“Без сомнения, наиболее сильный толчок к философскому размышлению и метафизическому пониманию мира дает знание о смерти и - наряду с ним – и видение страданий и горестей мира”.
/Артур Шопенгауэр/
“Как знать, что именуемое нами небесным не является человечес ким, а именуемое человеческим не является небесным?”
/Чжуан-цзы/
“Иногда (очень редко) умершие снятся во сне совсем по-другому, чем снятся обыкновенные люди. То есть они говорят и выглядят, как живые, но это не сон о прошлой их жизни с нами, а сон о нашей теперешней встрече с ними, вдруг ожившими и пришедшими с нами повидаться”
/Абрам Терц/
Когда я уже закончил эту свою небольшую книжицу, кое-кому показал и перечитал сам, то понял, наконец, что для широкого читателя она, так сказать, неудобоварима. Тема, которая, по идее, должна заинтересовать чуть ли не любого, оказывается для большинства недоступной по той простой причине, что большинство людей не имеют ни времени, ни желания вникать в сомнительную метафизику никому не известного автора. Иное дело, например, Шопенгауэр... Впрочем, какой процент населения земного шара читал произведения этого замечательного философа, знакомство с которым произвело буквально шоковое впечатление на таких мыслителей, как Толстой и Ницше? А у Шопенгауэра, между прочим, имеется целая работа, которая так и называется: “О метафизической потребности человека”. Кто-то весьма этому удивится, полагая полное отсутствие у себя таковой потребности – и будет неправ. “Под метафизикой, - пишет Шопенгауэр, - я понимаю всякое предполагаемое знание, которое выходит за пределы возможного опыта, то есть за пределы природы или данного явления...”. Фактически за этим стоит проявление интереса ко всему непонятному или таинственному, хотя и свойственное очень многим людям, но по-разному ими реализуемое – то есть либо через размышление, либо через веру, религию. Так что в той или иной степени все мы – метафизики , и уже чем-чем, а проблемой смерти не можем не интересоваться. И, в конце концов, мы ее (проблему) можем обойти, но она (смерть) не обойдет нас.
К проблеме смерти я пришел два года назад, можно сказать, косвенным, но в то же время и естественным путем, совершенно самостоятельно, во время работы над темой о происхождении Вселенной (см. книгу “Формула Бога”), еще будучи абсолютно незнакомым с различными версиями смерти; и уже потом, проявив к теме некий “специфический” интерес, я просмотрел массу литературы, посвященной смерти – в поисках каких-либо подтверждений или дополнений к моей версии. К счастью или к несчастью, но я не обнаружил нигде ничего подобного. Наивные религиозные представления сменяются (или дополняются) весьма наукообразными теориями, основной недостаток которых, по моему мнению, не столько в их сложности или недостаточной внутренней обоснованности, а в каком-то гнетущем “матерьялизме”, пробивающимся сквозь эти, вроде бы духовные по замыслу построения. Это недостаток, вообще-то, любой положительной науки, оборотная сторона ее несомненных успехов. В настоящем предисловии, суть которого именно в донесении моей версии к массовому читателю возможно более простым языком, я не могу в подтверждение своих слов вдаваться в разбор таких теорий, но, думаю, многие согласятся с этим фактом в целом (желающие могут ознакомится с основательным обзором различных версий и теорий смерти, например. по книге В. С. Поликарпова «Феномен жизни после смерти»).
Итак. в этом предисловии, написанном уже по завершении самой книги, я хотел бы как можно проще изложить суть своей теории смерти. Таким образом упрощается и задача читателя, который может обойтись этим кратким прочтением, не забивая себе голову излишней метафизикой. В принципе, тут ничего плохого, но следует помнить и слова того же Шопенгауэра о том, что "склонность к философии и состоит прежде всего в способности удивляться обыкновенному и повседневному...". И далее: "Чем ниже человек в интеллектуальном отношении, тем менее загадочно для него бытие: ему представляется само собой понятным, как все существует...". Так в чем же, наконец, состоит моя теория или, скромнее говоря, версия?
Определенная простота (которую я постоянно подчеркиваю) моей версии в том, что все основные положения, на которых она строится, уже давно известны – следовательно, могут быть приняты без особых возражений. Никто, например, теперь не сомневается в относительности времени, причем относительности в двух смыслах: физическом и психическом, то есть времени объективном и субъективном. Об относительности физического времени, открытой Эйнштейном, которое также приложимо к моей версии, я в этом предисловии, простоты ради, говорить не буду, а вот факт относительности психического времени гораздо более близок любому человеку. Все знают, насколько меняется субъективное восприятие времени в зависимости от тех или иных условий, но особенно ярко и впечатляюще это явление имеет место во сне, когда за несколько минут или даже секунд с человеком происходят события, сопоставимые иногда с годами и десятилетиями. Кто-то скажет: ну, это спящему просто так кажется. Верно, но во сне ему не кажется, что ему кажется. И хотя иногда даже во сне человек понимает, что видит сон, но эмоциональная убедительность сна порой перекрывает любую реальность. Так вот, эта относительность восприятия времени в момент умирания играет еще большую роль, чем но сне. Дело еще и в том (а это второй пункт моей версии), что в момент истинной смерти - в отличие от смерти клинической, когда человек все же возвращается к жизни – происходит отключение функций головного мозга, а это означает, по сути, разрыв электрической цепи, образованной нейронами и синапсами мозга. И, значит, но закону электромагнитной индукции в цепи с индуктивностью (в обычной электрической цепи индуктивность создается витками проволоки, а в нашем случае - бесчисленными мозговыми клетками и их окончаниями) в момент разрыва является значительно усиленный индукционный ток, то есть - в нашем случае - напоследок перед окончательным угасанием происходит резкое усиление всех эмоций, придавая необычайно яркую окраску всем вырывающимся из подсознания и, казалось бы, прочно забытым воспоминаниям.
Как видит читатель, и в этом пункте нет ничего нового и необычного, хотя почему-то на это обычное обстоятельство никто, кажется, не обращал внимание. Я же на это нормальное физическое явление обращаю особое внимание и утверждаю, что в некий момент, который означает окончание земной жизни, то есть в момент истинной смерти, повышенная активность мозга наряду с субъективно (а можно показать, что не только субъективно, психически, но и объективно, физически - в релятивистском, эйнштейновском смысле) растянувшимся временем создает качественно новую ситуацию вечной жизни. То есть растянувшиеся во времени и индуктивно усиленные воспоминания в момент смерти создают ярчайшую иллюзию пережитой - и как бы вновь переживаемой - жизни. Но вопрос: только ли иллюзию? Во всяком случае для умирающего еще в большей степени, чем для спящего эта «иллюзия» будет превосходить любую реальность. И здесь ключевое обстоятельство: если выходящий из состояния сна или же клинической смерти человек имеет какую-то возможность сравнить свою иллюзию с реальностью, то умерший такой возможности не имеет: у него нет остановки, точки возврата (некая граница, барьер, река, о которых рассказывают возвратившиеся из состояния клинической смерти люди). Короче, умерший не может осознать сам факт своей смерти, он до этой предельной точки в своем сознании не доходит - и. следовательно, жизнь для него - в его иллюзии - продолжается без конца, то есть в вечность.
Тут, мне кажется, несмотря на далеко идущие выводы, трудно возразить по существу, однако внимательный читатель может заметить: но ведь это есть чистый материализм, против которого автор сам недавно возражал. Нет, это не материализм, хотя и не идеализм тоже. Ведь тут говорится о некоем очень необычном, экстремальном, но все же реальном психическом состоянии. «Психо» ведь и значит душа в переводе с греческого. И хотя тут действуют вполне материальные "механизмы", но для самого умирающего материальность сведена к нулю, и сам он пребывает теперь в чисто духовном состоянии, не имеющем уже никаких физических контактов с организмом. Главное, полностью исчезает боль, которая в той или иной степени всегда предшествует смерти, - а это само по себе придает необычную легкость освободившейся от тела душе. Здесь душа выступает в чистом виде и при этом как бы пребывает в вечности. Действительно: никакой мистики! Но, с другой стороны, - и никакого материализма: нет уже материи, нету! Вся душа – одно сплошное, превратившееся в Вечность воспоминание. Но если под мистикой понимать ощущение чего-то таинственного, находящегося за пределами нашего мира, то здесь мы получаем максималистский ее вариант, предельный экстракт мистики. Это я говорю прежде всего тем читателям, которые, вроде, и готовы мне поверить, однако не готовы расстаться с теми своими ощущениями, которые придавали щемящую остроту их представлениям об ином мире. Но, если подумать, то все их "потусторонние" убеждения сводились либо к недосказанным и неясным библейским оговоркам, либо к не более ясным и совершенно не согласованным друг с другом убеждениям разного толка мистиков. Ну и, конечно же, жажда бессмертия дает себя знать - так что поверишь и в Бога, и в черта...
В чем главное заблуждение большинства желающих верить в существование иного мира? В том, что они его представляют где-то пространственно существующим, - а иначе какой в нем смысл? Но религиозные мыслители говорят: Бог (а, значит, и мир иной) – в душе человека. Для нефилософа такое выражение подобно тому, что иной мир, выходит, просто выдуман, надуман, и он с таким пониманием не может смириться. С иным миром, который существует где-то вне нас и куда мы можем попасть после смерти, как-то понятнее. Даже если там есть ад, в отношении самого себя верующий полагается все-таки на лучшее...
Выражение «иной мир - в душе человека» (так же как и Бог в душе - ведь иной мир там, где Бог; специально же о понятии Бога говорится в "Формуле Бога") чаще принимается как некая поэтическая метафора. По моей же версии эта фраза приобретает самый буквальный смысл: иной мир не сочинен нами, но самым непосредственным образом формируется всей нашей жизнью, нашими знаниями, поступками и эмоциями. И не обыденная память хранит и создает образ иного мира - ибо она чересчур механистична, в ней самой по себе нет фантазии, тайны, - а глубинная, потаенная память подсознания, память, которая в иные, очень редкие минуты посещает нас, вызывая непонятное волнение и мистический трепет. Обычная память логична и рациональна, такой (почти такой) памятью обладает и компьютер; память же подсознания целиком иррациональна, нелогична. таинственна... Умирающему, как и спящему, нет дела до того, происходят ли его видения «на самом деле» или это ему только кажется, - и каждый знает это на опыте собственных сновидений. Поэтому, припомнив словосочетание «вечный сон», которое можно теперь расценить и как вечную «жизнь после жизни», не будем недооценивать предлагаемого мной объяснения. И более того, поняв, что этот «вечный сон» и есть создаваемая нами же при жизни наша будущая реальность, задумаемся о том, как сделать эту реальность достойной Вечности. И, опять-таки, это не «красивые слова», не литературный прием. Кто-то может сказать, что если эта сноподобная «реальность» и существует, то от нас она не зависит, так как на нее мы не можем оказать никакого прямого воздействия. И действительно, сны, хотя и формируются впечатлениями нашей жизни, но все же косвенно, вне нашего желания. Однако смерть не сон. Спящий человек находится еще в контакте с физическим миром, на него оказывают влияние как внешние, так и внутренние (телесные, физиологические) раздражители. Всего этого нет у умирающего (в момент отключения мозга). Его мир полностью бестелесен, а, значит, и полностью духовен. Он не подвержен случайным влияниям этого материального мира, а целиком заполнен "событиями" уже прожитой жизни. (Понятно, что как и во сне, посмертные видения не являются буквальным повтором прижизненных событий, а являются в самом причудливом их переплетении. Поэтому не дай Бог. чтобы они походили на страшный сон; вспомните: ведь речь идет о Вечности! Вечный ад... Ужас! Так что недаром древние предупреждали: "Помни о смерти!". А многие философы заявляли еще круче: "Цель жизни - смерть"). Легко видеть, что это означает в применении к любой интерпретации вечной потусторонней жизни, а в нашей версии можно говорить не о каком-то неясном и сомнительном воздаянии «за грехи наши», а о прямой ответственности за грядущую жизнь, которую мы же сами и порождаем своими здешними деяниями и помыслами. В потустороннем мире ответственность наступает как сильнейшее духовное страдание, незамутненное и незащищенное никакими оправдательными материалистскими доводами. То, что религия называет грехом, в рассматриваемой версии есть нарушение некоего незримо присутствующего в подсознании и неосознанно воспринимаемого, как говорил Кант, «категорического императива», то есть всеобщего нравственного закона, которому подчинены все люди, независимо от их происхождения и положения. Здесь имеется множество нюансов типа: а нарушает ли всеобщий нравственный закон неграмотный дикарь, скальпирующий побежденного врага или поедающий его печень?, - однако в предисловии эти рассуждения звучали бы чересчур утомительно (так что читателю предоставляется приятная возможность самостоятельно поразмыслить - желательно в духе вышесказанного, придающего туманным рассуждениям на эту тему конкретное содержание и направленность). Необходимо, однако, добавить, что чересчур приземленный склад души лишает человека «пропуска» в мир грядущий - и не порядке какого-то наказания, а по той простой причине, что такого рода материалист, ограничивая свой духовный мир, при жизни не формирует требуемого для потустороннего "бытия" тонкого состояния души. Преимуществом такого положения, возможно, является отсутствие "ада", но зато - и ни "рая", и вообще никакой вечной жизни. Умер - так умер... в самом прямом материалистическом смысле этого слова.
Напротив, страдания и вообще всякий эмоциональный накал способствует созданию "тонких миров", накапливающихся в подсознании и раскрывающихся в момент смерти, причем именно страдания - более всего. И здесь появляется еще одно положение моей версии, которое я бы назвал инверсией, то есть как бы переменой полюсов, знаков - с плюса на минус, с минуса на плюс... В последние мгновения жизни, когда утрачивается связь мозга с телом, всякая боль исчезает - и это внезапное исчезновение вызывает такое же внезапное ощущение необычайной легкости ("гора с плеч"), полета («душа улетела») - и соответствующее этому состоянию чувство эйфории. Это совершенно естественное, не выдуманное мной явление, каковое, надо добавить, наблюдается у многих людей в момент клинической смерти (состояние клинической смерти, о котором нам теперь многое известно, по моей версии служит хорошей моделью смерти истинной, о которой - по причине отсутствия обратной связи с умирающим – нам, казалось бы, не может быть известно ничего). Но если к этому понятному явлению добавить положение об относительности времени, то столь же понятным становится и состояние вечного блаженства после смерти (однако, напомню, на это состояние чрезвычайной легкости и полета души, накладывается груз - теперь уже духовный - "земных грехов", который нашел отражение в библейском понятии Страшного суда (и, видимо, ада). Не имея возможности вдаваться здесь в рассуждения на эту тему, хочу все же добавить, что принятая в некоторых религиях предсмертная исповедь, покаяние, совершенное с возможной только в столь критический момент душевной откровенностью и болью, и есть, возможно, религиозный эквивалент (очищение, спасение) инверсии.
Можно еще сказать, что сама эта «переполюсовка», превращение страдания в наслаждение, также имеет вполне земной аналог, который, возможно, не всем придется по душе: как нетрудно догадаться, я имею в виду так называемый мазохизм. Так как это понятие, не совсем справедливо ассоциируемое с сексуальными извращениями, имеет все же очень глубокие корни в человеческой психике, и в той или той степени на своем опыте известно весьма многим людям, то его можно использовать тоже как модель рассматриваемого послежизненного состояния. Но если при жизни мазохизм, даже и духовный (типа "травить душу"), несет в себе нечто негативное, то краткий миг "жизни после жизни" полярно меняет и ощущения и оценки. Понятно, что расставание с жизнью должно нести в себе глубочайшую ностальгию. Но это означает также, что и обычная ностальгия имеет к смерти то отношение, что она может быть моделью возвышенных и томящих смертных ощущений и, что не менее важно, своеобразным для них тренингом. Человек, при жизни не испытывающий ностальгии или прагматично ею пренебрегающий, само собой лишается тех необычных ощущений, которые дарит нам смерть. Ведь миг умирания и состоит целиком из этой памяти о прошлом, отвергая которую мы отвергаем и наше посмертное будущее - именно то, которое есть Вечность.
И еще надо сказать, что посмертные воспоминания соединены между собой не причинно-следственной, как в материальном мире, а ассоциативной, как во сне, связью. Привычная связь времен отсутствует, события (видения) меняются не логично (линейно), а калейдоскопично. благодаря чему трагический и краткий миг смерти обращается в бесконечно разнообразную, томительно-влекущую Вечность.
И, если мы уже коснулись сна, то хотелось бы упомянуть нашумевшие на весь мир книги Карлоса Кастанеды, в которых автор под руководством некоего дона Хуана проходит целую школу мистического видения, в частности, науку управления сном. Я далек от мысли, ссылаясь на аналогию между смертью и фазой активного сна, рекомендовать какую-либо методику «формирования» смерти (как будущей «жизни»), тем более, что и Кастанеда признает большую опасность этих опытов; однако наука дона Хуана подает идею прямого (а не косвенного - что общеизвестно) влияния прожитой жизни человека на ее духовное воплощение в Вечности. В конце концов, ведь об этом и речь...
Итак, как я уже говорил, читатель может ограничиться этим предисловием. Но, ограничившись предисловием, он может придти к сомнительному заключению, что Бога нет, а есть только человеческое сознание, создающее и Бога и иные миры. Нет, автор не хотел этого сказать: он все же склонен к созданию целостной концепции Бога, человека и Вселенной, о чем и шла речь в "Формуле Бога". Но все же как не сказать главного, главного не в онтологическом смысле, связанном с пониманием Бога и Вселенной, и даже не в религиозном, связанном со спасением, покаянием и очищением, а в личностном, связанном с трагедией земного существования, чем трагичней и тяжелей которое, тем возвышенней и легче, и притягательней есть освобождение от него, даруемое смертью. И не только освобождение, но и неописуемый в земных понятиях великий восторг взращенной в земных страданиях и битвах души («Может быть. жизнь состоит в выращивании души, да, да, той самой, бессмертной, что сменит тебя и улетит прочь... Надо чтобы душа тебя запомнила, с тобой подружилась и по потомству сохранила частицу твоей личности» - Абрам Терц). Это случится тогда, когда, по выражению того же Терца (Андрея Синявского) страх смерти будет «не изжит, а развит до силы, способной пробить брешь в гробнице и выскочить по другую сторону». Тогда и жизнь, наконец, утрачивает свою бессмысленность, а то, что мы зовем душой, коснувшись смерти и оттолкнувшись от нее, улетает в бессмертие...
Декабрь 1997