммунальная логика. Так что уж про более грандиозные проблемы - типа уборки, ремонта или обмена, в котором, казалось бы, все стороны заинтересованы - и говорить нечего...

Мне подумалось тогда (и думается теперь, хотя это и не очень хорошо): а не есть это взаимное озлобление коммунальной микрокопией постоянного поиска врага в национальном масштабе? Не является ли это неким родовым свойством русского национального характера, манихейски разделяющего мир на добро и зло, на ОНИ и МЫ - без диалектики, без промежуточных состояний? Вернувшись в Россию под влиянием ностальгически-патриотических чувств, я, в первую очередь, накинулся на патриотическую литературу - уже, впрочем, зная о некоторых ее крайностях, хотя дым отечества и вид березок это знание несколько притуплял. Я даже познакомился с некоторыми из патриотов и надо сказать, что зачастую в личном плане они мне были симпатичны. Дело, видимо, в той детской искренности, которую они проявляют, болея за Россию. Это мне не только понятно, но и близко, сопричастно по родству душ. Но вот тут-то и возникает подвох. Их одноцветное восприятие России, «которую мы потеряли», непременно приводит к искажению истории, по духу своему и по уровню историчности близкому к восприятию русской истории упомянутым выше Андреем. Кстати, тут была великая ложь и демократов, и патриотов, которые в своих претензиях к коммунизму и советской власти дружно «забыли» и Некрасова («Кушай тюрю, Маша. Молочка-то нет. - Где ж коровка наша? - Увели, мой свет. Барин для приплоду взял ее домой. Славно жить народу на Руси святой!»), и Пушкина («Самовластительный злодей! Тебя, твой трон я ненавижу! Твою погибель, смерть детей с жестокой радостью я вижу» - ведь коммунисты, несомненно, Пушкина почитавшие, с буквальной точностью реализовали на практике этот крик души поэта. И этот крик был обращен не только к конкретному царю, но к самодержавию вообще), и Достоевского, который стоял уже на эшафоте с петлей на шее за одно только участие в кружке петрашевцев. Патриоты любят еще приводить расчеты Дмитрия Менделеева, который, исходя из прироста населения в начале 20-го века, получал к концу века цифру в 600 миллионов. И выходит тогда, будто коммунисты погубили чуть ли не полмиллиарда русских душ. Но Менделеев не мог учесть круто изменившуюся демографическую ситуацию, когда миллионы крестьян двинулись в город, где в семье рождалось уже не 10-12 , а один-два ребенка. Да и раньше не так все гладко было в деревне. Посмотрим хотя бы Ивана Бунина, которого в коммунистических симпатиях не обвинишь. В его рассказах, относящихся к концу 19-го века, постоянно фигурируют крестьянские семьи, в которых из десяти родившихся детей выживали лишь один-два. И это ведь общая ситуация для всех бедных стран, не только для России. И, может быть, слава Богу, вернее - тем процессам саморегуляции населения, которые, худо-бедно действуют еще в человеческом обществе, - ибо как бы тогда разместить и прокормить эти 600 млн, тем более, что подобная ситуация была бы и в других странах, то есть на Земле уже сейчас было бы 25-30 миллиардов душ. Это я снова к той благообразной, но фальшивой картинке, которая содержится в сентенциях типа «Россия, которую мы потеряли». Такой взгляд обязательно приводит к поиску врага, ибо если мы такие хорошие, почему у нас все так плохо? Кто это нас все время изничтожает? И если мы легко справляемся с любым внешним врагом, то, следовательно, в наших бедах виновен враг скрытый, внутренний, исподтишка разлагающий непобедимую Русь. Вот тут-то и соединяются два, в общем-то совершенно различных образа: жида - как извечного врага православия, и масона - как тайного устроителя всяческих земных бесчинств. Но это, впрочем, вещь понятная и известная, а есть и позабавней поворот темы.

Христианство ведь далеко не цельное верование, и есть большое множество различных течений, не согласных друг с другом в понимании либо Бога, либо Христа, либо в толковании текстов Библии; так вот, православие (ортодоксальное христианство), судя по многим патриотическим изданиям, является наиболее непримиримым по отношению ко всем остальным христианским ветвям, причем видит оно их всех под весьма определенным углом. Например, «Просветитель» (название-то какое благородное! И, кстати, просветителями издавна считают себя и масоны), орган Опричного братства СВ. ПРП. Иосифа Волоцкого, №2, 2002, пишет открытым текстом: «то, что не является ортодоксальным христианством, то - жидовство, или жидовствующая ересь, в узком или широком смысле слова. Все, что льет воду на жидовскую мельницу и есть жидовская ересь.

Разве не являются жидовствующими современные язычники?.. Разве не являются жидовствующими мусульмане? Обрезание, запреты на пищу (особенно на свинину), а главное, неприятие Иисуса Христа как сына Божия, ставшего человеком - вот их прямая связь с убийцами нашего Спасителя.

А разве не являются жидовствующими современные атеисты, верящие во всякие бредни вроде инопланетян, но только не в воскресение мертвых?.. Разве не являются жидовствующими еретиками протестанты? Как много у них общего с иудеями, поклонившимися золотому тельцу?.. Вот кто первые помощники жидам! А протестантизм - суть скопище жидовствующих ересей!.. Они же породили и жидовствующую протестантскую этику» (в обоих случаях выделено жирным шрифтом в оригинале) и т. д.

Замечу, что и мне самому неприятен дух буржуазности и накопительства, проповедуемый протестантской этикой, но нельзя же отрицать, что именно она создала тот материально благоустроенный мир, к которому и Россия, при всём его неприятии, все же стремится. Происходит неизбежная, наверно, потеря какой-то доли духовности, - ну, а в России разве этого не происходит? - да еще и при явном - по сравнению с Западом - материальном неблагополучии.

Но дело даже не в этих философских, социальных и религиозных расхождения; даже не в том грубо-оскорбительном тоне, в каком это все преподносится, а в той самоуверенной, озлобленной непримиримости, которая была, видимо, присуща эпохе крестовых походов или самой инквизиции (а ближе к нашему времени - к тому самому «жидовствующему» большевизму, который они столь свято ненавидят. Думаю, что по психологии своей - это одного поля ягоды)

Но «забавный поворот темы», на который я намекал - впереди. В приведенной выше обширной цитате упоминается «жидовствующие язычники»; на данном фоне звучит она, вроде бы, вполне естественно и заметных возражений не вызывает. Но обратимся к другому, столь же патриотическому изданию (и соответственно продающимися в тех же местах и теми же лицами), а именно к Всероссийской газете русского национально-освободительного движения «РУССКАЯ ПРАВДА» (только в названии корень рус-рос употреблен трижды, так что в жидовстве это издание, вроде, заподозрено быть не должно). Этот орган сразу ставит точки над i: «сегодня правящая клика вместо совка придумала новую кличку - россиянин. Но мы не россияне и не совки, мы русские». И ещё: «Любите свой род, свой народ, свою расу. Пусть ваши дети будут похожи на вас, на ваших отцов и матерей. Пусть они сохранят ваш национальный облик, ваш национальный язык, вашу национальную культуру, ваши национальные традиции (тут у меня, вроде и нет возражений, но смотрим дальше...). Пусть грузин женится на грузинке! Татарин женится на татарке! Еврей женится на еврейке! А русский должен жениться только на русской, славянке или арийке! Только так, иначе все люди потеряют свое человеческое обличье и превратятся в безнациональную серую ублюдочную биомассу» (сказано здорово, хотя чем-то все-таки отдает. Один несостоявшийся художник уже пытался применить эти красивые образы на практике, угробив миллионов 60 художников и нехудожников, жидов и арийцев). Но, как говорится, авторы чуть-чуть отошли от основной темы. Ага! Вот и вернулись: «Это центральная задача мирового сионизма - сменить в России форму одуряющей доктрины, перейти от жидокоммунизма к жидохристианству». Наконец-то блеснул свет истины. И далее идет большая статья, соответственно «О сионистских реформах русского языка», которую пытаются провести известно кто, а «Над всей этой литературной шатией-братией стояли высшие вожди жидокоммунизма: 1. Ленин - картавый калмыцкий еврей (еврей по матери, тем самым, по еврейским законам, еврей) (здесь придется мне уточнить, что евреем был дед Володи Ульянова по матери, а его жена, бабушка Володи, была русской, - и, значит, «по еврейским законам», русской была и сама мать Ленина. То есть по крови своей Ленин еврей лишь на четверть, а вот по тем же еврейским законам Ленин - русский. Но продолжим список гнусных евреев): Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов, Каганович, Дзержинский (Стоп! Во-первых, какое отношение имел чекист Дзержинский к реформе русского языка? - разве что - по логике авторов - через «нерусскую» фамилию. А, во-вторых, как известно, Дзержинский - все же поляк, да еще и дворянского рода). А вот восьмым в этом интересном, но отнюдь не уникальном для такого рода сочинений списке идет вождь всех народов: «Сталин - грузинский еврей» (эх, нету на них Иосифа Виссарионовича! - он бы им растолковал, кто калмыцкий, а кто грузинский еврей).

«А над всей этой сворой возвышается главный идеолог коммунизма - махровый еврей Карл Маркс, потомок многих поколений раввинов, тысячи лет рвущихся к мировому господству».

Но языковые реформы - лишь присказка, сказка же в том, что «для властей сегодняшний период - это переход от одной одуряющей идеологии - жидокоммунизма (примечание: отсюда запросто получается, что ныне главный жид России - первый секретарь КПРФ Геннадий Андреевич Зюганов. Каково ему, бедному, такое слышать?!. . Впрочем, назвал же главный редактор газеты «Дуэль» Юрий Мухин главным жидом России самого Николая Второго! Правда, под «жидами» он разумеет огулом всех, по его разумению, нехороших людей, но ни евреям, ни Николаю от этого не легче. Главное же для таких авторов - чтобы слово «жид» вошло в негативный словооборот - а уж там прицепить его можно кому угодно, по вкусу) к другой идеологии - жидохристианству». И авторы этого русского патриотического издания заключают: «иудохристианская Библия - это учебник по злобности, садизму и разжиганию ненависти ко всем нееврейским (языческим) религиям и ко всем нееврейским народам». А ведь принято считать, что понятие «православный» - как бы синоним русскости. И вот тебе, бабушка, Юрьев день! - русские язычники обзывают православных жидами (см. выше), а православные обзывают жидами русских язычников! Один к одному выходит так, как сказал однажды один истинный жид (извиняюсь, еврей) Михаил Жванецкий: «И перестаньте ругаться и обзывать друг друга евреями - у нас в стране не все евреи». Но ведь посмотрите: злоба такая с обеих - русских! - сторон, что вот-вот и до смертоубийства дойдет, а потом и обвинят жидов в разжигании национальной розни и даже гражданской войны (как уже бывало) - и будут по своей логике правы, обзывая Ленина - Бланком, Ельцина - Эльциным, Лужкова - Кацем, Иванова-Петрова-Сидорова - Абрамовичем-Кустановичем-Рабиновичем. Не поленюсь и процитирую отрывки из национально-патриотического журнала «Русский хозяин», №4 под редакцией человека с фамилией, вполне достойной, по-видимому, своего хозяина - Александра Червякова (длинющие «обвинительные» списки я поневоле укорачиваю):

«Президентом нашего государства является В. В. Путин По национальности этот уважаемый человек - еврей.

Предыдущий глава российского государства - Б. Н. Ельцин по национальности тоже еврей.

Другие бывшие главы российского государства - Горбачев М. С. - полуеврей, Андропов, Черненко, Брежнев, Хрущев, Маленков - евреи, Сталин - полугрузин-полуеврей, первый глава советской власти Ленин - полуеврей-полукалмык...

Премьер-министр Касьянов - еврей.

Секретарь совета безопасности при президенте Кокошкин - еврей.

Секретарь совета безопасности при президенте РФ Сергей Иванов - еврей

Министры Обороны бывший Грачев, нынешний Сергеев - евреи.

Начальник Ген. Штаба Мин. Обороны Анатолий Квашнин - еврей.

Директор Федеральной Пограничной Службы Костантин Тоцкий - еврей

Генеральные прокуроры бывшие Ильюшенко, Скуратов, Смирнов, нынешний Владимир Устинов - евреи.

Мэр города Москва Лужков Юрий - еврей.

Мэр города Санкт-Петербурга Владимир Яковлев - еврей...»

Далее следует большой список мэров и губернаторов - «евреев», в котором перечисляется множество «типичных еврейских» лиц и фамилий вроде Президента Чувашии Николая Федорова и т. п. , но приведу еще одно интересное сообщение из этого труда: «Генералитет в Российской армии и других силовых ведомствах на 80 процентов из евреев» (о чем уж тут говорить, если в другом месте этого издания зачисляется в евреи и сам Г. К. Жуков! Вот ведь, оказывается, какие евреи -герои! - рядом с маршалом Жуковым числиться евреем совсем не стыдно. Хотя, с другойстороны, патриоты никогда не признаются в том, что евреем был и адмирал Нахимов, выросший в адмиралы из кантонистов).

А вот далее идет как раз то развитие мысли, которое я и предполагал: «Если они все, то есть служащие российского государства - оккупанты, то как нам, русским, к ним относиться? Ответ напрашивается сам собой. К ним нужно относиться как к оккупантам! А что такое, в русских традициях, отношение к оккупантам? Это значит, что русские должны их убивать, взрывать, делать абсолютно все, чтобы под их ногами земля горела. Так всегда было в истории русского народа. Все правильно.

Именно так и делали русские люди в 1917-1924 годах...».

Я уделяю этим вещам так много внимания потому, что это не только крайность, не только теория, и многие, вполне симпатичные русские люди иногда осознанно, а иногда даже не давая отчета самим себе, такие взгляды разделяют где-то на эмоциональном уровне (как говорил Василий Шульгин: «Почему? Не знаю. Я так чувствую»). Большинство об этом просто не задумывается, у людей совсем другие заботы, но если коснешься в разговоре, то сразу проявятся многие традиционные «теории» о жидомасонстве (хотя у интеллигентных людей в какой-нибудь более мягкой форме), сатанинской ненависти евреев ко всем неевреям или о замешивании в жидовскую мацу крови христианских младенцев... И ничего им не докажешь, ибо предрассудку презумпция невиновности неведома. И я еще раз говорю, что в личном плане люди с такими взглядами могут быть нормальными людьми, верящими, что ими руководит справедливость, - но нередко в таких случаях проблема в недостатке либо кругозора, либо интеллекта, выражающаяся в неумении хотя бы понять другую сторону (крестоносцы, уничтожая тысячи неверных, ничуть не сомневались в своей правоте - им в голову не приходило, что с той, другой стороны точно так же не сомневались в собственной вере «неверные» мусульмане). Зато людям с более высоким интеллектом, разработчикам и пропагандистам такого рода теорий, порядочность присуща далеко не всегда. Очень много в их трудах в лучшем случае предубежденности, а в худшем - озлобленности, демагогии, голословной декларации, логических и психологических уловок, недобросовестного или просто ложного цитирования... Сюда я отнес бы цитируемого выше редактора «Русского хозяина», сильно пришибленного сионистами Александра Червякова, хитромудрого Марка Любомудрова, мудреного Юрия Воробьевского, бовитого Виктора Корчагина, параноидного Григория Климова...А с другой стороны, я с интересом и с уважением читаю Михаила Назарова или Игоря Шафаревича, с которыми в чем-то могу не соглашаться, но к которым считаю нужным самокритично прислушаться. Здесь же и такая классика, как «Еврейский вопрос» Ивана Сергеевича Аксакова и «Что нам в них не нравится» Василия Шульгина.

Вот как далеко завела меня коммунальная квартира на Васильевском! Может, даже слишком далеко, и нет столь прямой последовательности между коммунальной склокой и рассуждениями Воробьевского о масонах. Так что хотел уже закруглить эту тему, но тут попалась мне на глаза газета под редакцией В. Корчагина «Русские ведомости» (Между прочим, в своем сборнике «Суд над академиком» Корчагин приводит 100-страничую выжимку из 700-страничного «Майн Кампф» Гитлера, посвященную именно евреям. Что ж, авторитет для Корчагина достойный!). Нетрудно заметить, что в газетах патриотического толка «еврейская тема» является преобладающей, и, понятно, дается она не в плане спокойного рассуждения, а неизменно в апокалиптических тонах и красках. Вот только несколько заголовков из одного номера (№35, 2000): «Пора изгнать паразитов», «В трясине сионизма», «Сводки с третьей мировой», «В России вымирают только русские», «И все-таки победим!»...Или, например, горячие (и, пожалуй, искренние) строки из письма читательницы Ковалевой редактору газеты. «Россия никогда Вас не забудет! Ибо ничего нет благороднее, чем просвещать Русских людей относительно жидовского ига, под которым с 1917 года находится Россия... Спасибо Вам за эту борьбу, за просвещение Русских, за противостояние жидам! И да поможет Вам Бог! Бог есть. Но это не жидовский Иисус - Иешуа - Яхве... Нет. Это Бог Солнца, Бог Света, Бог Истины. Жидовский Сатана затмил Его своей мерзостной тенью... И мы уничтожим жидовского Антихриста, когда сатанинский народ сгинет с лика Земли нашей!...».

Написано здорово, со всей накопившейся с 1917 года болью (или злостью?). Но позволю спросить, не во времена ли этих «сатанистов» Россия стала второй (а в чем-то и первой) мировой державой? Очень многие русские патриоты считают, что она стала таковой вопреки захватившим власть в 17-ом году сионистам и благодаря разгромившему их великому русскому патриоту Иосифу Виссарионовичу Сталину. Но, с другой стороны, оказывается, что и он - грузинский еврей (см. выше). Как же быть?! И ведь если приступить к чистке Земли Русской по рецепту Ковалевой, то придется уничтожать не только Березовских-Гусинских (которых-то как раз и не достать), а всех Путиных-Касьяновых-Ивановых..., да и вообще 80 процентов русского генералитета (см. выше). И как быть с половинками и четвертинками? - или зачислить их всех скопом (вместе с «четвертинкой» Лениным) в евреи? К чему же иному призывают эти страстные обличители еврейского ига, как не к новой гражданской (а то и к мировой) войне, в которой будут уничтожены миллионы спасаемых ими русских (и, разумеется, не только русских) людей?! И это средневековое мышление новых «крестоносцев» не способно не только отделить своих от врагов, но и определить своего главного врага. И здесь уже на грани этакого правоверного абсурда... «Жидовский Иисус» - это еще понятно, так как, хотя папой у него был Дух Святой, но мама, хоть и Дева, а все же еврейка. Но он же, как известно, - Христос. Тогда кто же Антихрист?! Не сама ли ненавидящая Христа Вера Викторовна Ковалева (вкупе со своим адресатом Виктором Корчагиным)? - ведь так выходит по ее логике. Да и как иначе назвать тех, кто с безумной страстью проповедует очередную мировую бойню? Не знаю, является ли по жизни Вера Викторовна добрым человеком, но сам стиль ее письма, ее ожесточенность говорит о другом: ведь хороший человек это не тот, кто только себя считает хорошим, но кто умеет увидеть хорошее и в другом. Письмо Ковалевой - это многократно усиленный вселенским пафосом трубный глас многокомнатной коммуналки, живущей по принципу: пусть мне выбьют глаз, зато соседу - два.

А вот под авторитетной рубрикой ПРАВА РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА «Материалы русской национальной правозащитной секции международного общества прав человека», Выпуск П, книга Владимира Барышенко «Библейское рабство», начинающаяся с заявления Генеральному прокурору России о суде над еврейскими организациями. Ну, евреи - ладно, дело привычное, но дело-то в том, что «дальнейшим этапом развития иудаизма явилось христианство. Иисус Христос по рождению чистый еврей... Как истинный иудей Иисус Христос был обрезан на восьмой день от рождения (от Луки 2:21)... Иисус Христос выполнял очень важную задачу для еврейской мафии - задачу духовного разложения нееврейских народов». Что тут сказать?! В своей «святой» ненависти к евреям подобного рода пропагандисты языческой веры доходят до прямого кощунства, что, впрочем, не удивительно: они на новом витке, под гуманистическим лозунгом защиты прав человека раскручивают древнюю вражду между язычеством и христианством, зачисляя, между прочим, И. В. Сталина в грузинские, а Ленина в калмыцкие евреи, дабы убедительнее выглядели «преступные действия ленинской сионистской мафии», в результате которых «море крови последователь Христа еврейский бандит Ленин пролил на Руси» (а, между прочим, другие патриоты, наоборот, утверждают, чтот ненавистник христианства Бланк-Ленин уничтожал и грабил церкви расстреливал священников. Где правда? А правда в том, что, ненавидя Ленина, обе стороны объявляют Ленина евреем, в то время, как третья сторона, патриоты-коммунисты, о еврействе Ленина даже не упоминают - потому что он для них хороший человек. Для Барышенко же и ему подобным, «христианство - пятая колонна иудаизма», а «коммунизм - это средство и конечная цель сионизма»). И, вообще, интересно: если Христос - верховный «жидовский» агент, то, извините, зачем же они Его (судя по Библии, которой последователи таких взглядов, как ни странно, полностью доверяют, ибо из нее они заимствуют все обвинения евреев в их злодеяниях) столь жестоко казнили или, по крайней мере, если казнили не сами, то орали: «Распни Его!». Но тогда Барышенко должен их только благодарить: они очень правильно сделали (хоть и непонятно, зачем), уничтожив опаснейшего из жидов! В общем, бедному еврею куда ни кинь - всюду клин. Или уж все так сверхтонко было расчитано, что, вот - они Его убьют - и смерть Его повернет (куда им надо) всю мировую историю, оболванив миллиарды людей. Известно, как нелегко просчитать конечный результат даже какой-нибудь простейшей акции, а не то, что всей Мировой Истории. Можно зато сказать и другое: если бы такой план действительно существовал, то, судя по тому, как он успешно реализовывался (в духе «Протоколов сионских мудрецов») в течение двух тысячелетий и в масштабе всей планеты, то план этот - дело не человечьего разума, а неких Высших сил - вот к ним тогда, а не к Ген. прокурору и следует обратиться Барышенко. По-своему забавна и следующая деталь, хотя и менее существенная, но тоже говорящая о сильном (но не сером, а черном) тумане в голове автора. Критикуя одно из высказываний Христа, он пишет: «Богу не нужны души людей, которые еще живы. Он сам дает людям души для этой новой жизни. А после смерти души сами улетают от Земли и уходят к Богу». Но о каком Боге говорит этот новоявленный язычник? - ведь у язычников нет единого Бога, который потому и пишется с большой буквы и даже без указания имени. Так о чем говорить? В душах подобных авторов просто кипит ненависть, для идейного обоснования которой им нужен Враг с большой буквы (своего рода духовность с отрицательным знаком), а кто им будет - Христос или Антихрист - дело второстепенное. Жид, допустим. Еще лучше: Вечный Жид...

О субъективности (интеллигентно говоря) такого зачисления «в жиды» свидетельствует один забавный факт из моей жизни. Когда я, 1986 году, приобрел под жилье за 2500 рублей четверть дома в поселке Саблино Ленинградской области, ко мне подошла сельского вида женщина лет 50:

- Здорово, сосед! Ты, я вижу, мужик, вроде, хороший, а то до тебя тут жид один жил.

Я, конечно, смутился:

- А ...это кто?

- Тот, у которого ты дом купил.

- Александр Иванович?!

Позднее прояснилось, что Валентина Ивановна и ее муж Иван Михайлович поссорились с Сайковым Александром Ивановичем - и он стал для них «жидом». А со мной они тепло дружил до самого моего отъезда в Штаты. А в доме рядом жил тогда Федор Иванович, который ко мне относился не только хорошо, но даже как-то по-отечески, а с моими соседями был, мягко говоря, неприветлив. Вот где информация к размышлению о загадочной русской душе...

О еврейской же душе я достаточно много писал в «Формуле Бога» и в «Реалистической метафизике смерти». На этот счет есть много теорий, но я выдвигал там своеобразную гипотезу, которая вряд ли могла быть одобрена правоверными евреями. По сути, там не было для евреев ничего оскорбительно, я признавал (и даже подчеркивал) их особую роль в этом мире - но как следствие не только их достоинств, но и недостатков - прежде всего их духовной огрубленности. В свою очередь огрубленность эта - в моей версии - есть следствие обрезания. Сейчас трудно сказать, как я пришел именно к этой идее, но исходным моментом здесь явились некоторые наблюдения за своим народом, которые довелось мне произвести в первый год вынужденного безделья среди русскоязычной братии. Я, конечно, наблюдал не специально, с какой-то целью, а просто так, поневоле - и, немного со стороны, поскольку не играл ни в карты, ни в шахматы, ни в домино, ни в лото... Сидел и смотрел на игроков из окошка. И, конечно, слушал. И за всей простотой их традиционных разговоров и сплетен, в общем-то, не злых, а обыкновенных обывательских, почудилось мне какое-то в их участниках состояние «себе на уме». Нет, это не была какая-то хитрость (мол, говорят одно, думают другое - хотя, наверное, и это было, но не в какой-то особой степени), а некоторая - параллельно общему разговору - погруженность в себя, какая-то внутренняя рассудочность. И эта рассудочность в какой-то мере контролировала движения души, вытесняя, как мне показалось, разумом её тонкую духовную составляющую. Я тогда даже записал для себя парадоксальную мысль: «еврей - духовное ничто», а потом сам не мог понять этого парадокса. Однажды разговорился с одним грамотным человеком, поделился с ним своими сомнениями, а он сообщил мне, что такую же мысль уже давно высказывал один философ, Отто Вейнингер. Мне удалось найти книгу этого мыслителя, «Пол и характер». В начале 20-го века она произвела очень большое впечатление на читателя; сам же О. Вейнингер, еврей, принявший христианство, вскоре после ее написания, в возрасте 23 лет покончил жизнь самоубийством. Книга увлекательная, гениальная и спорная («гениальным юношей» назвал О. Вейнингера Николай Бердяев), но на интересующую меня тему там была одна глава: «Еврейство». Подход автора к теме был совершенно не схожим с моим, но какие-то существенные выводы совпадали. Всё это заставило меня развить тему, не отклоняясь от основной идеи. Но в то время я был еще увлечен и мыслями о Творении Вселенной, навеянными Теорией Раздувания, а также зачитывался Каббалой (еврейской мистикой, очень тонко и глубоко - но, само собой, без современного научного багажа - разрабатывавшей идею Творения) -- в основном, в том же направлении. Таким образом, у меня стал складываться синтез из новейших физических теорий, мистико-религиозной трактовки Создания Вселенной и ее Создателя, а также и из имевшей к этому прямое отношение - через Библию - еврейской проблемы. Так родилась книга «Формула Бога», но ей предшествовали и за ней следовали разные статьи на эту тему, опубликованные большей частью в Лос-Анджелесском альманахе «Панорама» и в Нью-Йоркском «Новом русском слове».

Возникшее же противоречие относительного «духовного ничто» еврея и его очевидными успехами в интеллектуальной деятельности достаточно просто, на мой взгляд, объяснялось совершаемым во младенчестве (важен именно этот факт, отличающий еврея от мусульманина, у которого этот обряд совершается в 13 лет, когда психика уже сформировалась) обрезанием крайней плоти, приводящим к огрублению чувствительности в том возрасте и в той части человеческих ощущений, откуда происходит связь с так называемыми «тонкими» мирами, граничащими с земным, материальным миром. Таким образом, со времен Божьего завета с Авраамом и до получения заповедей Моисеем еврей имел примерно тысячелетний опыт духовного огрубления - как через среду обитания и воспитания, так, возможно, и через наследственность (в чем я вижу подтверждение своей идеи), ибо последние исследования в области биологии показывают, что изменения могут происходить не только каноническим путем, как следует из теории Менделя, но и «под действием самых разных, в том числе и слабо мутагенных факторов (температуры, пищевого режима и т. д... Клетка способна ответить на вызов среды активным генетическим поиском, а не пассивно ждать случайного возникновения мутации, позволяющей выжить» (М. Д. Голубовский, «Неканонические изменения наследственности», журнал «Природа» №8, 2001)

Веем известно о незаурядной роли половой сферы в жизни человека, о её влиянии на сознание и подсознание, так что ее незначительная, вроде бы, коррекция - по требованию Бога - вполне могло создать и иной тип человека, лишенного присущей язычникам мистической доли подсознания - и потому в максимальной степени оторванной от «неба» и в той же степени привязанной к «земле». А отсюда и положение, и роль еврея (и еврейства) в материальном мире, отсюда его достоинства и недостатки, отсюда же и его необычная историческая и религиозная судьба.

Я ловлю себя на том, что моя версия может оказаться весьма удобной для тех противников евреев, которые легко свяжут «заземленное» материалистическое сознание евреев с тем, кто помог им его создать, - то есть не с Богом, а с Дьяволом, являющимся Князем мира сего. Тут чисто абстрактно (или теологически) трудно разобраться в исходном представлении о Создателе (или анти-Создателе), Боге (или антихристе), однако не следует забывать, что Божественное Слово (заповеди, лежащие в основе всей христианской морали) впервые было дано именно евреям - и в этом смысле вопрос о том, насколько евреи им следовали, уже вопрос вторичный, ибо все мы человеки, и очень немного найдется даже и христиан, которые полностью соответствовали бы требованиям десяти заповедям Иисуса, провозглашенным Им в Нагорной проповеди.

Изо всех этих «богословских» суждений вовсе не следует, что я так уже доверяю Библии - хоть в еврейской, хоть в христианской ее части. Лично я не могу даже сказать, была ли она действительно дана Богом или же написана некими людьми, мудрецами и пророками. Мое сознание атеистично в той степени, в которой я могу себе позволить сомнение или критику Библии. Хотя и красиво звучит, что «Дух Божий носился над водою», но как можно без подгонки и подмены понятий объяснить существование воды еще до Сотворения мира?! (Подробнее об этом я писал в статье «Еще раз о Сотворении мира»). Во многих библейских рассказах я вижу прежде всего миф, созданный человеческим, еще донаучным воображением, хотя нередко и не лишенным природной или исторической основы. С другой стороны, то, что мы знаем теперь из работ Юнга и его последователей об архитипичной сущности мифа, заставляет видеть в мифе не просто легенду, а элемент космического сознания. А в космическом сознании понятие Бога приобретает уже не просто «рукотворные», а метафизические очертания.

Так что с точки зрения свободно мыслящего человека Библию нельзя считать ни безоговорочной данностью, ни сборником легенд, ни орудием человеческого околпачивания. В то же время (и с той же точки зрения) в Библии есть все, чтобы считать ее Книгой книг - как по количеству заложенной в ней многовековой мудрости, так и благодаря ее уникальной распространенности. Более того, уже сам факт ее признания в качестве Божественного откровения двумя миллиардами христиан - даже если и усомниться в их мировоззренческой компетенции - придает Библии надмировую значимость, неуязвимую для всякой критики.

По складу ума своего или по воспитанию я, по-видимому, не способен стать верующим человеком, но если когда-то я мог считать это своим достоинством, то теперь нередко об этом сожалею. Глядя на религиозных фанатиков, казалось бы, сожалеть об этом нечего. Но таковых достаточно почти в любой сфере человеческих отношений, и эта черта исходит из личных качеств человека, то есть, связана не с религией, а с психикой. В то же время религиозный опыт, как убедительно показал в своей книге «Многообразие религиозного опыта» Вильям Джемс, к психике не сводится, а предполагает нечто в рамках материалистической науки необъяснимое. Но Джемс об этом писал на рубеже 19-20 вв, а в конце 20 века в самой науке начала развиваться парадигма (система взглядов), в которой духовный мир стал приобретать не меньшую, по крайней мере, реальность, чем физический. Напомню, что в философии сама эта идею отнюдь не нова, и ее - с древних времен - последователи назывались идеалистами. Но допущение современной физикой многомерной Вселенной, ее образования из абсолютного вакуума, серьезное стремление научно объяснить такие мистические явления, как телепортация, телекинез и т. п. , - все это весомые аргументу в пользу существования иной, нефизической, надприродной реальности. Это не значит, что, в погоне за модой утрачивая и здравый смысл, следует зачеркнуть фундаментальные положения материалистической науки, ибо поступая так, мы всего лишь вернемся к средневековью или - что звучит, конечно, благозвучней - к античности.

Современные открытия потрясающе интересны, но они - от ума и, следовательно, заведомо рационализированы и ограничены человеческим интеллектом. Так что, признавая, что я сожалею об отсутствии во мне веры, я имею в виду отсутствие какого-то высшего религиозного опыта, который дает совершенно иное ощущение реальности. Однако те несколько случаев мистического опыта, которые мне довелось непроизвольно испытать, несомненно, очень близки к опыту религиозному по своим ощущениям, - но без Бога - просто очень сильное, таинственное и, возможно, космическое чувство. Таким образом, мое главное желание, мечта, которая, возможно, никогда не осуществится, - это хотя бы на закате жизни, пусть даже и в бесконечно малой пространственно-временной точке, уловить неуловимый момент соития чувства и разума - того, что порознь дается верой и наукой.

Вернувшись снова к моей «теории обрезания», я бы хотел ее немного обобщить в виде, возможно, взаимопримиряющих (балансирующих) выводов. Духовность, по большому счету - и никто этого не отвергает - есть чувство небесное, космическое, Божественное. Лишившись в результате обрезания - если и не совсем, то в значительной части - этого высшего чувства, еврей остается всецело в области чувства земного, формируемого непосредственно земными ощущениями и привязанностями. Для издревле лишенного «почвы» еврея это, прежде всего, семья, дети, быт, и в целом для рядового еврея (обывателя) - привязанность к земной жизни со всеми ее страстями и эмоциями. А это именно то, что составляет содержание душевных переживаний. Собственно, речь идет здесь о душе, как совокупности всех «душевностей» (если не фантазировать идиотски о «материальности» души, о ее «массе», сиречь о «взвешивании» человеческих чувств: любви, ненависти, страха и т. д. Дебилизм совершенный!).

С другой стороны, изолированное от «земли» космическое чувство фактически синонимично смерти. Не жить земной жизнью означает - умереть. Но если даже и не умереть буквально, то изолироваться от всего земного, уйти в аскетизм, в нирвану и, как в этом не хотелось бы признаваться, предельная духовность означает и предельную бездушевность (отсутствие земных привязанностей). Смерть тела есть чистая жизнь духа, но не души, которая есть жизнь чувства. Таким образом, еврейство, ограничивая себя «телом» (и его производными), устремлено к жизни (по завету Бога, который говорил Аврааму: «Жизнь и смерть предложил я Тебе. Выбери жизнь»). Отсюда - от иудаизма и через иудеохристианство - и зародился, и распространился на Земле гуманизм. И, напротив, «чистое» христианство (как и индуизм или «арийство) устремлено к небу, то есть к смерти (телесной, разумеется), - хотя в наш век гуманизма мало кто, по примеру Василия Розанова, сумел в этом признаться.

Резюмируя все это, я мог бы сказать, что нееврей (в смысле не «гой», а «ариец») есть человек духа, а еврей - человек души. Конечно, это в пределе, в крайностях, каковых реальный человек не имеет, но при рассмотрении двух человеческих видов эти крайности надо иметь в виду и не увлекаться взаимными обвинениями.

А вообще-то - если спуститься с неба на землю - мой многообразный жизненный опыт убедил меня лишь в относительности наших человеческих суждений, оценок и пристрастий - особенно в том, что касается религии или расы. И хотя любые националисты на первый взгляд исходят из каких-то рациональных представлений, но за ними легко обнаружить эмоции, как раз лишенные всяких рацио, и в виде готовой установки таящиеся если не в подсознании, то где-то на втором плане сознания. Когда говорят, что некая национальная фобия впитана с молоком матери, то это все же образное выражение, а на самом деле она возникла либо под влиянием среды, преимущественно в раннем возрасте и даже в младенчестве (отсюда, понятно, и «молоко матери»), либо в результате какого-то неординарного впечатления, стресса, врезавшегося не в память, а в душу, и позднее соответствующим образом интерпретированная.

Поучительный образец национальных фобий приводит священник Джемс Паркс в книге «Евреи среди народов» с подзаголовком «Обзор причин антисемитизма». Он дает сравнение ««между характеристикой евреев, которую делает Дрюмон (известный французский евреененавистник - Я. М. ), и характеристикой из исторического учебника двух бельгийских профессоров Марке и Пергамени. Дрюмон считает, что у евреев есть «расовое» тяготение к злу, к тому, чтобы быть безнравственными и нелояльными; по его мнению, у них нет чувства благодарности, и они втайне стремятся к господству над миром. Они лицемерны и продажны, и высокое стремление человечества к идеалам им чуждо. Бельгийские профессора говорят следующее: «В общем, в результате различных расовых инстинктов, у них ясно сказывается склонность к дурному, - потворство низким плотским вожделениям, прирожденная злоба и жестокость, инстинкты кражи, грабежа и убийства, неблагодарность даже в ответ на благороднейшее гостеприимство; они забывают оказанные им услуги, их шовинизм, вызванный ревнивой ненавистью к другим народам, непомерен и злобен. Они отличаются наследственным и ненормальным стремлением к мировому господству, полным отсутствием щедрости, неспособностью признавать у своих противников героизм или отсутствие себялюбия. Они вполне доказали, что лицемерие, раболепство и хитрость характерны для их расы; что жестокость и зло - их врожденные и неискоренимые инстинкты; что у них нет человеческих чувств, нет понятия о праве и справедливости, нет чувства чести и даже чувства юмора... »». Приводя эту большую цитату, далее Паркс замечает: «Обе характеристики совпадают почти во всех деталях, но все же есть одна существенная разница: Дрюмон пишет о евреях, а бельгийские профессора - о немцах». Нужна ли тут еще какая-то мораль?! Впрочем, приведу, от себя, еще один пример. Попробуем угадать, что это за «народ, вероятно, самый низкий на свете, самый грубый и неспособный к бою, не обученный в рыцарском деле, у которого нет ни замков, ни городов, ни доблести, ни храбрости»? - похоже, опять евреи. Нет, оказывается, так пишет знатный польский шляхтич Немоевский о русских! В своих записках он именует еще русский народ «варварским», «злым», «животным», и, конечно, «быдлом» (этот пример я привожу по книге воспоминаний главного редактора русского патриотического журнала «Наш современник» Станислава Куняева). А что же тогда сами эти «благороднейшие» шляхтичи? В первом номере созданного им журнала «Современник», незадолго до своей гибели А. С. Пушкин описывает творимую поляками над украинцами казнь: «Место казни было наполнено народом, войсками и палачами с их орудиями. Гетман Остраница, обозный генерал Сурмила и полковники Недригайло, Боюн и Риднич были колесованы, и им переломали поминутно руки и ноги, тянули с них по колесу жилы, пока они скончались; Чуприна, Околович, Сокольский, Мирович и Ворожбит прибиты гвоздями стоячими к доскам, облиты смолою и сожжены медленным огнем (а ведь это 17 век, а не 33-й год нашей эры! - Я. М. )... Жены и дети страдальцев оных... наполняли воздух воплями и рыданиями; скоро замолкли. Женам сим, по невероятному тогдашнему зверству, обрезавши груди, перерубили их до одной, а сосцами их били мужей, в живых еще бывших, по лицам их; оставшихся же по матерям детей, бродивших и ползавших около их трупов, пережгли всех в виду своих отцов на железных решетках, под коих подкидывали уголья и раздували шапкми и метлами».

Антисемиты в ответ на обвинение в антисемитизме, в этом грехе себя не признают, а говорят примерно так: антисемитизм это нелюбовь к евреям, - но почему я, мол, обязан их любить? Я, может, не люблю китайцев, а чукчей, наоборот, очень люблю. Это - дело моего личного вкуса. Трюк такого рассуждения в том, что речь идет не о вымышленной обязанности кого-то любить - что, конечно, нелепо. Антисемитизм означает не отсутствие любви, а присутствие ее антипода - ненависти, злобы, страха, того, что называется фобией - и антисемит внутри себя это понимает, иначе бы он не открещивался от этого обвинения - то есть в злобе, а не в нелюбви, - в этом еще его демагогия, фальшь.

Нормальные, порядочные русские люди обычно даже не понимают, в чем суть проблемы. Не зная в себе этой злобы, они не выделяют антисемитизм в особую категорию и считают его частным проявлением расизма, который, возможно, хотя и плох сам по себе, но есть лишь следствие какого-то ложного, ограниченного понимания. И зачастую так оно и есть. Но истинный антисемитизм есть идейное прикрытие какого-то внутреннего порока: злобы, зависти, духовной ущербности, закомплексованности и т. д. , поэтому природный антисемит обычно существо озлобленное, эгоистичное, раздражительное, не ладящее с людьми вообще, этакий Угрюм-Бурчеев (и об антисемитизме стоит говорить не потому даже, что это проявление каких-то эмоций, а потому, что это выявление неких глубинных, внутренних - и отсюда его универсализм, в отличие от частных ксенофобий - пороков, проецируемых вовне в виде надуманных и крайне негативных (и крайне обобщенных - вплоть до некоего мирового Зла, Дьявола) образов. Собственно, бороться с эти бесполезно (в этом - известная обреченность, которую можно назвать и избранностью - на мировую ненависть - еврейского племени), ибо человечья потребность в защитном истолковании всех мировых бед неистребима. Бывает, живет себе иной человек, стоически переносит разные невзгоды, воспринимая их как хотя и нежелательный, но естественный ход событий, как вдруг некто объяснит ему, что во всех этих невзгодах виноваты ОНИ - жиды, масоны, сионисты-сатанисты, дети Дьявола. Человек, может, сначала и посмеется, но объяснение запомнит - и в подходящий момент ему все сразу станет ему ясно. Сила такого объяснения в его простоте и в психологической комфортности, ибо винить, оказывается, надо во всех своих несчастьях не себя, а кого-то другого, тем более в образе универсального Жида, врага рода человеческого.

В моей жизни было несколько весьма тяжелых переживаний этого рода. Живя в Белоруссии, не раз еще в раннем детстве видел на заборах известную надпись мелом: «Бей жидов - спасай Россию!». Я даже не помню, в какой мере отождествлял самого себя с этими самыми жидами, но однажды все прояснилось. Только-только еще научившись читать, в конце первого или в начале второго класса, я пошел в библиотеку и почему-то (возможно, мне кто-то мне подсказал) спросил «Руслана и Людмилу». И на всю жизнь запомнил тот ужасный стыд, когда библиотекарша ответила: «Тебе еще рано, мальчик!» - и вместо «Руслана...» выдала мне книжку «Белолобый» (Надо же! - столько лет прошло, а помню, хотя память у меня не очень). Но это к слову, а история о другом. Подхожу к выходу, а там стоит мальчишка моего возраста в таком танкистском шлеме (после войны ведь не так много еще лет прошло), и откуда-то я помню, что звали его на белорусский манер Янкой, то есть почти мой тезка. И он останавливает меня, говорит: «жидовская морда!», отбирает «Белолобого», и ... писает на меня! Здесь такое страшное ощущение, что от этого непонятного, но почти убивающего наповал слова, возникает слабость в ногах, генетический, почти животный страх (но, может, и просто потому, что слыхал уже эти оскорбительные звуки и читал соответствующие надписи на заборах, означающее, что жид - это что-то очень низкое, ничтожное и скверное, поэтому не могу даже сопротивляться. Не помню, кажется, он меня и ударил - во всяком случае, так могло быть по логике вещей), но общее ощущение предельной беспомощности и унижения остались. А ведь я тогда не был таким уж беспомощным, и хотя еще по-настоящему, кулаками, не дрался, но в простой борьбе со своими сверстниками всегда побеждал.

Многие годы это было моим самым жутким воспоминанием и в немалой степени сформировало мою психику, нежелание быть евреем и желание быть русским, героизация русскости. Отсюда, верно, моя юношеская (как бы истинно русская) драчливость, влюбляемость исключительно в русских женщин (за одним, все же, исключением) и сохранившийся до сих пор русский патриотизм. Да, так вот: потом не раз встречал я в нашем небольшом городе своего давнего обидчика, и при всяких мимолетных встречах он бросал мне в лицо это страшное слово. Но однажды, когда мне было уже, кажется, лет шестнадцать, шел Янка с двумя своим приятелями мне навстречу и - уже как-то заученно и обыденно, хотя и с той же ненавистью (или с презрением?) - проговорил все то же самое: «Жид!» (или «Жидовская морда» - что дела не меняет), но все во мне вдруг перевернулось! Они уже прошли пару шагов мимо, как я бросился на них и стал избивать - сразу всех троих!. И они - все трое! - бросились наутек. Вот так отомстил я за долгое свое унижение, но в глубине-то изначальная боль и унижение, по-видимому, остались (как, несомненно, у многих других детей, переживших нечто подобное). Не знаю, как насчет генов, но в подсознании событие это запечатлелось крепко - потому и «зацикливаюсь» вечно на этой теме.

А вообще-то в своих кампаниях, обычно сплошь русских, я всегда был своим, хотя и была одно время за мной вполне добродушная кличка «красноевреец» - видимо, за мои, если не совсем коммунистические, то вполне советские убеждения, настоянные на произведениях Гайдара, на каверинских «Двух капитанах», на «Белеет парус одинокий» и «За власть Советов» Катаева, на «Как закалялась сталь» Николая Островского (наверное, теперь в школе его не учат - а жаль!), на Чапае, Котовском и т. п. Но еще об одном антисемитском проявлении, поскольку он связан, так сказать, с государственной линией, можно рассказать.

В 1967 году, работая уже в ленинградской милиции, потянуло меня на учебу - и я подал заявления сразу на два факультета Ленинградского Университета: на юридический (то есть по профилю) и на философский (по духу). На философском уже сдал экзамен по русскому языку и литературе на «5», а буквально на следующий день у меня был такой же экзамен на юридическом. Здесь было такое отличие: если на философском и литературу, и язык мы сдавали одному преподавателю, то здесь литературу сдавали одному - мужчине, а русский язык - женщине. Перед мужчиной я отчитался и пошел к женщине. И вот совершено явственно чувствую ее недоброжелательство, придирчивость и даже желание запутать, сбить с толку. В школе у меня по русской грамматике ниже четверки никогда не было, вчера только получил пятерку на философском, а тут почувствовал - плыву. А она спрашивает у мужчины: «Как он у вас ответил?». Он: «Я думаю, пятерку можно поставить». Она: «А у меня - два!» - и выводит почему-то общую (?!) двойку.

Я, ошарашенный, выхожу в коридор. А там ко мне обращаются какие-то девушки: «Что вы получили?» - «Двойку». - «Как ваша фамилия?». - «Майзельс». - «Вы еврей?». - «Да».

Девушки говорят:

- Мы из факультетского комитета ВЛКСМ. Нам стало известно, что в этом году была сверху спущена негласная установка: евреев на юрфак не принимать. И вот все евреи сегодня получают двойки.

А девушки - во всяком случае по виду - были вполне русские. Они предложили мне подписать обращение в какую-то инстанцию, но я мужественно (или трусливо?) отказался. Потом я сожалел, что не пришел на экзамен в форме - тогда бы меня, возможно, и не заподозрили в еврействе (или - по их понятиям - в сионизме. Впрочем, были тогда у властей и основания: после арабо-израильской войны наши отношения с Израилем сильно ухудшились, а евреи явно Израилю симпатизировали. Так что дело не в антисемитизме все же, а в политике, в необходимости блюсти государсвенный интерес), как милиционеру, мне достаточно было сдать все экзамены на тройки. Так я и не стал юристом. Может, к лучшему...

А теперь о том же времени, но о любви. В ту пору появилась такая девушка - Таня. Или нет: она появилась немного позже, месяца через три-четыре, а небольшая черно-белая фотография ее с подписью: «Яничке от девочки его» до сих пор у меня хранится.

Как участковый, по службе посещал я одно из рабочих общежитий, и воспитательница, Александра Ивановна, по совместительству библиотекарша, как-то говорит мне, что есть тут такие-то девушки, которые плохо себя ведут, не соблюдают правила общежития, и мне надо бы с ними поговорить. И тут как раз эти самые две девушки в библиотеку и заходят. Я взглянул, встретился с одной из них взглядом и... в общем, ясно.

Подошел к девушкам, сохраняя строгую милицейскую видимость: почему, мол, нарушаете?

А та, которая потом оказалась Таней, с глазами, в которые я попался, говорит:

- А что, уже Высоцкого слушать нельзя? - Почему нельзя? Я сам очень люблю Высоцкого. - Ну да! Мусор - и любит Высоцкого! - У меня даже много его записей! - А магнитофон? - Конечно, есть. - Тогда принесите, послушаем.

В следующий раз принес. Выпили, но не очень много, потому что я был в форме (милицейской). И она пригасила меня на свой день рождения, ей исполнялось 18. На этот раз я был уже, естественно, не в форме и, конечно, я остался на ночь... Таня любила потом говорить (в шутку, конечно): «Вот не повезло: старый жид, да еще мусор!»

Потом расстались, не виделись с полгода (это с ней связано стихотворение «Цветы»: «Лежал букетик яркокрасных цветов на серой мостовой...»). Я начал уже новую жизнь: развелся с первой женой, съездил - ради разрядки - на Дальний Восток, уволился из милиции, поступил в пединститут имени Герцена. Понемножку Таню забывал. Однажды, на 7 Ноября, стою на Невском, наблюдаю за демонстрацией. Вдруг хлопок по плечу.

- Ты чего не появляешься? - вот так, прозаично, но эффектно, в Таниной манере.. .

- Но ты ведь, я знаю, замуж вышла.

- Ну и что? Муж у меня под каблуком!

- А что за такой?

- А вот он! Знакомьтесь...

Тут же рядом ее муж, оказывается. Это при нем она так выступает! Всегда была такой...

Познакомились. Пошли к ним отмечать. Она садится ко мне на колени. Я чувствую себя неловко. Потом у неё спрашивал: что, мол, Коля подумает?

- Ничего. Он знает, что ты у нас мусором был, моим другом.

Как лучшего друга, Коля пошел меня провожать, но «по состоянию здоровья» около дома родного заблудился, не смог найти трамвайную остановку. Я был ненамного лучше. Кое-как вернулись назад, и я там заночевал... И стал у них гостем, другом семьи. Ничего у нас с ней не было - просто друг. Даже занимался с ее сыном Костей физикой. Потом уехал на Камчатку, бывал у них раз в 8-10 месяцев... Однажды отсутствовал больше года, но вернулся с Камчатки теперь уже насовсем. Это было уже в 83-м. Зашел в квартиру на Малой Охте... Коля с какой-то неизвестной мне девицей сидят, выпивают. Я удивился: в честь чего? А где Таня?

- Садись, сначала выпей, потом расскажу.

И наливает полный стакан. Я выпил залпом, и Коля говорит:

- Сегодня годовщина, как Тани нет.

И рассказывает, как ровно год назад, как обычно, она смотрела ТВ, смеялась. Пошла спать. Когда он лег в постель, Таня была уже холодная...

Было что-то с сердцем, очевидно, врожденное. А ведь по виду была она, как говорится, кровь с молоком, сельской закалки. Сильно не выпивала, хотя любила, пожалуй, и поесть, и попить... И умерла в возрасте Христа, в 33 года. Но помню ее восемнадцатилетней, когда я, 26-27-летний, казался ей стариком. И вот прошло уже 35 лет со дня нашего с ней знакомства и 20 лет со дня ее смерти. А я - теперь уже старик на самом деле - все еще живой, хотя жить и не очень хочется...

Передо мной Танина фотокарточка с надписью, да еще коротенький, посвященный ей уже в более позднее время, стишок:

Печально музыка играла,
И от утра и до утра
Ты в волны черные ныряла
Под взглядом каменным Петра.

Но все приходит и уходит,
И ты навек уже вольна.
Остался плеск твоих мелодий
И эта черная волна...

И теперь пришло время писать воспоминания. Не мемуары, не автобиографию, а просто фрагменты, которые почти совсем не касаются тех мировых катаклизмов, которые случились за эти годы. Не хочется навсегда хоронить те мелкие - а в мировом масштабе и вовсе нулевые - события, которые лично для меня все же значили немало. Пользуясь вольной формой и хронологией этих записок, опишу несколько случаев из своей жизни. Случаи эти, повторяю, совершенно незначительные и никому, кроме меня, не важные, но они, хотя эпоху не характеризуют, но все же имеют к ней какое-то отношение. Кроме того, некоторые из них довольно забавны, а для меня описание их есть еще и эксперимент - тогда, когда сочинять что-то, то есть врать по большому или маленькому счету, совсем не хочется. Это ведь еще и какое-то самооправдание творческого застоя...

Первая моя любовь случилась в детском садике, в возрасте шести лет. Имени своей любимой я не помню, вида тоже, но помню, как жутко хотелось ее поцеловать. Она бегала вокруг стола, я за ней, и мой приятель Вовка ее перехватил и вручил мне. И тогда я ее поцеловал. Она вырывалась, а, возможно, и плакала, но я помню лишь свое необычайное волнение, которое было, кажется, не слабее двух-трех других последующих первых любовей.

В четвертом классе была любовь к беленькой Наташе Короленко, любовь всеобщая, всей почти мальчишечьей половины класса, но, увы, краткотечная - по причине скорого отъезда Наташи, дочери военнослужащего, в какой-то другой город.

В седьмом классе была, напротив, черненькая, курносенькая Нонна Волкова, с которой я, обменявшись записочками, два раза прогулялся под надежным прикрытием ее подруги. Во время гуляния я не решился даже ее за руку взять и на расстояние ближе, чем на один метр, не приблизился. На том все и кончилось. Но волнения - все те же, и потому это тоже - первая любовь.

Потом еще всякие волнения и треволнения, но я оставался нецелованным мальчиком. Недалеко от нас жили две сестрички Халдеевы, кажется, 14 и 15 лет (а, может, и 15-16), и о них ходили всякие слухи - вполне, впрочем, обоснованные. Мне нравилась старшая. Но как к ней подойти? - для меня это всегда было самым страшным делом. И, как ни странно, мне гораздо легче было, если при девушке парень - тогда я мог (ибо, варясь в дворовой среде, нахватался блатных выходок) подойти и просто прогнать его. Так я поступил и на этот раз. И вот мы идем с Халдеихой-старшей, я страшно волнуюсь, ибо, как обычно, влюблен и не знаю, что говорить и что делать. Зато она знает. Проходя мимо какого-то дома, она говорит:

- Давай зайдем. Там в подвале матрац есть...

Сердце екнуло... Зашли, сели на матрац. Надо что-то делать...Одно дело, вроде, нашлось. Сам некурящий, я носил с собой изящные женские папиросы «Фемина» - и угостил ее.

Но что же дальше? Хоть бы сказать что-то мужское - не свое, так чужое. Ничего умнее не припомнил, как неуместную (и несправедливую по отношению ко мне в данном случае) шутку: «Чем отличается мужчина от женщины? - Женщина всегда может, но не всегда хочет, а мужчина всегда хочет, но не всегда может». Халдеиха только произнесла: - Да? - и отодвинулась. Совсем другого ожидала она от мужественного «угонщика» ее парня. Я видел девичий, чуть освещенный огоньком сигареты профиль, сделал робкую и совсем уж безуспешную попытку обнять ее. Она отстранилась, поднялась. Кино кончилось...

Следующая история случилась несколькими годами позднее. История не совсем чистая, но тоже показательная или, хотя бы, занимательная. Короче: мне уже 20 лет, а я все еще мальчик. Состояние души паническое. Ведь уже почти старик... Во всяком случае, скоро в армию, а это еще три или четыре года потерянных - в этом самом смысле. Да и перед друзьями стыдно (теперь, правда, стыдно за то, что тогда было стыдно, но что было, то было).

Идем по городу: Толик Кабан, Пашка Бирюков и я. Толик - алкаш, вор, уже трижды сидевший. Вид у него самый бандитский, хотя по душе он - добряк. На улицах он никогда не дрался, хотя по виду, со стороны - самый опасный (а ведь по сути, на деле, самый агрессивных в нашей дворовой шайке - именно я, тихоня). А Пашка уже тогда был городской знаменитостью - как призер Союза по боксу во втором среднем весе. Хорошая компания...

Навстречу - два парня с девушкой. Пашка нам говорит:

- Я ее знаю. Хотите...?

Он идет за ними и через пару минут, прогнав ее спутников, возвращается с девушкой. Вера не отказывает в предлагаемом ей групповом мероприятии. Надо только найти достаточно темное место. Вскоре находим дворик при Доме учителя. Весьма символично для меня...

Паша идет первым. Они с Верой углубляются вглубь двора. Мы с Толиком ждем своей очереди за калиткой. Тут подходят те самые, бывшие с Верой, ребята. Они занимают очередь за нами. Через некоторое время Паша выходит и самодовольно сообщает обстановку. Кабан идет ему на смену. Скоро моя очередь. Меня трясет, но ведь надо учесть, что на улице поздний октябрь, если даже не ноябрь. Подходят еще какие-то ребята и тоже занимают очередь. Один, на велосипеде, лет тринадцати: просто проезжал мимо - и его «пригласили»...

Толик Кабан выходит, что-то говорит, но я, волнуясь, уже не слушаю. Иду во двор. Темно. В глубине различаю стоящую возле скамейки женскую фигуру. Одетую. Подхожу и отчаянно говорю:

- Ну, давай!

Она резонно: - Что «давай»?

Я даю ей подножку (не знаю, откуда такой наглости набрался?). Вера поднимается и говорит:

- Здесь не дам.

- А где?

Она указывает на скамейку. Потом подходит к ней, ложится, приподнимает платье, под которым ничего нет. Я, зная ситуацию за калиткой, чтобы успокоить ее, говорю:

- Не бойся, я буду последний, проведу тебя через забор.

И я говорю это, искренне сочувствуя, понимая, что нас так много. А наши, основные, ведь уже прошли. Для меня же это, возможно, последний шанс и отказаться было бы самым большим позором...

Назвать то, что между нами происходило, сексом можно только условно. Холодина, темень... Все зрительные и осязательные центры отключены. Вдобавок, с моей стороны, конечно, не столько «хочу», сколько «надо». Какое там удовольствие! Но формально можно считать, что все же что-то было...

Поднимаюсь с «рабочего места» и, держа слово джентльмена, говорю:

- Давай я тебе помогу - через забор.

Она спрашивает:

- А сколько их там?

- Ты же слышишь! - я имею в виду «базар» за калиткой.

- Веди следующего, - требует бедная девушка, видимо неудовлетворенная моими «успехами».

В итоге оказалось, что Вериной добротой воспользовались 11 человек, не считая двух повторных «заходов» Пашки и Толика. Только дома я испытал страх, осознав возможную опасность случившегося. Опасность медицинскую, ибо при добром Верином согласии, об изнасиловании, по нашим понятиям, не могло быть и речи. Но все обошлось...

Надеюсь, однако, что меня эта грязная история не слишком запачкала, а какой-то мужской статус все же придала. За это друзьям моим, Толику и Пашке спасибо, а Вере - спасибо отдельное. (С тех пор прошел сорок один год. Недавно узнал, что Толик Кабан, вопреки медицине, еще жив и пьет по-прежнему, а Пашка, непьющий, погиб, катаясь на яхте, хотя ходят слухи, что это было убийство на почве каких-то мафиозных разборок).

Попав в армию, на Черноморский флот, сходил только раз в увольнение, а потом решил больше не ходить, чтобы не нарываться на неприятности. Но когда в 1963 году был послан в составе воинской части на целину, мои доброкачественные намерения подверглись зловредной корректировке.

Наш железнодорожный (из грузовых платформ и вагонов) состав остановился для разгрузки целинного автотранспорта в Уральском городке Аша, сильно почерневшем от добываемого там угля. Но это - днем, а мы ведь разгружались ночью, и было весьма заманчиво там побродить из любопытства и в поисках приключений. Гуляя с одним приятелем, мы очень быстро наткнулись на двух девушек, занятых, видимо, аналогичными поисками (известие о прибытии воинского состава, несомненно, было значительным событием в жизни женской половины небольшого города). Пошли к ним домой, предварительно загрузившись в магазине. Дальше - обыкновенная история, продолжавшаяся до утра, когда бегом, боясь опоздать, пришлось бежать на станцию.

Девушка Валя была моей ровесницей, муж ее сидел в тюрьме, а сама она, оказывается, свое уже отсидела (не помню, сколько и за что). Но была она довольно приятной внешне, даже хорошенькой, и я в нее почти влюбился. Однако служба есть служба, и мы, пересев из вагонов на свои «ЗИЛ»-150, ехали дальше своим ходом. Путешествие по нашим российским дорогам заняло двое суток, и было впечатление, что уехали мы куда-то очень далеко. Расположились всем табором в поселке Улу-Теляк, и только через неделю я обнаружил, что из Уфы в Ашу мимо нас ходит что-то вроде электрички (или рабочего поезда), а расстояние всего километров 30 или 50. Так что при первой же возможности я отправился к своей Вале. В самоволку, конечно. Жила Валя в одноэтажном бараке, комнат на 8-10. Когда я пришел, в Валином окошке света не было, и мне ничего не оставалось, как «пастись» в ожидании где-то на улице.

Через некоторое время увидел Валю с подружкой в сопровождении двух мужчин в форме, которых я принял за милиционеров. Но, заглянув в окошко, узнал двух офицеров из нашей части! Ревность заставила забыть об осторожности и даже придала нахальства. Они уже выставили на стол выпивку и закуску, как тут появился я. Валя страшно смутилась, объясняя происшествие случайной встречей (искала меня - и наткнулась на них). После некоторой (некулачной, но довольно наглой с моей стороны) разборки удалось их выставить, и Валя, проводив офицеров, рассказала, что они в бешенстве и грозились мне всеми смертными карами.

Но гораздо более интересными были другие две мои истории с Валей. Первая такова. Так как все визиты проходили в условиях жесточайшего цейтнота, а программа была весьма насыщенной, то яичница обычно к моему приходу уже стояла на столе, чтобы успеть совершить все остальное. Закусив, мы только-только приступили ко второй части программы, как в дверь постучали. Валя узнала голос и шепотом говорит:

- Не открывай! Это друг мужа, недавно вышел из тюрьмы.

Но стук, точнее, грохот продолжался, я хотел открыть: мол, как-нибудь с ним разберусь (все же имел к тому времени первый разряд по боксу), но Валя сказала, что он должен быть не один.

Еще немного послушав дверную канонаду, я все же пошел открывать, предварительно припрятав поближе - чтоб был под рукой - удобный складной (но раскрытый) ножик. Гостей, действительно, оказалось двое. Первый вел себя крайне агрессивно, но второй был потише, и конфликт до кровавой развязки не дошел, хотя и заваривался остро. Короче, зэков этих мне тоже кое-как удалось выпроводить, и мы с Валей продолжили наши занятия.

Следующая история была, по-своему, еще экзотичней. Вначале все шло по старому сценарию: то есть стук в дверь не в самое удачное время - и явление очередного влюбленного. С этим я разобрался быстро, разъяснив ситуацию и вытолкав его за дверь. Но на этом дело не кончилось. Через полчаса - снова стук. Теперь явился совсем уже интересный тип, копия одесских урок времен нэпа. Деталей я сейчас не вспомню, запомнилась лишь замечательная зеленая шляпа. Урка очень вежливо поздоровался, снял шляпу, уселся за стол и говорит:

- Разрешите узнать цель вашего визита?

Дословно в таком возвышенном стиле, так что мне и сказать было нечего. Я только показал рукой на сидящую на койке подругу и молвил:

- Вот цель.

Он помолчал секунду, видимо, оценивая ситуацию, а потом так же вежливо произносит:

- Вы не разрешите с вами поговорить?

Вышли в коридор, остановились у кухни, потом он - в своем нэпмановском стиле - вопрошает:

- Скажите пожалуйста, вы никогда не вылетали из окна?

И я, мне кажется, нашелся и ответил вполне достойно:

- Нет. Но другие вылетали...

Он опять подумал, а потом перешел на нормальную речь.

- Ты ее любишь?

- Ну, не то, чтобы люблю, но она мне нравится.

И он объяснил мне сложившуюся ситуацию. Оказывается, тот парень на днях уходит в армию, и ему для поднятия духа срочно нужна на ночь женщина. Причем не любая, а именно Валя, которая ему тоже, как и мне, нравится. Но я-то не ухожу в армию, и Валя завтра опять будет со мной, а на сегодня он найдет мне другую женщину, причем, гораздо лучшую.

К стыду своему должен признаться, что он меня, хотя и не сразу, но все же уломал. Оставив «голодного» призывника с Валей, мы с «нэпманом» отправились по ночному городу в поисках обещанного романа. Бродя по неосвещенным закоулкам и не слишком доверяя своему доброжелателю, я шагал чуть-чуть позади, сжимая в кармане рукоятку ножа. Но обошлось все тихо-мирно. Зашли в одну хату, где нас покормили. Мой спутник представил меня внезапно приехавшим родственником, которому срочно нужно где-то переночевать. Хозяйка, лет двадцати восьми, все понимая, была явно не против (ведь я был, что ни говори, в завлекательной для женщин морской форме), но зато против был я - она явно уступала Вале по внешности. Под каким-то предлогом мы удалились. Зашли еще в один дом, где все повторилось почти по тому же сценарию. Я чувствовал, что все сильней и сильней люблю Валю и с ужасом представляю, что сейчас происходит в ее комнате. И мой приятель это понял. «Ты про Валю думаешь?» - проницательно спросил он. И мы пошли назад...

Мой конкурент одиноко сидел на стуле и, судя по всему, ближе, чем на метр за время нашего отсутствия приблизится к Вале ему не удалось (сейчас, когда я пишу это, то вдруг подумал: а не был ли он в таком же, как я когда-то, критическом положении? - иначе был бы он посмелей. Вот так, через свой нелегкий опыт, через много-много лет начинаешь понимать других...).

- Пошел вон отсюда! - без излишних церемоний заявил ему мой покровитель. - Валя будет с моим другом.

Прощаясь со мной, он сказал, что я ему понравился, чтоб я в этом городе никого не боялся и чуть что - обращался к нему.

Так, однако, получилось, что его помощь мне не понадобилась, ибо начальство засекло мои самоволки, Вале пришлось ездить ко мне. Один из тех самых офицеров застал нас с Валей в кабине ЗИЛа, вышел конфликт, в результате которого я чуть не загремел в дисбат (дисциплинарный батальон) с формулировкой: «за избиение командира», хотя я его, кажется, даже не бил, а лишь пытался почему-то немного придушить. Меня привезли в Уфу, в комендатуру (где я уже побывал раньше за что-то 5 суток), но славящийся своей суровостью комендант отказал:

- Сажайте пока под домашний арест - у меня и так все камеры вашими матросами переполнены.

Так я попал под домашний арест («В туалет по личному распоряжению командира роты» - так было объявлено в приказе), но наше ротное начальство во главе с капитаном Шварцманом (которого все, несмотря на его «еврейство», очень уважали) вскоре само погорело на махинациях с автомобильными покрышками, из Севастополя явилась высокая комиссия - и всем стало не до меня. Когда вернулись в Севастополь, дрожал до последнего момента, все ждал суровой кары за свои грехи, но никому, видно, не нужно было лишних проблем. Капитан Шварцман в результате не стал майором, а меня всего лишь положенного всем целинникам отпуска. Но медаль «За освоение целинных и залежных земель» я все же получил - когда в следующем году вновь попал в те (впрочем, не совсем те) целинные края, где испытал кое-какие не менее интересные ощущения...

Раз уж зашла речь о всяких оригинальных типажах, то отойду немного от любовной темы и вспомню несколько случаев из иной области. В хронологическом порядке первым здесь проходит Толик Гуревич, старший брат моего приятеля и дальнего родственника (его сестра была замужем за двоюродным братом моей матери) Фимы. Толик был невысокого роста и довольно заурядного телосложения - это значит, что уважаемым человеком, авторитетом в моих глазах он не являлся. Иногда он заходил к нам и разговаривал с моей матерью. Не знаю, о чем они говорили, но меня лично здесь касалось то, что он неоднократно предостерегал ее по поводу моей дружбы с Фимой, известным в городе хулиганом (тогда нам было лет по шестнадцать, но Фима уже «увлекался» тем, что отбирал у прохожих деньги, часы, шапки, за что и схлопотал позднее несколько лет тюрьмы). Толик же, напротив, выглядел образцом занудства и положительности.

Помню, что в тот период я, в свою очередь, увлекался драками (это еще до занятий боксом) и если даже лично не всегда участвовал, то оторвать от подобного зрелища меня было невозможно. А надо сказать, что в нашем городе существовала серьезная вражда между пацанами и «летунами», то есть военнослужащими лётного гарнизона. И вот однажды, проходя мимо местного ресторана, я увидел, как несколько парней и «летунов» выходят оттуда в крайнем возбуждении, отправляясь в темный двор для «разборки». Я, естественно, устремился за ними. В это время два милиционера, опередив меня, стали догонять драчунов. Не знаю, откуда вдруг между мной и милиционерами появился Толик. Втиснувшись между ними и приобняв обоих за плечи, Толик спокойным - как он говорил с моей матерью, - но не терпящим возражения голосом произнес: «Ребята, чтобы через минуту я вас здесь не видел! Поняли?» - и легонько подтолкнул их сзади. И милиционеры послушно развернулись и пошли назад. Не знаю, чем он их так напугал, но я испытал настоящий шок...

Другой случай тоже был связан с дракой, которая произошла на танцах в клубе Лесокомбината между пацанами и «бригадмилом»», то есть «бригадой содействия милиции» (позднее замененной на народные дружины). Драку саму я проглядел, так она произошла на улице и увидел только, как бригадмильцы тащили через зал одного задержанного. Их было, наверно, человек десять и «пленный» сначала вел себя спокойно. Но вдруг он стал не просто вырываться, а драться с таким буйством, что им только с большим трудом удалось с ним справиться и затащить в комнату штаба дружины, где, судя по звукам, потасовка еще продолжалась. Излишне говорить, что я опять не сразу узнал в задержанном «тихоню» Толика. Через несколько дней он зашел к нам в гости и прежним своим монотонным голосом говорил моей матери, что его сильно избили в милиции и теперь у него болит сердце и еще что-то (про саму драку он, конечно, не рассказывал).

Позднее как-то я был у них дома, в комнате с нами было двое известных в городе блатных авторитетов, и в ответ на какую-то просьбу одного из них Толик жестко говорил: - Нет! Я сказал! - с той же интонацией (с ударением на «я») с какой много лет спустя произносил эту фразу Жеглов-Высоцкий в фильме «Место встречи изменить нельзя».

И был еще один случай, который знаю со слов Фимы. Однажды к ним в дом, на разборку с Фимкой (в деле, в котором активным - точнее, чересчур активным - участником был и я) заявились семеро из весьма агрессивной и опасной банды Оленя. Один из них, то ли сам Олень, то ли его ближайший товарищ Иван Вербицкий (кстати, перворазрядник по вольной борьбе в тяжелом весе) театрально заявил: - Хочу видеть кровь!

На счастье Фимы, в доме находился и Толик. Он спокойно достал из-под кровати топор и негромко предупредил: - Сейчас увидишь!..

В результате дело порешили «по-хорошему», то есть оно обошлось нам с Фимой по сто рублей на каждого - за порезанное пальто и костюм, за некоторую потерю крови, - но без глубоких повреждений органов - могло быть хуже и для них, и для нас...

Так кем же был все-таки Толик? После его смерти говорили, что он был главарем банды «Черная кошка». Так ли это, я не знаю, хотя ясно, что в блатном мире он не случайно был авторитетной личностью. А умер он так. Отцом его (и Фимки) был здоровенный пьяница и матерщинник, к которому идеально подходила классическая бабелевская характеристика: «среди биндюжников (то есть слаящихся своей грубостью одесских извозчиков) он считался грубияном». Однажды Толик поссорился с отцом, избил его до потери сознания, а сам, вызвав «Скорую», повесился на дереве... Вот, пожалуй, и все, что мне о нем известно...

О брате моего отчима (который являлся полной его противоположностью по поведению и образу жизни) говорили, что он вор в законе. Так или нет, не знаю, но на моей памяти он все время пребывал в «местах не столь отдаленных», писал оттуда письма с соотвествующим адресом (а/я такой-то), но почти каждое лето приезжал «на побывку». Причем, приезжал он каждый раз новой женщиной, обязательно блондинкой.

Однажды в Башкирском поселке Павловка, где я работал учителем, меня попросили заменить приболевшего учителя физики в девятом классе. Я решил провести там контрольную работу, что было для меня легче, чем проводить полноценный урок в незнакомом классе. Не отступая от традиции, я записал два варианта первой задачи на доске, а варианты второй и третьей задачи диктовал вслух. Я еще не закончил диктовку, как один их учеников поднял руку. Я спросил его, в чем дело. Он ответил, что уже решил.

- Тогда решай вторую задачу, - сказал я.

- Я решил вторую.

- Решай третью.

- Я все задачи сделал.

Думая, что он дурачится или замыслил какой-то подвох, я как бы иронически предложил:

- Тогда сделай рисунки к задачам.

- Но я и рисунки сделал!

Ученики, видя мое недоверие, хором закричали:

- Вы ему не верите? Он точно все сделал! Посмотрите!

Я взял его тетрадь. Действительно, все три задачи были решены абсолютно правильно - это за то время, когда многие еще не успели записать условий! - и сделаны соответствующие рисунки. Правда, в какой-то степени такая сверхскорость объяснялась известной рационализацией процесса - он записывал не дословно, а только лишь физические данные задачи и тут же набрасывал ее схему, подбирал нужную формулу, после чего оставалось лишь подставить числовые значения, - тем не менее, ведь и для этого требовалось четкое восприятие физической сущности задачи, то есть попросту ясное логическое мышление. Но тогда я подумал еще, что, не зная класса, контрольную выбрал слишком легкую. Оказалось, однако, что половина класса справилась не более, чем с одной задачей, а все задачи вообще никто не решил - таков был умственный перевес этого юноши над соучениками.

Однажды в поселке произошло ограбление одного из нескольких местных магазинов. Вундеркинд этот как-то подошел ко мне и спросил:

- Вы знаете, кто ограбил магазин?

- Откуда я могу знать?

- Это я ограбил!

Я, естественно принял это за браваду мальчишки, мечтающего о славе не только интеллектуальной, однако после еще нескольких подобных акций его задержали как участника и заводилу всех этих «мероприятий». Причем задержали его в соседнем поселке, где он, основательно напившись ворованной водки, гонялся за кем-то из местных жителей с ножом, что не совсем вязалось с устоявшимся представлением о первом ученике, «маменькином сыночке»...

Был суд, и он схлопотал, как организатор, два года, в то время как его приятели получили по малолетству от года до полутора. Однако герой мой вернулся первым, через полгода, сократив срок примерным поведением в «местах, не столь отдаленных». Он обратился ко мне с просьбой помочь в переводе в свой родной - теперь уже десятый - класс: «Я ведь их догоню и перегоню!», - однако дирекция, следуя формальным установкам, в этом ему отказала. Так что обернулась эта бюрократия печально: бездельничая, он связался с поселковой шпаной, и во время очередного ограбления они убили учащегося местного профтех училища. К чему его тогда приговорили, не знаю, так как я, отработав положенные по распределению три года, уезжал обратно в Ленинград. И вот, сутью моего рассказа является мысль о том, какой могла стать судьба этого парня. Ведь по своим умственным и волевым свойствам это был прирожденный лидер. Пойдя в науку, он вполне мог стать либо значительным ученым, либо научным организатором и руководителем. Но судимости открывали перед ним совсем другие «пути-дороги»: либо звание уголовного авторитета, либо же смерть от других таких же авторитетов в борьбе за власть в уголовном мире. Конечно, возможны и мирные, вполне обывательские варианты: после отбытия очередного срока он, образумившись, заводит семью и превращается в нормального советского работягу или в столь же «нормального» алкаша. Впрочем, и эти варианты далеко не единственные. Хотелось бы узнать о дальнейшей судьбе этой, что ни говори, нерядовой личности, но, увы, ведь и имени его я не запомнил. И спросить не у кого...

Следующий небольшой эпизод произошел - вернусь еще лет на десять назад - в армии, опять таки на целине, только в другой поездке. Так как я закончил автотранспортный техникум, то был на целине не рядовым шофером, а диспетчером, то есть лицом, приближенным к начальству. Другим «приближенным лицом» был парень, имени которого я не помню, зато фамилию забыть невозможно. Еще бы: ГОГОЛЬ! Росточка он был небольшого и вообще не очень приметен. И вот мы оба сидели как-то в вагончике, служившим в походных условиях штабом. Начальником штаба был майор, на примере которого мы тогда убедились в справедливости народной мудрости: «хочешь видеть человека - дай ему власть», ибо до назначения на эту высокую должность он был незаметным военным интендантом, а тут стал изображать из себя большого начальника, грубо, с криком разговаривая с подчиненными, не давая им слова сказать.

И вот, сидим мы в этом «штабе» втроем - майор, я и Гоголь - и майор этот, по своему обычаю, сказал что-то нехорошее и резкое в адрес Гоголя (того, который писарь, а не писатель). И наш Гоголь, не повышая голоса, а только взглянув на майора, произнес всего три слова: «Я тебя убью».

Я здесь не ставлю даже приличествующего случаю восклицательного знака, ибо сказаны были эти слова очень обыденно - так, как, быть может, говорит человек, собирающийся зарезать курицу: что, мол, тут такого особенного? Взял нож, пошел и зарезал... Именно эта зловещая обыденность и была страшна: и абсолютным спокойствием в голосе, и не вызывающей сомнения в ее исполнении угрозой, и неуставным обращение к начальству на «ты»...

И майор понял это: надо было видеть, как он побледнел, как задрожали его руки... И я это же почувствовал, ибо совсем не помню - испытав, видимо, некоторый стресс - дальнейшего развития событий. Нет, в тот момент Гоголь майора не убил и, скорее всего, и в дальнейшем не исполнил своего обещания. Не исполнил, но МОГ, судя по нему, вполне мог при первом же удобном случае...

В тех же краях я встречался с одной очень скромной шестнадцатилетней девочкой, причем девственницей, невесть откуда взявшейся в этой целинной обители (остальные, жившие в том же бараке «целинницы» были почти сплошь бывшие уголовницы). Но наша часть уезжала домой, а та, в которой служил Гоголь, еще оставалась на некоторое время. И вот Гоголь подошел ко мне и, признавшись, что давно любил эту девочку, но, уважая меня, не хотел мешать, спросил разрешения с ней встречаться. И я - тоже его уважая - разрешил, ибо чувствовал, что все равно ее никогда больше не увижу, а тут, по крайней мере, передаю ее в надежные руки. Но на сердце стало почему-то очень больно...

А вот по поводу другого Гоголя, того самого, который писатель, припомнилась мне другая, школьная еще ситуация, имеющая, долгое, хотя и косвенное - в моей жизни - продолжение. В шестом, кажется, классе мы изучали произведение Николая Васильевича Гоголя «Тарас Бульба». Гоголя я очень любил и (Тараса тоже), по многу раз перечитывал вещи из его двухтомника. Но хорошо помню жуткое свое состояние, когда читали мы про «жида Янкеля» - ведь он был не только моим соплеменником, но и почти тезкой - и школьники не преминули это заметить, иногда подразнивая меня этим гоголевским оборотом. Правда, дразнили они не зло, ибо в классе относились ко мне неплохо, но мне от этого было не легче, так как за этим стоял мастерски выписанный омерзительный образ не только самого Янкеля, но и всего его ничтожного, грязного и жадного жидовского племени. И на их фоне - отчаянно храбрые, бесшабашные и беззаветно преданные своей вере православной запорожские казаки (то есть истинно русские люди). И каково было читать, как при погроме «бедные сыны Израиля, потеряв присутствие своего и без того мелкого духа, прятались под юбки своих жидовок», и которых (безоружных, в том числе и стариков, и женщин, и детей) вооруженные с ног до головы пьяные запорожцы, без тени сомнения в своей правоте, хватали и бросали в реку, - так, что только смешно болтались над водой их грязные башмаки. (Это я писал по памяти, чуть-чуть ошибаясь в деталях, а теперь, достав книгу, цитирую: «Жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны. Жалобный крик раздавался со всех сторон, но суровые запорожцы только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались в воздухе». Комедия, в общем). Это я теперь пишу с некоторой иронией, а тогда я действительно испытывал дикий стыд за этих «трусливых тварей», к которым имел несчастье как-то принадлежать. Теперь я понимаю, каким стрессом все это могло для меня быть и как это могло повлиять на мою душу. Так и тянулся за мной долгие годы незримый след этого гадкого «жида Янкеля», заставляя стыдиться своего низкого, то есть «жидовского» происхождения (так и умру, возможно, «средь родных тополей и берез», познав и узнав многое, но сохраняя в душе смешанные чувства как приглушенную память о тех давних муках незащищенной детской души). Помню еще, как смеялись в классе, когда в ответ на вопрос учительницы о национальности, мой приятель, Алик Голодец ответил: «сибиряк». Все поняли «хитрый» его выверт, хотя он действительно родился в Сибири и имел некоторые основания называться сибиряком (впрочем, как и я - уральцем). Я не часто хвалю Америку, но в этом отношении там гораздо справедливее: если ты приехал из России, то считаешься русским (рашен), никто не спрашивает твоей национальности - русский ли ты по крови, узбек, татарин, еврей или чукча. Иное дело - религия: ее ты можешь заявлять, не заявлять, выбирать по собственному хотению - это дело убеждения, а не крови, над которой ты не властен. У нас же долгое время национальность была своего рода ярлыком, штампом, «знаком качества» - и что же удивляться, что многие «чурки», «чучмеки», «чернож...е», «жиды» и т. п. стремились этот ярлык сменить на более благозвучный. И нечего видеть тут особую хитрость или зловещий умысел. Теперь, с отменой «пятой графы» в паспорте, русские националисты возмущаются: у них, мол, отняли право называться русскими, не понимая, каково было в иные времена всем «нерусским», не только евреям. Да и что значит «отняли»? - зовись, кем хочешь, раз у тебя в паспорте ничего не написано, а еще лучше - будь как все. Скорее, они чувствуют, что у них отняли не право, а привилегию на «знак качества». Только недавно миллионы русских испытали этот национальный прессинг на себе, вдруг оказавшись чужаками там, где они подчас родились и выросли (в Прибалтике, Средней Азии, на Кавказе).

Но это более общий вопрос, а как же частный, имеющий ко мне прямое отношение: насчет Гоголя, Тараса и Янкеля? В те школьные годы я принимал все так, как написано, а осознал критически уже в зрелую пору - такова была власть запрограммированности. Предоставим волю своему воображению и сравним, для пущей наглядности, этих забитых местечковых еврейчиков и на их фоне - удалых картинных запорожцев, пишущих письмо турецкому султану: разве можно обвинять в трусости безоружных людей перед бандой вооруженных с ног до головы пьяных молодчиков? - а ведь именно такова была ситуация вне зависимости, в данном случае, от чьей-то правоты или неправоты. (Так что, когда произошла Октябрьская революция, то, думаю, что не в каких-то жидомасонских заговорах дело, а все гораздо банальней, ибо так же, как память народная неистребима, так и история известном смысле обратима, - и роли погромщиков - запорожцев в папахах и «комиссаров в пыльных шлемах» - в результате революции поменялись местами. Жиды, потомки Янкеля, мстили казакам? - нет, в буквальном смысле, конечно, нет, ибо «Троцкие-Бронштейны» вполне искренне могли отказываться от своего опостылевшего еврейства, - но из родовой памяти, несомненно, никуда оно не исчезало. Бесконечно повторяющееся «колесо Фортуны»... Маятник... Эффект бумеранга ...).

И, перечитывая в более сознательное время «Тараса Бульбу», я обнаружил не только проявленную великим писателем бесчувственность по отношению к человеческим страданиям, но и его, недостойную гения, предвзятость, доходящую до полного алогизма. Так, мастерски описывая буквально нищенское еврейское местечко, по которому проезжает Тарас в поисках жида Янкеля, буквально через несколько строчек писатель убеждает наивного читателя, что евреи разорили уже всю округу, а - дай им волю - разорят скоро и всю Украину. Снова от неверной памяти перейду к прямому цитированию: «Эта улица чрезвычайно походила на вывороченную внутренность заднего двора. Солнце, казалось, не заходило сюда вовсе. Совершенно почерневшие деревянные домы, со множеством протянутых из окон жердей, увеличивали еще более мрак». Перед нами владения главного гоголевского антигероя, местного «богатея», жида Янкеля: Тарас «прямо подъехал к нечистому, запачканному домишке, у которого небольшие окошки едва были видны, закопченные неизвестно чем: труба заткнута была тряпкою, и дырявая крыша была покрыта воробьями. Куча всякого сору лежала перед самыми дверьми». А вот и сам хозяин строения: «Этот жид был известный Янкель. Он уже очутился тут арендатором и корчмарем; прибрал понемногу всех окружных панов и шляхтичей в свои руки, высосал понемногу почти все деньги и сильно обозначил свое жидовское присутствие в этой стране. На протяжении трех миль во все стороны не оставалось ни одной избы в порядке: всё валилось и дряхлело, всё пораспивалось, и осталась одна бедность да лохмотья; как после пожара или чумы выветрился весь край. И если бы десять лет ещё пожил там Янкель, то он, вероятно, выветрил бы и всё воеводство». Так куда же они все это богатство прячут?! Где логика?! Может, они только для вида бедствуют, а сами прячут несметные наворованные богатства в каких-то загашниках? Что ж, по такой логике можно обвинить в неимоверной хитрости сегодняшних старушек, стоящих на переходах метро и у церковных ворот (впрочем, так многие сегодня и говорят, скрывая под своей рассудочностью простое нежелание делиться, короче, свою собственную скупость). И, между прочим, Тарас, а не Янкель выкладывает на стол кучу золотых червонцев. Откуда он взял их, не работая, а только занимаясь воинским промыслом? И, кстати, ответ на это дает сам Гоголь устами жида Янкеля: «Я думаю, тот человек, у которого пан отобрал такие хорошие червонцы, и часу не прожил на свете...». И, между прочим, вот что пишет сам Гоголь о запорожцах: «Ещё и теперь у редкого из них не было закопано добра - кружек, серебряных ковшей и запястьев под камышами на днепровских островах». Так кто кого грабит?! Кто кого «выветривает»?! Как-то всё не вяжется у великого писателя! Впрочем, он ведь ничего не скрывает в описании своих героев: в своих «морских экспедициях» «запорожцы переели и перепили весь виноград; в мечетях оставили целые кучи навозу; персидские дорогие шали употребляли вместо очкуров и опоясывали ими запачканные свитки», но все эти «подвиги» как бы оказываются вне читательского восприятия, а остается лишь - благодаря великому таланту - чувство восхищения и даже восторга: не пьяницы они, не погромщики, не мародеры, а благородные защитники святой веры и земли русской.

На все это можно возразить, что писатель, создавая столь впечатляющие картины и образы, смотрит на них глазами своих героев, свое личное видение у него может быть совершенно другим. Это так, в общем, но в данной «частности» никакой иной авторской позиции мы не замечаем. От него не требуется, конечно, вдаваться в нудное морализаторство, но какие-то штришки - при его мастерстве - должны были прозвучать. «Ради справедливости и только...»

Увы, Гоголя здесь понимают именно так, как он написал - и именно в этом контексте берут - если надо - на вооружение. Так, современный и весьма патриотично настроенный (под патриотизмом иные понимают непрекращающуюся и беспощадную борьбу с мировым злом еврейства - уже и не прикрываясь необходимым в советские подцензурные времена эвфемизмом «сионизма») писатель Иван Дроздов в своем письме известному телеведущему Александру Невзорову, приводимом в книге «Последний Иван», пишет: «Гений русской литературы Гоголь изобразил Янкеля. Этот маленький, юркий, ласковый человечишко на многие версты вокруг себя превращает храмы в конюшни (здесь Дроздов «чуть-чуть ошибся», спутав евреев с запорожцами, а храмы с мечетями, в которых именно запорожцы, по словам Гоголя, «оставили целые кучи навозу». Если это и ошибка памяти, то весьма показательная для того типа патриотов, к которым принадлежит, думается, далеко не «последний Иван» Дроздов), а землю в пустыню. И это всего лишь жалкий безграмотный Янкель. Ну, а если тысячи Янкелей забежали в Центральный комитет партии и расселись там во всех кабинетах?.. И если эти Янкели все ученые, да многие из них академики, пусть даже липовые, что же они сделают с Россией? А то, что и сделали!». Ах, до чего же удобно на все случаи жизни, на все свои провалы иметь под рукой всегда «готового к употреблению» «жида Янкеля» или - если взять повыше - сиониста, а то и масона. Между прочим, год с чем-то назад, когда я, по совету одной знакомой, вздумал вступить в Северо-Западный союз писателей, вышла такая история. Несмотря на то, что я отдал на рассмотрение рецензентов свои рассказы, повесть «Остров любви», статьи, рецензенты ухватились только за «Формулу Бога», в которой чуть ни во главе - еврейская тема, много ссылок на Каббалу, причем, с довольно критичных к евреям позиций. Чего стоит одна моя «теория обрезания»! - какому еврею она понравится? И вот, стали сходу громить меня по «сионистской» части (об этом мое четверостишие: «В родной Руси мои скрижали, как на иврит, наоборот, налево справа прочитали, дав от ворот мне поворот»). Я не буду здесь в подробности вдаваться, так как писал об этом в «Полуоткрытом письме в СЗСП». Скажу только, что у меня было ощущение шабаша ведьм (но потом, после моего выступления, ситуация круто изменилась) - в смысле дикости предъяленных мне обвинений. А потом руководитель секции прозы, буквально потрясая в руках зелененькой книжкой «Остров любви», прокричал: «Вот откуда вся наша преступность берется!» - имея в виду, что бедные русские мальчишки-девченки, начитавшись моих книжек, сразу же бегут убивать, грабить, насиловать... В ответ я указал на скромный (200-300 экз. ) тираж моей продукции и кое-чем поделился из своего недавнего жизненного опыта. Дело в том, что 13 октября, в тот самый день, когда я вышел из кардиологического отделения больницы, в темной аллее у метро «Ладожская» на меня сзади напали трое молодых парней, ограбили, били, наверное, несколько минут ногами, пытаясь попасть в живот и ... чуть пониже, отводя мои руки, которыми я пытался прикрыться. Этой историей я поделился еще до моего обсуждения, и все мне очень сочувствовали. Но тут мне прншлось еще кое-что добавить из того, о чем я не хотел, чтобы не оскорблять чувства русских людей, говорить раньше. Во-первых, сказал я, не думаю, что эти бандиты успели перед нападением на меня прочесть мою книжицу (или даже какую-то другую подобного рода), а, во-вторых, они кричали при этом: «Где деньги прячешь, жидовская морда!» и «Бей ему в яйца, суке жидовской!»... Ну, чем не «храбрые запорожцы» - трое здоровых, молодых... на одного пожилого «жида Янкеля»...сзади? Так что, сказал я, ребятишки эти, скорей, не моих книжек начитались, а совсем других, да еще и подобных речей о происках Сиона наслушавшись.

Надо отдать должное аудитории, которая, покаявшись, оказалась намного добрей и понятливей руководства, которое, хотя и смутилось несколько, но как бы осталось в прежней позиции...

А Гоголь, что говорить, все равно остается и теперь, несмотря на мои «выпады», в числе любимых мною - наряду с Салтыковым-Щедриным и Достоевским - русских писателей. Мне ли его судить? Да я ведь и не сужу, а высказываю то наболевшее, которое деформировало, ломало и скручивало не одну детскую душу. И Николай Васильевич Гоголь, плоть от плоти народа русского, был к тому, к сожалению, весьма причастен. Надеюсь, Бог простит и меня, и его - не говоря уже про детски-наивную в своих притязаниях, - а потому, возможно, и святую - Русь.

Но все равно, скажут некоторые, евреи сами своими делишками - не теми, так другими - выводили из себя простодушных запорожцев. Увы! Прочитаем повесть внимательнее и увидим, что, оказывается, история если не прозаичнее, то прагматичнее: видя, как казаки пьянствуют, утрачивая в безделье боевой дух, Тарас с одним из полковников (точнее, кошевым) решают поднять этот дух с помощью примитивной, но легко доходящей до простых казаков агитации: пока вы, мол, тут пьянствуете, церкви православные уже у жидов на аренде, и «если жиду вперед не заплатишь, то и обедни нельзя править... И если рассобачий жид не положит значка нечистою своею рукою на святой пасхе, то и святить пасхи нельзя... Слушайте, еще не то расскажу: уже, говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гуляете...». Достается, правда и ляхам (с той же долей «здоровой» фантазии): «Слушайте! Еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратарках. Да не то беда, что в таратарках, а то беда, что запрягают уже не коней, а просто православных христиан». Не бывать этому! - восклицают храбрые воины - и отправляются «спасать Россию», то есть для начала «бить «жидов», а там уже, после безопасной, легкой разминки, и за ляхов можно взяться. Так что евреи всего лишь очередной раз сыграли роль козла отпущения (как поет Высоцкий: «Жил на выпасе, возле озерка, не вторгаясь в чужие владения, но заметили серого козлика и избрали в козлы отпущения. Например, медведь, баламут и плут, обхамит кого-нибудь по-медвежьему - так враз козла тогда приведут и бьют: по рогам ему и промеж ему»). Но если бы только по рогам! Есть страшный рассказ Горького, который так и называется: «Погром», но поскольку Горького и нынешние демократы, и патриоты сильно невзлюбили, то вспомним для большей убедительности рассказ В. Г. Короленко «Дом 13», взятый из реальной жизни. Кишинев. 1903 год. Православная Пасха. Звон колоколов, церковное пение... И под всю эту благость толпа христиан гоняется за беззащитными евреями, старыми и малыми, сбрасывает их с чердаков, вбивает в голову гвозди, насилует девушек и женщин, врывается в синагоги ...

И все же, за что, спрашивается, такие наказания евреям? Кстати, и это Гоголь подмечает, хотя и не проявляет своего сочувствия, вкладывая в уста жида Янкеля такие слова: «Схватить жида, связать жида, отобрать все деньги у жида, посадить в тюрьму жида!». «Потому что все, что ни есть недоброго, все валится на жида; потому что жида всякий принимает за собаку; потому что думают, уж и не человек, коли жид». Христианин скажет, что все это за то, что они Бога распяли (или предали, или не признали - все едино). Ответ, вроде, понятный, и для христиан вполне убедительный. Но, с другой стороны, если сам Иисус - из того же племени, а все в мире - по воле Божией, то возникает вопрос: зачем Богу столь жестоко своих же богоизбранных карать, раз Он есть Добро и Любовь? Нет, тут что-то не так. Обратимся к Ветхому завету. Оказывается, во Второзаконии, написанном за несколько веков до рождения Христа, Моисей, обращаясь к израильтянам, говорит: «И будешь ужасом, притчею и посмешищем у всех народов, к которым отведет тебя Господь», а Моисей, как известно, говорил от имени Бога - и, значит, судьба евреев была предначертана Богом (действительно, мы видим, что она сбывалась - в плане знчительности событий, так или иначе связанных с еврейством). Но зачем? А вот теперь обратимся к одному из самых любимых и признанных русских философов, Ивану Ильину. В статье «О Божественном провидении» Ильин, ссылаясь на Сенеку, пишет: «Миром правит Божественное Провидение. Но если это так, почему же именно хорошие люди на земле терпят так много страдания и зла? Почему именно их доля на земле самая тяжелая? Почему все беды падают именно на них - изгнание, бедность, унижения,...?» и сам отвечает: «...верховный Отец его, ведя его к добродетели, воспитывает его с некоторой строгостью, закаляя в таких испытаниях, которые здесь, на земле кажутся ему «бедою» и «страданием»... по трудным и крутым путям ведет Господь того, кого Он любит и кем Он дорожит; Он не изнеживает его, а испытует и укрепляет, и тем готовит его «для Себя»... Он хочет, чтобы через них Его дело на земле подвинулось к совершению; и чтобы другие люди научились у них быть верными, страдать и бороться». Православный мыслитель Иван Ильин имел в виду, конечно, не евреев, а тех, к которым он обращается: «наши белые орлы». Сенека же имел в виду просто хороших людей. Но если все же, глядя на вековые страдания евреев и принимая во внимание обращенные к ним слова Господа: «И будете у меня царством священников и народом святым», отнести и к ним размышления Сенеки и Ивана Ильина? Ведь Господь, исполняя свою волю, пользуется на земле земными законами - и потому, следовательно, создает земные же условия (экономическиие, психологические и пр. ) для антиеврейских гонений и настроений - и тем самым, возможно, укрепляет Свой «народ Божий». Жестоко? Конечно. Очень жестоко! Но, как мы видим, нет иного пути и надо принимать это «как зов Божий, как волю Того, кто Сам предначертал все пути и законы» (И. Ильин). И, как подтверждение этой мысли, видим мы пример Израиля, который возник именно после самых страшных, нацистских гонений на еврейский народ. И вот этот народ традиционных обывателей и торгашей (который, однако, всегда оставался и народом Книги) стал фактически народом-воином, разбив в нескольких войнах во много раз превосходящие объединенные силы нескольких арабских государств. Как сложится дальше - никому не ведомо. Арабы, не в силах справиться с евреями на полях сражений, избрали тактику камикадзе, показывая тем самым, что они не боятся смерти, а, наоборот, стремятся к ней во имя Аллаха. Но есть великое различие: японские камикадзе уничтожали вражеские военные объекты, причем, из чисто патриотических (имперских) соображений, а арабские смертники, умирающие во имя Аллаха, рассчитывают - от него же - на солидный куш: вечную жизнь в раю, среди полуобнаженных красавиц. Какой же это, в сущности, героизм? - чистая (вернее, грязная - ценой десятков и сотен, и тысяч невинных жертв) торговля человеческими жизнями. И, мало того: арабские власти, в дополнение к пропагандистской героизации самоубийц, материально вознаграждает их семьи, тем самым просто-напросто их покупая под прикрытием богоугодной риторики. Я отнюдь не считаю, что именно евреи однозначно правы в этом противостоянии, ибо у каждой стороны - своя правда, правда человеческого горя и обид: евреи, преследуемые в странах многовекового рассеяния и надеявшиеся найти приют и спокойствие на земле предков - и арабы, тоже считающиеся эту землю своей и принимающие евреев за завоевателей. Разве не ту же коллизию имеем мы на примере России с Чечней? А в Прибалтике - ну, чем им не жилось? Какая там оккупация?! Кто их там притеснял?!. . И все же, несмотря на сходство, в случае со Святой Землей ситуация, по-видимому, особая: здесь закон не человеческий, а закон Божественный, суровый по отношению ко всем сторонам, но справедливый по высшему, не до конца ясному нам, счету...

Но пора уже кончать с «еврейским вопросом», вернувшись к более безобидным историям, хотя тоже с некоторой моралью. Учась в пединституте, пару сезонов я подрабатывал в ЖЭКовской кочегарке и - что я всегда с гордостью подчеркиваю - не на газу, нажимая кнопки, а на угле, закидывая в топку уголь и выгребая оттуда спекшийся шлак. А за теплое это местечко имел я, кроме относительно скромной - зато плюс к 28-рублевой стипендии - зарплате, еще и служебную жилплощадь: комнату в коммуналке. Что еще надо бедному студенту? В самой же расположенной в полуподвале кочегарке - тепло и сыро, а поближе к печам - и жарко. Как-то раз, в 25-градусный мороз, зашли погреться что-то копавшие во дворе рабочие. Известное дело, что тепла кочегарки им показалось недостаточно, и они приняли еще кое-что «для сугреву». А в это время, как назло, заявилась какая-то высокопоставленная комиссия по жалобам жильцов на недостаточное отопление квартир. Но у меня, в смысле работы печей, было все в порядке, а вот в смысле гостей вышел как раз непорядок. И самый старший из комиссии, в шляпе - несмотря на мороз, строго вопросил:

- Кто такие?

Я объяснил, что это рабочие, зашли погреться.

- Здесь не положено находиться посторонним!

И в ответ на попытку одного из рабочих объясниться, начальник в шляпе рявкнул:

- Я тебя сейчас вышвырну отсюда!

- А чего это вы со мной на «ты» разговариваете?! Мы с вами детей не крестили.

- Я тебе покажу «на ты»! Посажу на пятнадцать суток!

- Ну и посадишь... Мне и там хуже не будет. Вот ты - если с тебя снимут шляпу - сразу подохнешь. А я и там ямы копать буду: меня ниже лопаты не кинешь.

И сказано это было столь убедительно, что комиссия сразу засуетилась, сникла и во главе со «шляпой» быстро покинула «поле боя». Ведь в простых этих словах была не только скрытая угроза: мол, ты мне ничего не сделаешь, а я тебе - что захочу, ибо мне ничего не страшно, - но и целая жизненная философия, причем философия силы, а не слабости. Это ведь как в физике: нижнее положение самое устойчивое: «потенциальная яма», тот самый ванька-встань-ка, которого повалить невозможно - все равно встанет. Руководствуясь такой философией, конечно, ничего не достигнешь, однако можешь приобрести универсальную стабильность, уверенность в этой жизни. Впрочем, и бочка Диогенова - та же самая потенциальная яма, нижняя ступенька общества, однако есть же разница между этой бочкой и помойкой, в которой ковыряются бомжи. Конечно, это теоретически, а практически - ведь и великим философам свойственно хоть изредка питаться и даже справлять свои естественные надобности - и, значит, зависеть и от среды обитания, и от других людей. Полная страховка от падения возможна лишь на самом дне потенциальной ямы, при нуле потенциальной энергии, то есть в состоянии смерти.

И все же принцип «ниже лопаты не кинешь» показался мне заманчивым: нет смысла стремиться к званиям, постам, каким-то общепринятым высотам на социальной лестнице. То же самое относится и к материальному накоплению, к богатству. Главная опасность здесь - пассивность, достоинство же - внутренняя стабильность, если только правильно найдено свое, именно свое состояние: возможно, это и буквально лопата, а, возможно, и внутренняя, максимально не зависящая от среды духовная деятельность. А проживание может быть обеспечено той же «лопатой». Рассуждение это, как в песне поется, «само по себе и не ново»: Спиноза, например, был гранильщиком алмазов. Тут мне как раз припомнилось, что в детстве я дружил с одним мальчиком, отец которого был сапожником: сидел, постукивал молоточком, рассуждал на разные умственные темы и задавал мне разные «философические» вопросы. А я, волей судьбы (или случая) занимаясь в абсолютно неинтересном мне автотранспортном техникуме, завидовал ему и мечтал о такой же сапожничьей или, на худой конец, портняжной карьере. А ведь в этом, действительно, что-то есть. Недаром среди евреев, несклонных к торгашеству, весьма распространено было ремесленничество: часовщики, парикмахеры и т. п. , и они же при этом - свободные философы (даже без кавычек) и художники - это и была наиболее устойчивая нижняя ступень в тех странах, где подняться на более высокие ступени было либо невозможно, либо чревато.

Можно сказать еще, что, возможно, принцип «лопаты» меня расслаблял, лишал необходимой для жизни в социуме энергетики, но, думаю, он еще соответствовал моему психологическому складу и что бы из меня вышло при использовании какого-либо иного, например, «кулачно-локтевого» принципа - неизвестно. Так что, как уж получилось - так получилось. И я бы сказал, что в моей жизни главенствовал совсем иной принцип, если не сказать - закон. Я имею в виду, что все случавшееся со мной, несмотря на кажущиеся изгибы и выверты, легко выстраивается в одну линию - и за кажущейся подчас ненужностью скрыта либо необходимость - в общем жизненном плане, либо некая даже полезность, незначительная на первый взгляд, но ведущая, в конце концов, к той же общей гармонии.

Эта необходимость скрыта в собственной сущности (я всегда вспоминаю гениально простое и четкое изречение О Генри: «Не мы выбираем дорогу, а то, что внутри нас, заставляет ее выбирать»), и надо только позволить ей либо осуществиться, либо предоставить право этого выбора. Это особенно заметно было в случаях, когда такой трудноразрешимый выбор возникал. Я мучился, перебирая все аргументы - и так и не мог придти к какому-то одному решению. И вот в последний момент возникала совершенно однозначная ситуация, исключающая выбор. Можно, конечно, считать ее случайной, но дело в том, что она укладывалась в одну цепочку со всеми последующими, тоже кажущимися случайными, обстоятельствами. Зачастую это выглядело так, будто я безвольно плыву «по воле волн». На самом же деле существует некий стержень, («то, что внутри нас»), на который накладывается все остальное и который своим острием прокладывает нужную дорогу; - но он хрупок, и собственная воля - а не безволие - гораздо скорей, чем внешние обстоятельства, способны его поломать. Если хватит духу, интересно было бы такую цепочку проследить, начиная с какого-то более или менее осознанного периода жизни. Можно начать отсчет от любого момента, но прежде пару слов о «стержне». Мне с детства приходилось бывать в самых разных компаниях, и даже не просто бывать, а обитать в них. - в компаниях такого рода, где, как говорится, мат-перемат: дворовые шайки, армия, камера для мелких хулиганов, рыболовные суда, и т. д. - а вот материться я так и не научился. Когда другие матерятся, обычно принимаю это очень естественно, легко, иногда даже и с удовольствием, но сам могу выругаться лишь в крайней ситуации - и тогда получается как-то очень нехорошо, не скажу, чтобы грязно, но как-то уж очень «не к лицу». Иногда, правда, и с пользой. Как-то, будучи начинающим участковым уполномоченным милиции, проходил мимо пивного ларька. И какой-то алкаш возник (а я, повторяю, просто шел мимо): «Мент ё...ный! Морда жидовская!» - в таком роде. Я, конечно, закипел, но подхожу к нему и внешне спокойно говорю: давай отойдем, мол, дядя, поговорим. Он еще более разорался, но пошел со мной: что, мол, мусор, ты хочешь? Когда мы отошли «за уголок», я вытаскиваю из-за пояса (под милицейским кителем) небольшую финку и что-то говорю ему «на его языке», типа: «Сука! Сейчас зарежу, падла!». Но это не было игрой в урку, а вполне реальная вспышка ярости. Он это понял, и надо было видеть, что с ним произошло! Он побледнел, затрясся, стал заикаться со страха: «Извините! Я не знал...». Я не помню, что он там говорил. Но с тех пор он стал моим «другом». Когда я проходил, бывало, мимо, он кричал: «Мужики! Наш участковый идет! Ян Григорьевич, идемте выпейте с нами кружечку!» - и они угощали, и я не всегда отказывался.

Правда, в приведенном случае, разумеется, сработали не столько мои слова, как дела. Пистолет бы, пожалуй, его, бывшего урку, не так испугал, но финский нож у милиционера! - это было для него буквальным шоком. Другой вопрос: а мог ли я, при необходимости его использовать, этот нож? В принципе, наверное, мог бы (в молодости ведь когда-то приходилось - как вскользь намекалось в моем повествовании о Толике Гуревиче), но, видимо, тогда бы мог произойти тот самый сбой, разрыв цепочки, который разрушал бы скрытую гармонию моих поступков (тот случай в молодости ни для жертвы, ни для меня не имел «глобальных» последствий, послужив лишь предупреждением, уроком, хотя и не избавив окончательно от страсти к оружию, к «ножикам». Тут, кстати, еще одно отступление - по поводу астрологии. В науку эту - если назвать ее наукой - я как-то не очень верю. Но следует уточнить. Несомненно, живя на планете Земля, мы испытываем воздействие - гравитационное, радиационное, магнитное и пр. - других космических тел. Приливы-отливы - от Луны, многие земные эпидемии - если верить Чижевскому - от солнечных вспышек и т. д. Какое-то влияние могут оказывать, конечно, и Сириус, и Марс, и Сатурн, и Уран, и Нептун... Но, как обычно, все дело в этом «но». Космические тела эти очень от нас далеки, и потому их влияние очень незаметно. Мне кажется, дело обстоит так. Расположение звезд и планет в момент рождения человека, то есть в момент его прямого (в отличие от опосредованного - через организм матери) «выхода на связь» с Космосом и создает именно тот стержень, который лежит в основе человеческого характера. Но миллионы внешних, то есть случайных и гораздо более ощутимых обстоятельств постоянно гнут и коверкают этот стержень. Эти обстоятельства - суть мирские, материальные дела и проблемы. Поэтому человек обычно, в процессе своей жизни весьма отклоняется от родового, «начертанного звездами» пути. И только известное отстранение от материи, быта позволяет ему прочувствовать свою исконную линию и следовать ей. Вернее, он может и не осознавать этой линии, но самим своим поведением будет вести ее так, что любые случайные отклонения будут корректироваться, складываться в ее направлении, как бы обусловленные неощутимой жесткостью своего космического «стержня». В общем же дуэте «Земля-Космос» влияние Земли, то есть «материи» по отношению к Космосу, «духу» - подавляющее, а, следовательно, в большинстве случаев астрологическая предсказуемость весьма невелика (не говоря уже о бесчисленных спекуляциях и мошенничествах). Но и совсем ею пренебрегать, как видно из сказанного, не следует.

Ну, а теперь - «цепочка». После семи классов, под давлением здравомыслящей родни поступил в автотехникум. Как раз была в разгаре хрущевская «оттепель», породившая многие надежды (в моей памяти какое-то чистое и светлое, волнующее время), но одновременно и опасения, вызванные традиционным недоверием к благим начинания властей («У власти в лоне что-то зреет, и, зная творчество ее, уже бывалые евреи готовят теплое белье», как заметил Игорь Губерман. В принципе это относится не только к евреям, но, к счастью, никаких таких особых страстей, как известно, не случилось). Так что родственники, вполне откровенно пытались спустить меня «с неба на землю»: пока, мол, закончишь десять классов и начнешь поступать в институт, все опять перевернется. А техникум - это уже что реальное, кусок хлеба и тэ дэ.

Мне этот техникум реально, в «земном» плане ничего не дал. Я ни в коей мере не стал «технарем» и никакой любви к железкам не приобрел, а, возможно, и наоборот, - а вот это «наоборот» уже ближе к моей «космической» линии, к которой - через отрицание - автотехникум еще более подтолкнул. Можно также заметить, что благодаря этому учебному заведению, то есть после его окончанию я не примкнул к классу «белых воротничков» (как могло случиться после ВУЗа), а проработал некоторое время автослесарем и аккумуляторщиком, то есть «в народе», что в целом соответствовало моей «линии». Иным вариантом (поворотом) моей жизни могло быть поступление после десятилетки в ВУЗ - и тогда, скорее всего, я миновал бы службы в армии - что этой «народной линии» также бы противоречило - и потому не случилось. На последнем году армейской службы я решил все же осуществить мечту и подать документы для поступления в ВУЗ, но, задержавшись на целине, с отправкой документов опоздал. А помню, как до того мучительно колебался: куда поступать? Но выходит, что моего решения и не потребовалось... Оставалось военное училище, и хотя военная служба меня не привлекала, но ведь это тоже ВУЗ, да еще и с материальным - во время учебы - преимуществом. Хотел поступать в Училище им. Попова - военно-морское да еще и радиотехническое (электроники). Заманчиво! Но на мой запрос ответили, что принимают документы только у тех, кому нет 21 года, - так что вариант этот автоматически отпал (угадать, что бы было в обратном случае, конечно, невозможно, но военно-морская карьера несомненно увела бы меня не в ту сторону - вот она и не случилась) Теперь выбор пал на ВИТКУ (Высшее инженерно-техническое Краснознаменное Училище). Меня привлекло то, что оно тоже было связано с морем: там, в частности, готовили специалистов по военно-морским сооружениям: базы для подводных лодок и т. п. Это приятно возбуждало романтические чувства. Три месяца провел в летнем лагере под Ленинградом, занимаясь подготовкой к экзаменам и спортом. Мне там уже понравилось, но в это время происходил выпуск новоиспеченных офицеров, они заходили к нам и рассказывали о том, что их загоняют в самую тьмутаракань и все такое в этом роде. В общем, настроили они многих из нас против поступления в Училище. И куда моя романтика исчезла! Хотя дело было, видимо, в том, что я изначально был все же не против романтики, а против военщины. Так что сработал не внешний, а внутренний фактор, скрытый на какое-то время от меня самого внешними соблазнами, «прелестями», как говорят христиане. И мы с одним парнем, «хитрым» греком, решили «заваливать» экзамены, забирать срочно документы и сдавать их, если получится, в гражданский ВУЗ. Ясно было, однако, что, числясь еще военнослужащими, нам от службы просто не освободится - и я придумал ловкий ход: телеграммой испросил разрешения командования своей воинской части на поступление в Военно-механический институт (который тогда уже назывался просто Механическим, а ныне снова - Военмех) - и начальство мне разрешило. Одновременно пришлось пойти еще на некоторые хитрости, связанные с моим незаконным пребыванием в Ленинграде, и упоминаю я об этом потому, что обычно житейской хитростью не обладаю, а тут был прямо обуян внутренним стремлением (своей «линией») во что бы то ни стало остаться в Питере. Конечно же, не технический ВУЗ меня прельстил, а именно Питер, хотя, признаться, был и некоторый элемент тщеславия от поступления в престижный Военмех, готовящий специалистов по ракетной технике (? «?», ? «?». ?). И это небольшое, техническое отклонение от линии вскоре исправилось само собой. В силу, будем считать, высшего промысла, а конкретно - в результате групповой драки в поселке Рощино под Ленинградом, я попал на месяц в больницу, после чего пришлось покинуть Военмех и искать работу с жильем и припиской. Волей судеб - ибо без необходимой в те годы без прописки никуда не брали - таковой оказалась служба в милиции, весьма «линейная» в смысле приобретения нового, полярного для меня, то есть совершенно несходного с моим предыдущим жизненным опытом, миропонимания.

Но основная линия все же должна была быть иной, - вследствие чего я через три года добровольно оставил милицию и поступил на дневное отделение физфака ЛГПИ. Выбор этот - также после немалых колебаний - был внешне вполне осознанным: привлекала физика, как наука, соответствующая наиболее глубинным, познавательным вопросам о мире, привлекала и миновавшая меня в юности истинно студенческая, вольная жизнь. Привлекала и относительно небольшая (4 года) по сравнению с другими вузами длительность обучения, что было в моем, не совсем уже студенческом возрасте, тоже существенно. Мне также кажется, что, поступив на физический факультет не педвуза, а Университета, я приобрел бы более специализированный и более материалистический, то есть ненужный для моей «линии», взгляд на мир.

Вдобавок, факультет с соотношением примерно 4:1 женского и мужского «населения» ввел меня в состояние перманентной платонической влюбленности, столь необходимого «чистилища» после нескольких лет соприкосновения с почти что самым дном общества. Так что, естественно, я влюблялся и влюблялся - и женился, наконец, к 30 годам, к окончанию института, а потом столь же естественно и, видимо, не случайно, был распределен на Урал, свою малую родину, где родился сам, и где - снова естественно - родилась единственная моя дочь Вика, которую какое-то время так и называли «папиной дочкой». И здесь я впервые более или менее близко сошелся с природой, прочитал много книг, написал некоторое количество стихов и рассказов, по-прежнему платонически влюблялся - что не совсем способствовало моей семейной жизни, и, в общем, как вещий Олег у Владимира Высоцкого, «свою линию гнул». А потом взял да и вернулся в столь необходимый мне Ленинград. Романтика (вытекающая из «линии») однако не оставила меня в покое - и уже из Ленинграда я отправился на с давних пор лелеемую в мечтах Камчатку (а там уже были и Куриллы, и Беринговы острова, и Сахалин, и Ванинский порт и т. д. ). Отдельно взятые внутренняя мотивация и внешние обстоятельства - вещи спорные, к ним можно «линию» подогнать, но когда они взаимостимулирущие, то «линия» устанавливается с большой степенью вероятности. Так и тут: несмотря на все мои желания Камчатка, возможно, так бы и не состоялась, но вышло так, что при покупке жилья в поселке Саблино у меня возник долг в 2000 рублей, и единственным путем его возвращения мог стать только «северный морской путь» с соответствующими заработками.

Таким образом, желание слилось с нужностью, породив необходимость (линию). Кстати, аналогичная ситуация возникла и в случае с таймырской «экспедицией», когда материальный поиск реализовал романтические грезы. И, надеюсь, с не меньшим «линейным» результатом.

И, наконец, Америка. Что ни говори, а это масштабное - и в материалистическом, и в духовном плане - мероприятие, тем более, что по пути я побывал в Австрии и в Италии: Вена, Рим, Венеция, Флоренция! А в самой же Америке, не считая внешних впечатлений, точкой отсчета можно считать публикацию вроде бы доброжелательно оцененной в ж-ле «Вопросы философии», но и так и не опубликованной там статьей «Субстанция свободы или духовная реальность Вселенной», которая способствовала развитию темы из статьи в книгу «Формула Бога», и - на следующем этапе - в «Реалистическую метафизику смерти». А эта последняя - уже сплошная «линия»: почти случайное знакомство с Шопенгауэром, смерть братовой жены Люси, располагающее к инфернальным размышлениям одинокое стояние в охране громадного госпиталя в дождливую пору года, именуемую калифорнийской зимой... И все это практически одновременно... Раскручивая теперь эту цепочку от конца к началу, можно заметить, что не было бы того - не было бы этого, то есть к своей гипотезе смерти я пришел, по-моему, достаточно связно и гармонично...

Сама по себе мысль о смерти в то или иное время посещает абсолютно любого человека - как бы он от этого не отнекивался. Иное дело, какое место эта мысль занимает в его жизни. И совсем иное: сочинение собственной, развернутой теории на эту тему, каковой должен предшествовать и сопутствовать целый ряд размышлений и обстоятельств. Отличие моей теории- в ее реализме, в отсутствии спекулятивно-абстрактных или напротив - чрезмерно материалистичных (бездуховных) - идей. По сути, речь там идет о смерти как о бессмертии, - но не в привычных иллюзорно-эзотерических или сказочно-религиозных терминах. Бессмертие как гранично-относительное явление между жизнью и тем, что мы называем смертью, легко представимо в понятиях современной психологии, физиологии и физики. Электромагнитно-индуктивная вспышка умирающего мозга (зафиксированная в ряде объективных наблюдений, о чем я тогда не знал и создавал свою версию чисто гипотетически) активизирует механизм скрытой, подсознательной памяти и вызывает субъективное (относительное) ощущение бесконечной растянутости времени. Короче: краткий (для внешнего наблюдателя) миг умирания, оценивается самим умирающим, не имеющим физического механизма отсчета времени, как бесконечный. Таким образом мирно разрешается многовековой спор различных религиозных направлений относительно самостоятельного существования души после смерти: для живых (врача, родственника, постороннего наблюдателя) - нет, для самого умирающего - да. Ответ, возможно, не самый утешительный, однако современное представление физики о многомерной (10-11 измерений) Вселенной дает надежду на то, что не воспринимаемое нами, но все же реально существующее духовное пространство высших измерений и есть то самое «место», где оказывается наше «я» после смерти. Для умирающего его духовное «пространство-время» так же реально, как наше физическое четырехмерное пространство-время - для живых. И даже более реально - в силу несравненно большей внутренней - подобной яркому сну - свободе и насыщенности. Ведь и в теории относительности говорится о том, что, несмотря на различие временных и линейных характеристик в различных системах отсчета, вопрос: «А как на самом деле?» не имеет смысла, ибо для каждой системы отсчета свое собственное - реальное, а не кажущееся - «на самом деле».

Подводя здесь некоторый итог, я хочу сказать, что ряд обстоятельств моей жизни, вытекая одно из другого, подводили к довольно несложной, простой по сути гипотезе вечной жизни. Эта простота и еще непротиворечивость являются, по-моему, главными достоинствами этой гипотезы. Для тех, кто незнаком со значением проблемы смерти и бессмертия, как в философской, так и в религиозной оценке, может показаться непонятным мой пафос, но если эта гипотеза действительно приближает к истине, то она многого стоит, хотя далеко не всеми может быть осознана. В «Реалистической метафизике смерти» я приводил много высказываний (цитат) на эту тему, но вот еще одно, православного священника Александра Ельчанинова: «Нельзя жить истинной и достойной жизнью здесь, не готовясь к смерти, т. е. не имея постоянной мысли о смерти, о жизни вечной». Ельчанинов говорит также, что «смерть, самое страшное для человека, верующему не страшна, как не страшны для крылатого существа все бездны, пропасти и падения».

А как тогда быть неверующему? Неужели ему туда, «на небеса» дорога заказана? По моей теории любая, даже самая обычная человеческая жизнь, во время которой происходит накопление подсознательной памяти, уже есть некая ступенька в небо. Но чем больше она насыщена материей, чем меньше в ней «неземных» ощущений, тем меньше их будет и в момент смерти, то есть в «жизни вечной». И еще нужна какая-то стартовая, при жизни сотворимая позиция в виде религиозного или мистического опыта. Проще говоря, еще при жизни, хотя бы один раз желательно испытать нечто подобное - по глубине и силе - смерти, то есть космическое, мистическое, Божественное состояние - для того, чтобы в него пове-рить. Так что фактически моя теория говорит о том же, о чем и христианство (и, конечно, не только оно), обращаясь при этом к человеку неверующему, но имеющему, как говорят, Бога в душе. В этом плане человеку религиозному, которому не нужны всякие доказательства и теории, можно только позавидовать, но его, внушаемого и доверчивого, может подстерегать опасность следования тому или иному лжеучению, первичным признаком которого, на мой взгляд, служит либо открытый, либо так или иначе замаскированный материализм (под видом, например, той или иной полезности: богатства, здоровья и т. п. - чем, казалось бы, плохо? - но не для жизни вечной). Так что и по моей версии (как и в истинной религии) важна чистота помыслов и поступков, память о нарушениях каковой может оказаться весьма тягостным (наподобие ада) посмертным наследием.

А теперь - обратным счетом. Если бы я не развелся с третьей своей женой Ирой, то не поехал бы в Америку (она туда совсем не хотела, и я не очень хотел, а тут - остался один: почему бы не съездить, не посмотреть «обратную сторону Луны»?) Если бы не поехал в Америку, то не сложились бы так обстоятельства, что практически одновременно прочитал Шопенгауэра, был свидетелем смерти Люси от рака, работал секюрети в госпитале, в частности, при морге. Но и не могла эта теория сама прийти в голову, если бы не был немного знаком с физикой, и (будучи атеистом), не интересовался бы Бесконечностью и Вечностью в их религиозном аспекте. А к этому бы не пришел, если бы еще с 15-16 лет не увлекался этими вопросами при чтении популярных книжек по астрономии, и - тогда же - гегелевской Абсолютной идеей, развитие которой по формальным признакам весьма напоминает идею Теории Раздувания. А еще ранее был мой скромный мистический опыт (см. «Реалистическую метафизику смерти»), которому предшествовали детские «программные» сны, предсказавшие мне Америку, и которые описаны в рассказе «Дэ восемь тринадцать двадцать один». При этом я не говорю, что моя «цепочка» была какой-то особой, - нет, она была таковой лишь по отношению ко мне, как, возможно, была бы особой ко всякому, пытающемуся разглядеть не абстрактную, а свою собственную цель жизни.

Казалось бы, глупо и чересчур уж пессимистично даже ставить рядом понятия смерти и цели жизни, однако в свете соотношения между значимостями вечной небесной и краткотечной земной жизнью, учитывая «подготовительный» характер последней, можно и вообще утверждать, что смерть - цель жизни, - из моей гипотезы это следует непосредственно, а религиозными мыслителями и мистиками прочувствованоно давно.

Смерть всегда связана с ностальгией по прошлому (и является ее предельным выражением) и по тем, навеки ушедшим от нас людьми, которые в этом прошлом значили для нас так много, что мы их значения - как воздух - даже и не замечали. Я не ездил на похороны ни бабушки, ни дедушки, хотя, конечно, и должен был и мог при желании. Но это не от бесчувственности. Моя привязанность к ним была даже не от мира сего, а как бы (а, может, и не «как бы») мистической - мне было бы невыносимо увидеть их неживыми. И еще какое-то странное чувство... Мне долгое время помнилось, что когда я бывал в Бобруйске, все почему-то не мог зайти к ним, хотя они звали - и потом каялся. И кто-то меня упрекал (или это они сами мне говорили), почему я к ним не захожу. И только сейчас, когда я пишу эти строки, восстанавливая даты, вдруг понял, что в это время вовсе не был в Бобруйске, все это только чудилось мне (и не единожды) в каком-то странном состоянии, как бы не во сне и даже не в полусне, скорее всего - в том самом, вневременном, измененном состоянии сознания, явно вызываемом чувством неисправимой вины перед ними.

Кажется, с первого класса, когда мать моя вторично вышла замуж, меня поселили к бабушке с дедушкой в жилище, состоящее из двух клеток общей площадью не более 15 метров, ранее бывшими, по-видимому, каким-то складским помещением, ибо в одной из них вовсе не было окон, а в другой - крохотное оконце было зарешечено металлическими прутьями. Не помню, как насчет тараканов, но клопы там водились в достаточном количестве. Зато у дедушки был патефон, на котором он крутил русские народные песни типа «Валенок» (насчет еврейских песен - не помню).

А потом естественно (так как «жить стало лучше, жить стало веселей»), наши жилищные условия круто изменились - не знаю уж, в какую сторону. В новой квартире была, хотя и одна, примерно 15-18-метровая комната, зато - как в лучших домах Парижа и Лондона - с двумя окнами. Был еще крохотный темный коридорчик, чем-то заставленный и ведущий на кухню. А другая дверь из кухни вела в соседскую комнату, где жила тетя Лена с дочерью Галей и дядей Костей, как я теперь понимаю - сожителем. Дядя Костя работал дровосеком, уже за что-то отсидел и пил, естественно, хотя к нам, таким же беднякам, хоть и евреям, относился очень хорошо. Но потом этот дядя Костя кого-то все же убил - и его, кажется, расстреляли. К дочке Гале приходил какой-то парень с ночевкой, и так как моя кровать стояла у общей с Галей стены, сотворенной из обычных, обклеенных рваными обоями деревянных досок, я мог все слышать и даже кое-что видеть. Потом появился другой парень, который побил первого, заменил его на Галином ложе, но ненадолго, так как тоже кого-то убил (не помню, может, своего старого соперника, а, может, и нового). Но еще раньше бабушка с дедушкой что-то сообразили и перенесли мою кровать к другой стенке, тоже деревянной с обоями, но без секса, ибо там жили два инвалида, дядя Толя и тетя Таня. Когда дядя Толя напивался, то он почему-то колотил несчастной Таниной головой о «мою» стенку, однообразно крича: «Танька! Танька! Танька!.. ». А она кричала: «Дядя Гриша!» - и мой дедушка бежал к ним, а дядя Толя все так же однообразно извинялся: «Дядя Гриша! Больше не буду!» - и, действительно, на некоторое время успокаивался...

Да, еще с нами в комнате жила слабоумная дедушкина сестра, тетя Лиза (Лэя), которая постоянно грызла семечки и очень неохотно делилась с кем-то этой, единственной своей радостью. Еще помню большие настенные часы с маятником и какую-то толстую книгу на еврейском языке. И еще была книга двоюродного бабушкиного брата, известного еврейского поэта Самуила Галкина. Дедушка в дореволюционные времена был извозчиком, в довоенные - кажется, зам. директора воинской столовой, а в послевоенное, «мое» время, он работал старшим кассиром Военторга (вот что такое Советская власть!), а бабушка когда-то была учительницей русского языка в еврейской школе. Так что между собой они говорили на идиш, а с внуком, то есть со мной - на русском, и книжки они дарили тоже очень русские: лучше всего мне запомнились «Русские народные былины» и «Малахитовая шкатулка» Павла Бажова, волшебство которой (и картинки, и даже запах) осталось во мне на всю жизнь. Да, вспоминаю, у нас были еще какие-то книжки Шолом Алейхема, но читал из них я, кажется, только «Мальчика Мотла».

У меня остались от них два письма, наверное, 66-го года, а вот та предсмертная, долго мной хранимая записка, о которой говорится в стихотворении «Бабушка» («Вот и вся записка: буквы вкривь и вкось. Бабушку увидеть больше не пришлось...»), куда-то пропала...

Сильно повлияла на мое сознание одна история тех лет. Я учился тогда в 7 классе и жил с родителями (матерью и отчимом Зямой; во время войны он был старшим лейтенантом и служил то ли денщиком, то ли адьютантом у зам. командующего армией, который по-отечески звал его Женей; внешне Зяма с его небольшим курносым носом был сильно похож на Хрущева, и его даже прозвали Никиткой. И какое-то время генерал слал нам теплые письма, присылал фотографии и приглашал «Женю» в Москву, даже обещал там помочь с квартирой, но провинциальный Бобруйск был Зяме ближе и понятней), братом и двумя сестрами, - то есть вшестером - в одной 20-метровой комнате, двери которой выходили в холодные сени (а долгое время там даже и сеней не было)... В комнате была еще большая русская печь, отгороженная от общей части дощатой стенкой, образуя как бы кухню. И вот Зяма задумал сделать к дому бревенчатую пристройку, как говорили тогда - трехстен. Он нанял, кажется, двух работников и сам им помогал, так как разбирался в плотницком деле. Пристройка эта была бы для нас большим спасением во всех отношениях, и она была уже почти полностью готова, когда произошло следующее. Дело было зимой 55-56 года, и, по случаю морозов за 25 градусов, в школе отменили занятия. Я отогревался на печи, другие дети были в комнате, а мать возилась на кухне. Зяма был на работе. Вдруг в окно я увидел входящих к нам нескольких мужчин с топорами и ломами. Естественно, я подумал, что это наши строители. Но оказалось хуже, вернее, страшнее: они пришли разбирать нашу «незаконную» пристройку - незаконной она была потому, что наш район деревянных домов был по городскому плану строительства предназначен «под снос». Можно представить испуг матери! Она кое-как уговорила их ничего не ломать, пока не придет отец, а сама побежала искать телефон, чтобы позвонить ему на работу. Однако по команде старшого, какого-то исполкомовского работника (соседи говорили, что во время войны он был полицаем и, вдобавок, не терпел евреев, но, возможно, это были уже сплетни) рабочие дружно приступили к делу. Известно, что ломать - не строить. Когда, примерно через полчаса, прибежал отчим (лицо его было как у Деда Мороза, в белой, застывшей на морозе пеной), рабочие дружно взламывали крышу трехстена. Зяма забежал в дом, схватил топор и молча полез на крышу. Рабочие со страху так же дружно попрыгали вниз, и один из них то ли сломал, то ли подвернул ногу. Он закричал от боли - и это был наш маленький триумф. Вокруг собрались соседи, возмущаясь произволом властей, дети постарше кидались в «бандитов» снежками и ревели дети помладше. Зяму удалось успокоить, порешив, что рабочие подождут, пока он сходит в исполком (за правдой?). И вот я помню, как исполкомовец (и вправду - полицай!), выглянув за калитку и увидел, что отчим уже далеко, приказал ломать дальше. В общем, когда Зяма вернулся (конечно, ни с чем, так как «за правдой» в исполкоме надо было записываться, естественно, загодя), на месте трехстена оставалась одна, одиноко стоящая посреди двора печка - ее почему-то не стали ломать.

На следующий день отчим - с моей скромной помощью - восстановил пристройку по бревнышкам - всю, кроме крыши. А еще через день они снова пришли и сломали...

Потом кто нас надоумил, что если пристройку сократить на какую-то долю метра и, главное, сделать ее не бревенчатой, а дощатой, насыпной (угольным шлаком), то она будет уже законной. Так мы и поступили - и через некоторое время стали жить да поживать уже в тепле и полном счастии (у нас был во дворе сарай, в котором содержалось с де-сяток кур и кабанчик, жертвовавший ради нас раз в полгода своей жизнью - и я помню эти счастливые дни, когда мы рассчитывались с долгами и обжирались жаренной свининой). А деревянные дома наши, между прочим, начали сносить лишь лет через пятнадцать, так что кому могла помешать крошечная бревенчатая пристройка - неясно. Вернее, ясно, что у начальства была своя - бюрократическая - логика: если узаконить пристройку, то нам пришлось бы при сносе деревянного давать соответственную площадь в новом каменном доме, да еще пропорционально числу жильцов, - а на всех желающих проживающих в нашей стране кирпичей не хватало... И, забегая намного вперед, можно сказать: что ж удивительного в том, что накапливающаяся в результате подобных действий местных властей злость на весь Советский режим в конце концов привела - при первой возможности - к массовому бегству на Запад?

Для меня же естественным следствием этого варварства было то, что я возненавидел изучаемый тогда в школе скучнейший патриотический предмет: «Конституция СССР» и его пухленького, румяненького преподавателя, в котором для меня тогда сосредоточилась вся несправедливость и ложь нашей социальной (но - весьма показательно - не идейной!) системы. Отсюда же и появившееся чуть ли не полвека спустя четверостишие:

Я в коммунизм верил с детства,
Хотя был голоден тогда.
Но как найти иное средство -
Чтоб и идея, и еда?

Вспоминаю все это я не случайно, а в попытке свести все прошлое и все происходившее со мной - к той единственной дороге, которую заставляет выбирать «то, что внутри нас». Дорога же эта, извилистая и путанная в процессе жизни, то есть вблизи, - при дальнем ее обозрении, во временном ракурсе или с внеземных позиций, может, подобно марсианским «каналам», выпрямляться и обретать неземную «линейность» и значимость. Может быть, отнесенный к самому себе, такой слог выглядит нескромно, но я как раз имею в виду и любого человека, в какой-то степени ощущающего свою «космическую линию» как судьбу без ее бытовых ответвлений, то есть, по большому счету, как предназначение.

В связи с этим (и «в связи», и в частности) меня интересует все, что мы относим к миру паранормальных явлений, то есть: существует ли нечто реальное вне материального мира? В моем, в немалой степени все еще материалистическом представлении, все эти «паранормальности» - и телекинез, и телепортация, и левитация, и общение с духами, и выход из физического тела - должны быть связаны с проявлениями человеческой психики, обусловленной либо умышленным либо неумышленным (типа галлюцинаций и т. д. ) обманом чувств. В то же время, не будучи слепорожденным консерватором, я готов был принять новую всемирную парадигму, от каковой я и сам был уже весьма недалек, близко к сердцу восприняв идеи Теории Раздувания и сочинив на ее основе собственную гипотезу «духовной реальности Вселенной», опубликованную позднее в Лос-Анджелесской «Панораме».

Из Теории Раздувания следует, что Первопричина нашей Вселенной (Правселенная), которую я идентифицировал с понятием Создателя (Бога), имела изначально 10+1 измерений, из которых 3+1 (пространство + время) образовали наш мир материи, а остальные 7 «свернулись» (по грубой аналогии со свертыванием молока), образовав нечто реальное, но недоступное чувственному физическому миру. Я об этом писал не раз, и поэтому здесь хочу лишь отметить, что паранормальные явления, если они действительно имеют место, а не являются плодом больного воображения, вполне могут быть обязаны своим происхождением этим самым, скрытым от нас семи измерениям (где сакраментальное число 7 легко уподобляется такому же числу широко известных из мифологии «сфер небесных», скрытых от нас «за семью печатями»). Будучи вне физических измерений, эти чисто духовные сферы, естественно, законам физики (во всяком случае - классическим) не подчиняются - и потому всяческие их (случайные и беспричинные) проявления в нашем мире выглядят неестественно, то есть - чудом. Такова самая общая концепция, не выглядящая, по крайней мере, ненаучно. Когда эзотерики вовсю прославляют паранормальные явления, а верующие с еще большей силой их порицают как ухищрения дьявольских сил, то для меня - как у стремящегося к истине объективиста - имеет значение не их знак, а сам факт их реального существования. Если не хитрый обман то, что столы у спиритов пляшут, а иконы у православных плачут (мироточат), то это в обоих случаях указывает на существование некоего иного мира (или миров) - и вот это для меня вопрос вопросов. И - далее - если таковые миры существуют реально, то, выходит, реально и посмертное пребывание в этих мирах, - а это уже вопрос, жизненно (смертельно) важный абсолютно для любого мыслящего существа, как бы он от него - страусообразно - не прятал голову в песок.

Очень часто эти миры воспринимают как находящиеся где-то рядом, но, будучи духовными (то есть, по определению, не существующими в физическом пространстве-времени), они есть - везде и нигде, всегда и никогда присутствующие. Они проявляют себя в момент временной (нирвана, воздействие наркотика, состояние высшего экстаза или транса) или мгновенной (умирание) изоляции от физического тела. Существование души умершего так же нереально в нашем мире (в нашей системе отсчета), как оно реально в ином мире (в системе отсчета умершего). Но живого человека интересует: возможен ли контакт между этим и тем мирами? В рамках здравого смысла - нет, в рамках классической физики - тоже нет. Но квантовая физика дает некоторую надежду. Уже теперь физиками осуществлен уникальный эксперимент телепортации фотона - этой невесомой (без массы покоя) элементарной частицы, это еще не электрон даже, - но, возможно, лиха беда начало. Оптимистов, однако, следует предостеречь, что квантовая наука имеет дело с микромиром, миром случайностей, а в мире, в котором мы живем, царит причинно-следственная связь, в пределах которой аномальные явления, если и случаются, то под видом чудес, вдобавок овеянных легендами, сквозь которые пробиться нормальному сознанию почти невозможно.

Хотелось бы еще добавить относительно параллельных миров. В рамках той же Теории Раздувания существует и такой ее вариант. Так как Раздувание происходило в духовной (мысленной, или информационной) стадии, то, не имея еще физических ограничений, сначала должна была возникнуть практически бесконечная Супервселенная с бесконечным же количеством «зародышей» (черных дыр) физических вселенных - либо подобных нашей, либо отличающихся от нее иным набором физических констант: гравитационной постоянной, массы электрона, скорости света и т. д. Из-за этой разницы различные вселенные не могут взаимно обнаруживаться физически, но могут, возможно, проявлять себя каким-то иным, странным путем. Заманчиво предположить, что в таком случае душа, то есть духовная сущность человека, лишившись материальной оболочки, может продолжить свое существование уже в иной вселенной, таким образом заселяя (или - подобно зерну - засевая) весь Космос. Хочу заметить, что сложные эти физические теории не имеют, однако, прямого отношения к моей гипотезе смерти, гораздо более простой и очевидной. А вот прямое к ней отношение и, возможно, совершенно революционное (и столь же несложное) имеет представление, совсем недавно пришедшее мне в голову Дело в том, что до сих пор не вызывало никакого сомнения то, что мы только можем судить-рядить о загробном мире, но живому чело-веку знать о том, что там есть на самом деле, не дано (опыты Моуди - всего лишь преддверие - и не совсем обоснованное - к этой картине). Но если, следуя моей гипотезе, загробный мир представляет собой некую «свертку» всей предшествующей жизни, когда в краткое мгновение вспышки подсознания эта жизнь «прокручивается» в умирающем мозгу, то сама эта «вспышка», во-первых, может быть зафиксирована приборами (это элементарно), а, во-вторых, в принципе возможно с помощью если не современной, то недалекого будущего техникой развернуть эту «свертку» и получить котя частичное видение потустороннего мира (так примерно действуют дешифровальщики, растягивая свернутую во времени зашифрованную информацию). Вернее, для науки дело даже не в том, чтобы увидеть эту картину (она, в принципе, понятна: как сон, как галлюциоподобное «озарение» и т. п.), а в том, чтобы зафиксировать само существование этой «свертки» как сгусток бесконечного множества импульсов в миг умирания. И так как, в принципе, технически такое возможно, то, значит, возможно и подтверждение (или отрицание) существования умершего в ином мире. Итак, как я писал в своей давней статье: «Загробный мир существует, но это немножко не то, что вы думаете»... И если это так, то это открытие «на кончике пера» и с большой буквы.. Если нет - ну, что ж: мало ли было всяких гипотез...

Все это, вместе взятое, безумно интересно и приводит к мысли, что выбранная мной (или тем, что внутри меня) дорога единственно верная - для самого меня, естественно. Но если мной и моим не совсем осознаваемым внутренним «я» какая-то «потусторонняя» сила все же руководила, то, кроме этого невидимого руководства, проявляла ли она сама себя в каких-то иных ситуациях? Я имею в виду возможность присутствия в себе так называемого феномена пси, то есть сверхчувственных проявлений, выходящих за пределы физики. Я всегда был уверен в их полном во мне отсутствии. Однако в книге Бернарда Гиттельсона «Ощутить неощутимое» я вычитал тест на самооценку своего пси, в котором рекомендуется относить сюда и кажущиеся иногда совпадениями или случайностями странные факты из собственной жизни. Тогда я попытался припомнить некоторые из них.

Помню, как в детском саду боролся с одним мальчишкой, а потом, повалив на пол и, переступив через него, сказал, что он больше не будет расти (была такая детская примета). Он, кажется, тогда заплакал, но вскоре эта мелкая история, конечно, забылась. Однако когда я встретил его уже лет через 10-15, то увидел перед собой буквально коротышку (и этот случай мы оба полушутя, но с некоторой неловкостью вспомнили).

Другое явление. Несколько лет подряд происходило вот что: если мне надо было утром проснуться пораньше, к примеру, в 5.15, чтобы успеть на поезд, то вдруг во сне я слышал отчетливый тройной стук (тук-тук-тук!), вскакивал с постели, смотрел на часы - и видел: ровно 5.15! А если, допустим, надо было встать в 6.30 - то и стук раздавался ровно в 6.30. Такое случалось и во время армейской службы и еще долгое время после.

Третье. В 1966 году я был сильно влюблен в одну девочку (я уже писал о ней - Раечка Смирнова) , а вот во взаимности своего чувства был не вполне уверен. В ту пору я временно подменял кадровика при райотделе милиции. В шкафу стояли папки с личными делами в алфавитном порядке, причем на некоторые буквы приходилось штук 40-50 папок, внутри же каждой буквы папки стояли произвольно. Выбрав одну из наиболее заполненных букв, я загадал, что если с первого раза, не глядя, вытащу задуманную фамилию, то у меня с этой девочкой будет все в порядке. И с первого раза угадал! Потрясенный, я решил закрепить успех и задумал еще одну фамилию на какой-то другой букве. И опять угадал!! У меня тряслись руки от волнения, когда пошел на третий заход. И снова - в десятку! Но что же дальше? Вышло у меня с ней что-нибудь? Увы!.. Но тогда о чем же говорит мой «удачный» опыт? Хотя тогда я, естественно, очень переживал, но теперь могу выделить два момента. Один: сконцентрировав все свои духовные силы, я все же не смог повлиять на некоторые, возможно, значащие для моей жизни события (а иначе и не могло быть - я все же не маг и волшебник - и на причинно-следственные связи воздействовать не могу), зато, второе: усилием воли, возможно (ибо вероятность трех подряд угадываний была чрезвычайно мала), я смог все же повлиять на ожидаемый выбор. А такого рода опыты с угадыванием произвольно выбранных компьютером карт проводились - и действительно давали результат, во много раз превышающий случайный. Объяснить это законами нашего мира невозможно и, значит, что-то действительно есть за его пределами...

Четвертое. У меня хранится фото, где моя личность, снятая на фоне морского пейзажа, вокруг головы - и, чуть слабее, пониже, около плеч - очень явственно окружена светлым ореолом, выглядящим буквально классическим снимком ауры. Возможно, это какая-то погрешность печати, но, возможно, и что-то иное.

Пятое. К таким же, если не к более чудным явлениям можно полагать обращение в черта моего пассажира в такси, о чем говорится в рассказе «Д-8-13-21».

Шестое. И вот еще одна история, которую можно растолковать неоднозначно. Однажды поздно вечером, когда я жил в деревенской хате в поселке Саблино, я услышал звук разбивающегося стекла. Подбежав к окну, я увидел в нем лицо матери (живущей тогда в Америке). Протягивая ко мне руки сквозь разбитое стекло, она произнесла: «Яник! Сынок!» - и исчезла, как бы осела на землю. Я выглянул наружу - там никого не было. И вслед за тем я обнаружил себя лежащим в кровати. Значит, это был сон. Я еще раз подошел к окну. Оно было целым и, конечно, за ним никого не было. Но сны (мои, по крайней мере), несмотря на очень иногда сильное эмоциональное воздействие, не бывают столь четкими и явственными, и даже во сне иной раз понимаешь, что это сон. А тут был реализм стопроцентный.

Я тогда решил, что с матерью что-то случилось, и очень боялся. Однако оказалось, что все в полном порядке, и вообще в этот день никаких значимых событий у них там, в Америке, не случилось. Так что этот случай, на первый взгляд, нельзя отнести к явлениям паранормальным. Однако же могло быть, что этот случай соотносился не с каким-то чрезвычайным событием, а был «всего лишь» телепатией, чтением мыслей моей матери на расстоянии, воспринятыми столь сильно, что невозможно было отличить навь от яви.

Седьмая история - с ключами. Собравшись как-то выйти из дома, я обнаружил отсутствие ключей. Все обыскал - нету. Значит, и не выйти никуда. Вроде, если, войдя в дом, открыл двери ключами, то они, по идее, должны быть где-то здесь. Но возможен вариант, что ключи мог злоумышленно похитить кто-то из посторонних - учитывая состав моих соседей, их гостей и типично коммунальную обстановку в квартире. Я вспомнил, что запасные ключи имеются у моих родственников, но живут они далеко и по состоянию здоровья сейчас ехать ко мне не могут. И тут, на счастье, зашел один приятель. Он тщательно и многократно ощупал карманы моих брюк, куртки, которая была на мне, но тоже ничего не нашел. Он же подсказал мне идею позвонить одной знакомой, которая жила недалеко от упомянутых родственников: она могла бы зайти к ним, взять ключи и отвезти их ко мне. Тонкость ситуации, однако, была в том, что она мне нравилась и, в частности, поэтому - из неловкости, если не из робости - я обычно не решался ей звонить. Но тут был нормальный повод - и я позвонил наудачу, ибо в это время она должна была быть на работе. Но оказалось как раз, что она - совершенно случайно - сегодня не работала. В общем, она не поленилась и, совершив довольно неудобный и длительный маршрут, привезла мне ключи. И не только привезла, но и осталась сама - и это стало началом наших дальнейших - довольно долгих и существенных для меня - отношений.

Так вот, в этот день я уже, конечно, никуда не выходил, а назавтра вдруг обнаружил свои ключи в боковом кармане той самой куртки, которую и я, и мой приятель многократно и безуспешно обыскивали. Ключи оказались в буквальном смысле прямо под рукой, и совершенно непонятно, как же мы могли их не обнаружить. Таким образом, ряд совершенно случайных обстоятельств привел к совершенно неслучайным отношениям, причем ситуация с ключами - их внезапное исчезновение и появление - выглядит совершенно мистически Можно только добавить, что знакомую мою все это совсем не удивило, ибо, по ее признанию, подобного рода явления случались с нею не раз. Психокинез? Телепортация? Полтергейст?... Почему бы и нет, если так было предписано сверху... (С ней же, с этой девушкой, уже позднее, довелось мне испытать одно очень сильное ощущение. Однажды утром, мы только проснулись - она сидела на краю кровати, а я романтично стоял перед ней на коленях - это было не позой, а, вообще-то, просто случайной ситуацией - и мы распили с ней по сто грамм водки. И вдруг у меня возникло состояние не просто счастья, а именно какого-то счастья космического, как бы полета над миром - и длилось это не как секундная вспышка, а минут 15-20, то есть как вполне осознанное, хотя и космическое, состояние. И она мне сказала, что и у нее было то же самое. А у меня такого не было никогда ни до, ни после...).

Можно сказать, что за «линией» тех или иных поступков и событий скрывается гармония жизни, далеко не всегда видимая не только снаружи, но и изнутри. В силу этой гармонии я могу теперь сказать, что не жалею ни о чем в прожитой жизни - даже о самом плохом и тяжелом. Пожалуй, я жалею только о том, чего не было: вот, например, так и не побывал на Аляске или на каком-то из островов Северного Ледовитого Океана (южные края меня почему-то не прельщают, хотя, помню, мечтал когда-то и об Африке, и о Рио-де Жанейро и еще о чем-то подобном. Но по-настоящему меня привлекал только Север и Дальний Восток, с которым у меня как-то связана строка из песни: «Далеко-далеко, где кочуют туманы» - и реально, очень сильно это я ощутил на Курилах). Эта гармония жизни, однако, сама по себе не предполагает гармонию смерти, которая (смерть) может быть вызвана самыми разными случайными обстоятельствами. И только в одном случае смерть может оказаться гармоничной с прожитой жизнью - в случае самоубийства, ибо только в этом случае человек исходит из конкретных обстоятельств своей жизни. Эти обстоятельства могут быть временными и тоже в какой-то мере случайными (например, неизлечимая болезнь или несчастная любовь), - но даже и тогда они в какой-то степени определяются духовным складом самоубийцы. В других же случаях эти обстоятельства могут быть выстроены во вполне просматриваемую линию, определяемую и психологией, и физиологией человека.

Сказанное здесь выглядит как апологетика самоубийства - и это действительно так. Большинство мыслителей так или иначе писали на эту тему - и «про» и «контра». Рядовой же человек в большинстве случаев самоубийство резко осуждает, исходя при этом из довольно простых соображений, ссылаясь либо на Библию, либо на созвучные с ней идеи. Но характерно, что, хотя и иудаизм, и христианство относится к самоубийству крайне отрицательно, но в самой Библии никаких прямых запретов на самоубийство нет, то есть ни Бог, ни апостолы этот трагический акт не осуждали, ибо случайно забыть о нем не могли. Так что можно допустить, что запрет на самоубийство был проявлением сугубо человеческой, а не Божественной воли. И действительно, жесткий запрет на самоубийство был принят в христианстве лишь в 1563 году, на Пражском соборе.

Один из самых распространенных доводов обывателя: Бог дал - Бог взял, то есть человек не должен вмешиваться в Божью волю. Говорят еще об «инстинкте жизни». Здесь, на мой взгляд, кроется главная ошибка. Отличие человека от любой живой твари состоит в существовании души, ибо тело, плоть имеется ведь и у самых низких существ. Когда жизнь становится невыносимой по причине болезни плоти, то избавление от нее служит как раз сохранению, спасению души. Только у неразумных существ инстинкт самосохранения направлен на спасение тела, а человек, спасая больное, загнивающее тело, защищает от этого гниения свою душу. Иное дело, что такое радикальное решение должно быть достаточно обдуманным, взвешенным в ракурсе предыдущей жизни и в перспективе жизни грядущей (потусторонней), то есть гармоничным.

И раз нет безоговорочного и конкретного Божеского запрета на самостоятельное лишение себя жизни, то какое, спрашивается, право имеют другие, посторонние люди вмешиваться в свободное волеизъявление страдающего духовно или телесно человека, продляя тем самым его страдания и обрекая, по сути, на пытку? Речь идет здесь именно о запрете, осуждении, а не о доброжелательном увещевании, психологической помощи, полезной в том случае, когда все же есть надежда изменить ситуацию. А если нет надежды? Я видел это в процессе умирания отчима, когда все было без слов ясно, но и родные, и медсестры бодренько врали умирающему: «О, ты сегодня прекрасно выглядишь!» и заставляли его делать мучительную и бесполезную (сказать «вредную» тоже язык не поворачивается) «гимнастику» и надевали на него эти унизительные, стыдные для мужчины американские памперсы, ибо он ходил уже под себя и, будучи в сознании, жутко стеснялся своего унизительного положения. В последние пару дней он, казалось, уже ни на что не реагировал, и было даже непонятно, видит ли и слышит ли он нас. Моя сестра пыталась накормить его жиденьким тепленьким мороженным, он не реагировал, и она в отчаянье сказала: - Папа, что ты хочешь? - и он вдруг совершенно внятно произнес: - Помереть хочу! - и это были его последние слова и его последнее желание...

Даже если рассматривать тяжелые обстоятельства как определенное испытание, преодоление которого способно возвысить человека (вспомним суждения Ильина и Сенеки), то ведь здесь, тем более, человек сам должен и волен принять собственное решение. В подавляющем же большинстве случаев человек просто панически боится смерти и даже жалко смотреть, как он тянет свое пресмыкающееся, тягостное себе и другим состояние. В определенной ситуации джеклондонской «воле жизни» предпочтительней «воля к смерти», что он сам и доказал на собственном примере.

В моем представлении существует лишь один неопровержимый довод «контра»: душевная травма, причиняемая близким, родным людям самоубийцы. Этот довод абсолютен, и обойти его в земных измерениях невозможно... Можно, однако, говорить об измерениях неземных, о которых сказано: «смертию смерть поправ». В моей гипотезе это означает проникновение через глубочайшее душевное страдание прямо в подсознание безмерной тоски об умершем, и - в свое время - перенос этой тоски в иной, несуетный мир, где происходит превращение (инверсия) невыносимой боли в неописуемое счастье (это превращение, мазохическое по форме, есть событие Космическое, или Божественное, неполным аналогом которому являются наиболее глубокие переживания мистического или религиозного опыта, а также и некоторые галлюциногенные ощущения).

То же самое можно сказать и об эвтаназии, которая призвана прекратить мучения обреченного на смерть человека. Просто диким и бездушным формализмом выглядит на фоне этих страданий так называемая «клятва Гиппократа». Ситуация эта, между прочим, напоминает фарисейское нежелание преступить субботний запрет, отвергнутый Христом для случая экстренной помощи, ибо «не человек для субботы, а суббота для человека», - и кто нынче сомневается в Его правоте? А вот доктора Геворкяна, спасшего множество душ человеческих от неимоверных телесных страданий, гуманистическая американская Фемида осудила как опасного преступника и убийцу. Здесь опять-таки придается безоговорочный (и бесчеловечный) статус формально понимаемому запрету «Не убий». В этом случае, «неубийствуя», мы подвергаем палаческой пытке смертное тело, ставшее обузой его бессмертной душе, ибо ей служит лишь добровольно преодолеваемое, возвышающее страдание...

Так получилось, что, когда я это писал, позвонила одна знакомая, рассказала, что у нее умер отец. Казалось бы, это весьма грустное событие, но особой печали в ее голосе не было - была лишь озабоченность предстоящими хлопотами, в чем-то, действительно, неприятными, а в чем-то еще... ну, как сказать... Я имею в виду дележ наследства, каковой - за исключением самой процедуры - может оказаться и весьма приятным (по своим результатам) обстоятельством. Здесь у меня звучит как бы некоторая ирония с моральным подтекстом. На самом же деле я имею в виду нечто другое. Жил человек - и нет! - и мы его больше никогда не увидим. А он уже никогда не увидит ни нас, ни красного солнышка, ни синего моря, ни зеленого деревца - ничего! Ведь это величайшая в мире драма, трагедия! На самом же деле, оказывается, не совсем так: трагедией смерть становится лишь тогда, когда она вызвана некоторыми внезапными обстоятельствами, в остальных же случаях - по крайней мере - драмой. А в случае длительной болезни, связанной с тягостным уходом за умирающим - даже облегчением. В случае же суицида, его грех (если все же принять это понятие) состоит в том, что самоубийца переносит свое страдание на самых близких ему людей. Именно в этом, возможно, кроется истинная причина его осуждения христианством со ссылкой на Божественный авторитет. История же с географией показывают, что отношение к суициду было отрицательным не всегда и не везде. Кое-где даже наоборот, например, в Японии. В моих словах нет никакого цинизма, ибо такова реальность. В жизни, к счастью (ибо это придает теме несколько оптимизма) смерть есть бытовое явление, и гораздо чаще получается почти так, как в известном еврейском анекдоте: «Ты слышал, Хаим? Говорят, Абрам умер!» - «Какая разница? - умер, шмумер... Лишь бы был здоров!».

В заключение хочу сказать, что приступая к этим писаниям, я вовсе не хотел акцентировать еврейскую тему, но так уж получилось - и потому подзаголовок с «русским евреем» возник уже потом. Как видно, дело вовсе не в рассудочном замысле, а «в том, что внутри нас...». То же самое, видимо, и в отношении темы смерти. Так что, будем же все здоровы: и русские, и евреи, и даже американцы проклятые...

Март-апрель 2003, Санкт-Петербург

Содержание

Наверх

P. S.

Завершая, замечу, что для воспоминаний написано здесь слишком мало, - но это именно потому, что дай себе волю - и вообще не остановишься, - да ведь и каждый человек, при желании, мог бы о своей жизни не один том написать. А я писал умышленно ассоциативно, по мере приходящих в голову деталей, да и сейчас постоянно возникают разные ассоциации - и каждая из них разворачивается - мысленно - как минимум, на страницу. Поэтому и написал лишь сотую долю того, о чем мог бы написать. Ведь ничего не написал о своих отношениях с родственниками, не покаялся в своей от них отгороженности, которая не есть, однако, эгоизм, хотя в индивидуализме приходится сознаться, - но это хотя и порок, но без оного порока быть писателем, поэтом, да и вообще творческой личностью - невозможно..

О матери, о дочке почти ничего не сказал, - опять-таки, это все отдельные большие темы, причем, очень личные - как их можно поверить бумаге? Не написал ничего о своих проблемах со здоровьем (кому это интересно?) - не «болючих», вроде бы, но страшно раздражающих своим постоянством и неотвратимостью, давящих на психику, невидимых, а потому и непонятных постороннему взгляду, - зато крайне неприятных, дискомфортных, изолирующих от нормальной жизни, которой иногда не мешало бы еще радоваться. Увы... Или, вот отдельная тема: почему меня привлекает не юг, а север, не солнце, а дождь, ветер, снег, метель, туман?.. Избы из серых, черных бревен... («Россия, нищая Россия! Мне избы серые твои...» - А. Блок). Я уверен (и это мне стало ясно, когда в армейские годы проезжал через уральские горы, деревни и поселки), что картины эти запали в мое подсознание в далеком детстве - и стали частью моего внутреннего я. Что ж теперь - ходить к психоаналитику, чтобы все это он из меня выкорчевывал?. Может, жить стало бы легче, веселее, но тогда это был бы уже нее я. Может, какие-то детали следовало бы подправить, но и то сомневаюсь в пользе такого исправления, потому что и в физическом теле и в духовном предназначении все связано, а по большому счету - гармонизировано (про «линию» здесь написано немало).

Про Америку - тоже почти ничего. Но, думаю, многое из того, что здесь не охвачено, в той ли иной степени имеется в моих рассказах, даже в самых мистических («метафизических»), и даже - в маленькой повести под сладким названием «Остров любви», но с настораживающим подзаголовком «Рабы», - в которой полно и садо, и мазо, но зато нет порно - и даже секса (несчастным героям повести, мягко говоря, не до секса). Но раз я написал такую вещь, то ведь и это не просто так: значит, что-то во мне такое было (и, наверное, еще много чего такого есть, о чем и не напишешь и в чем и самому не разобраться). Что-то, наверное, такое - не совсем нейтральное, писательски отстраненное - было у Набокова с его «Лолитой». Что ж поделать, все мы грешны - не в том, так в другом, хотя далеко не все готовы в этом признаться...

Нижеприводимый рассказ «Димыч и Вера», написанный «для внутреннего употребления» еще в 1986 году, совершенно реалистичен, сугубо автобиографичен и мелочно правдив (за исключением имен и профессий) даже в деталях, - и потому приводится именно здесь - как некое околохудожественное дополнение к авторским воспоминаниям.

ДИМЫЧ И ВЕРА

Далее

Книга "Что-то в памяти..." в интернет-магазине OZON.RU

Наверх