«На Васильевский остров я приду умирать…»
/И. Бродский/
Не пришел, не приехал, даже не прилетел…Не смог или не захотел? Но если бы захотел, то и смог бы. И юношеские строки его, как и положено в нашем мире, явили собой наглядный пример неосуществимости романтического идеала. Но, как и положено идеалу, они надолго вошли в подсознание читателя, стали частицей его личности. И пусть даже не к погосту – это ведь предельный случай, - но и просто к родным, незабвенным местам тянется душа человеческая, даже если и «четверть века прошло за границей, и надеяться стало смешным», - как с болью писал Георгий Иванов.
Ныне, однако, совсем уже не смешно было бы, слава Богу, надеяться на свидание с Родиной любому уж очень тоскующему по ней иммигранту. Тем более, если (как у меня, например) годы эмиграции не только не ослабили, но даже усилили эти желания и надежды. И, с другой стороны, почему бы не изведать на собственном опыте популярный рецепт против ностальгии, заключающийся в самом факте встречи не с ностальгической мечтой, а с грустной действительностью? Следствием такого рода эксперимента становилось, как говорят, полное излечение очередного страждущего духом – соответствующим превращением симптомов спорадического русофильства в синдром неизлечимого американолюбия…
Сказано – сделано. Подробности опускаю. В Америке все просто: есть билет, есть самолет авиакомпании «Дельта»… Из путевых заметок только: «За крылом самолета о чем-то поет…». И вот я, как писал поэт, в деревне. Поздняя осень, поля опустели… Кругом родная русская речь, которой так не хватало – при изобилии русскоговорящей публики – в эмиграции. Однако…Озлобленные вечными происками Сиона и бесконечной всеохватывающей нехваткой бывшие человеческие лица: двухметровые омоновцы в бронежилетах, с автоматами Калашникова, дубинками и наручниками; оборзевшие от безнаказанности чеченцы, с чувством бесконечного (расового и физического) превосходства взирающие на бедных бледнолицых; легкодоступные (но смотря кому!) русские девочки, подрабатывающие не только за шмотки, но и за кусок хлеба с маслом; толпы нищих, бродяг, бездомных, безработных, наркоманов и, само собой, алкашей…Ну, недаром же снисходительный молодой таможенник, не препятствуя провозу двух моих (охотничьих? финских?) ножиков, благодушно обозвал их «перочинными»(!).
И все же автор этих заметок не уподобился тому типовому невозвращенцу, который, как рассказывают, обнаружив уже в Ленинградском (простите – в Санкт-Петербургском) аэропорту все эти безобразия, тут же вылетел в обратном направлении, мгновенно и навсегда избавившись от безрассудных предрассудков молодости. Везет же людям!.. Автор же, напротив, памятуя прежние таможенные шмоны, так же мгновенно проникся чувством к Отчизне, зла не предержащей на своего блудного сына. Родина встречала его (меня) не только добрыми улыбками таможенников, но и родными ароматами и пейзажами… До боли знакомая и родная дорога из аэропорта… «Бегут, бегут пути-дороги», - пела душа.
Я останавливаюсь, ибо все это вместе звучит если не двусмысленно, то неопределенно. Где правда: добрые таможенники или злые омоновцы? Что ж, каюсь: именно этого я и добивался, чуть-чуть подыгрывая своему американомыслящему читателю, который давно уже знает, как все плохо и гадко там, на оставленном им краю света. На том он и стоит, ибо, как известно из элементарной метафизики, чем хуже (в его представлении) там, тем оно лучше здесь. Эрудированный читатель понимает: да, здесь бывает трудно, но, в принципе, не страшно, во всяком случае, с голоду здесь еще никто не умирал – достаточно взглянуть на откормленные рожи бездомных. А там – таки страшно. И насчет путей-дорог и насчет ароматов расейских – все понятно. Так вот, я хочу сказать как раз наоборот: ничего не понятно. По крайней мере, если верить в Россию – на безопасном расстоянии – еще как-то можно, то понять ее – на том же расстоянии – никак нельзя, - со всем даже нашим умом, а, современнее говоря, менталитетом (старина Тютчев просто еще не знал такого слова). В общем, нигде я не встречал такого спок… Стоп! А как же насчет злых лиц, дубинок, наручников, чеченцев, бродяг, алкашей и девочек?.. Признаюсь, что умышленно вводил читателя в заблуждение, предвкушая наихудшие его ожидания. «Читатель ждет уж рифмы «розы…». Ну, так – получай!
Так вот, я и говорю, что нигде не встречал я такого спокойствия, такого мира и такой, мне кажется, свободы (то есть свободы не как осознанной необходимости, а свободы как воли в чисто русском – то есть без необходимости – ее понимании, в которой, как пишет в книге «Бандитский Петербург» Андрей Константинов, «загадочность русской души как раз и заключается», и добавляет: «Англичанину не объяснить, в чем разница между свободой и волей. А для нас осознание этой разницы может стать трагедией всей жизни». А пока не осознали – и ладно: гуляй, Вася!, как когда-то «гулял по Уралу Чапаев-герой», не говоря уже о Стеньке Разине… В этом, несомненно, есть своя, весьма отличная от западной, привлекательность). Для сравнения, спокойствие тихих американских городков пусть и не мертвое, конечно, но какое-то пустынное, приглаженное – по типу газонов или постриженных кустов – и в то же время напряженное внутренне, оплаченное даже и в буквальном смысле отгороженностью от остального мира… Эта тишина в любой момент может взорваться (и взрывается!) отнюдь не соловьиными трелями сигнализаций, воем полицейских и прочих пожарных сирен, зловещим рокотом вертолетов… И хотя весь этот карнавал, возможно, во благо человека, но несколько утрированная динамика бесконечного множества таких спасательных средств отражает подспудную энергетику сил зла, до поры, до времени таящуюся в этом сверхблагополучном обществе. И даже если сегодня все тихо, одни только птички чирикают, сверчки поют-заливаются, белочки кругом скачут, и собачки, вместо того, чтобы лаять или кусаться, глядят на прохожих влюбленными глазами,.. – то скорее всего ждет вас в почтовом ящике не письмо от друга, не любимый «толстый» журнал, а красочная пустая рекламка, бездушная телефонная книга и, конечно, одна из вершин современной экономической мысли – «бил» на свет, на газ, на телефон, на квартиру, на страховку,.. на саму жизнь, в общем.
И вот, денно и нощно гуляя по «бандитскому» Санкт-Петербургу, я постоянно убеждался, что Россия, слава Богу, до таких вершин еще не поднялась, подтверждением чего, на мой взгляд, служат хотя бы скромненькие милицейские «ГАЗики» с крошечной и бесшумной зеленой мигалкой. И лишь раз за месяц довелось мне увидать, как забирали пьяного, не совсем, правда, аккуратно запихивая страдальца в кузов. Но зато ни наручников, ни дубинок… Даже странно как-то: демократия уже все-таки, свобода – ну, как же без наручников?! Известно ведь, что свобода каждого ограничена свободой других; например, свобода кулаков черного парня Родни Кинга ограничена свободой полицейских дубинок, свобода дубинок – свободой кинговских адвокатов, свобода адвокатов – монитарными возможностями или запросами клиента, короче – долларами, то есть самой свободной субстанцией в нашем свободном мире… Ну и так далее – хотя далее уже, кажется, и некуда. Но либо я просто недоразглядел этих основных признаков мировой демократии в российской мгле, либо она там еще в эмбриональном состоянии, несмотря на современный омоновсий камуфляж. Еще раз отмечаю, что пишу только о том, что сам видел и, возможно, где-то там, внутри затаились и оглушающие сирены, и ослепляющие фары, и сверкающие всеми цветами радуги полицейские чудища… Все как в Америке!
Вот есть даже (как в Израиле) и своя «Стена плача» у Гостиного двора, где печально одинокие русские патриоты предлагают свою печатную продукцию, в которой слово «еврей» (действительно, по Губерману, «как много в этом звуке для сердца русского слилось!») встречается чаще, чем слова «патриот» и «родина» вместе взятые. Но, невзирая на это, я, не скрыв своего чуждого происхождения и гражданства, стал в известной степени самым желанным покупателем. И собеседником тоже. А что – с палестинцами можно договариваться, а с нашими – не положено?! Хорошенькое дело! Хочется ведь знать и их правду – а вдруг и в ней что-то есть? И вот стоим мы с нашими ребятами под поздним осенним дождиком и вместе плачем за Россию. А вместе нам и никакой дождь не страшен, - тем более, что мой новый друг Юрий Николаевич, бывший инженер инженер-электронщик, а ныне зачуханный продавец национал-патриотической литературы, заботливо отдает мне свою шапку…
Но близится день разлуки. За четыре дня до отъезда навалилась депрессия. Три дня. Два… Ничего не успел! Не в смысле дел каких-то, а в смысле душевном: все увидеть, потрогать, почувствовать… А дома, улицы, люди становятся все ближе и все роднее. Мне ведь было здесь так хорошо, как давно уже не было, а, может, и не будет… Как же иначе? Какие люди! Еду как-то в переполненном автобусе, в кармане тысяча баксов для передачи (не по бизнесу, а в порядке оказии, помощи) одним полунищим знакомым моих знакомых. В окнах темно-серая мгла, ничего не разглядеть, где я еду – не знаю, ибо остановки не объявляются. Но в беде моей дружно приняла участие вся прижатая ко мне половина автобуса, хором объяснила, растолковала – и вскоре я приземлился в точно рассчитанном квадрате… «Гусар, а деньги?», - спросит недогадливый читатель. Догадливый промолчит – и оба ошибутся...
Или, скажите, где еще в цивилизованном мире (даже на 7 Ноября, к которому автор, как вчерашний новорожденный, имел самое прямое отношение) незнакомые люди, едва познакомившись, вдруг начнут скидываться на троих в угрожающих западному слабому здоровью количествах? Пронесло, однако… Ну, как не любить таких людей?!
Чистенькой, все той же до слез знакомой дорогой движемся в аэропорт. Погода опять замечательная (и в дождь она была замечательная, и без дождя – тоже, а со снежком была бы еще замечательнее. Ностальгия? Поэт Александр Городницкий сказал: «Ностальгия – тоска не по дому, а тоска по себе самому». Эти слова многие поняли так, что дело не в земле, откуда родом, а просто в нашей психике. А, значит, как бы и не в Родине, которая пишется с большой буквы. И можно, значит, исключить это понятие, как искусственно нам навязанный идеологический миф, тем более мешающий строить нам новую, заокеанскую жизнь. И хотя дело, действительно, не в географии или идеологии, но и не «просто» в психике, ибо нет психики без прошлого, а без психики нет и личности. Забвение прошлого чревато гораздо большим, чем это кажется на первый взгляд. И, увы, эмиграция дает нам много тому примеров, хотя, с другой стороны, куда денешься? Ведь без адаптации нет эмиграции). И таможенники, кстати, замечательные… Мне не поверят и скажут: «Погода хорошая, таможенники хорошие – это бывает, но неужели ничего нехорошего не увиделось вам за все время визита?». Увиделось, как же без этого? И хотя полнейшее изобилие – рыночное, магазинное, ларечное – радует глаз, в душе – беспокойство. И даже не о том, по плечу ли это изобилие простому люду (ибо я видел: покупают, хотя и понемножку, если не все, то многие. То есть еще пока жить можно), а о том, что промышленность разваливается, и это видно даже простым глазом: проезжая видишь стоящие неподвижно заводские и строительные краны, в магазинах сплошной импорт. Но, повторяю, на данном этапе еще жить можно. Даже не выживать, а именно – жить. Те, кто не ударился в бизнес, ударились в духовность, более или менее успешно заменяющую для многих грубую физическую пищу. В Америке ведь, согласитесь, насчет всякой там материи перебор – так, значит, где-то там, в другом месте, по законам сохранения должен быть недобор. А в России, естественно, все должно быть наоборот, - что, собственно, и дает надежду. Где индийская философия, где христианство с его Царствием небесным, а где и просто русский авось (что, впрочем, то же христианство: завтрашний день сам себя прокормит). И кто знает, что нужней для человека. Я вот сам очень возмущался строительством Храма Христа Спасителя в такое тяжелое для России время, а теперь, побывав там, думаю: а, может, за ней не только сермяжная правда? Дома стоят, не разваливаются, улицы – почти чистые, люди – почти сытые (про совсем сытых речь не идет). Театр, можно сказать, полон, ложи блещут… С кино, правда, полный завал, но это, видимо, в пику Ленину. В ВУЗах, за исключением экономических – то же самое – и опять-таки назло Ильичу с его трехкратным «учиться». Прессу читают мало – простому человеку не по карману, да и поднадоела вся эта плюралистическая болтовня, пришедшая на смену коммунистическому единобожию; но книги читают по-прежнему, и, может, еще и в этом спасение Руси.
Лос-Анджелес, ноябрь-декабрь 1996
P. S. По приезде из России, когда я еще только замысливал эту статью, кто-то из работников «Панорамы» (куда я собирался ее отдать) сказал мне, что всякую «чернуху» про Россию они теперь не принимают, а, наоборот, им сейчас нужно все хорошее и светлое. Я очень обрадовался: ведь это именно то, что и мне нужно. Но статью не приняли, и я какое-то время думал, что просто переборщил со своей никому не нужной здесь любовью. Потом понял, что и вообще пошел «не в ту степь». Им нужно было не то «хорошее и светлое», что по линии патриотизма и, тем более, ностальгии по старым временам, а то, которое шло бы на поддержание курса «реформ», на поддержку ельцинского режима. У меня же вышла одна сентиментальная болтовня. Медленно доходило до меня, что такое «свобода» буржуазной печати…