"Всегда будут люди, которые утверждают, что этого нет, потому что им не пришлось испытать что-нибудь подобное. Но я говорю тебе, что это существует".
Спрыгнув на берег из легко качнувшейся лодки, я еще раз огляделся вокруг. Местечко прекрасное. Густая растительность укрывала берега острова, придавая ему жутковатую привлекательность. Еще на подходе к острову можно было разглядеть в просветы между деревьями дикие, хотя и не слишком высокие скалы другого берега. Мне думалось пожить здесь недельки две в отрыве от всякой цивилизации, занимаясь одной только рыбной ловлей, хотя я и догадывался, что стопроцентного одиночества не получится.
Упрятав лодку в зарослях и прихватив с собою рюкзак, я отправился на поиски какого-нибудь романтического ночлега типа пещеры или чего-то в этом роде. Двигался я наугад, но довольно скоро обнаружил хорошо утоптанную тропинку, уязвившую мое ощущение первопроходца. Но ничем другим человеческое присутствие не означалось, и предвкушение таинственных приключений вновь вернулось ко мне.
Внезапно мне показалось, будто в просвете леса промелькнуло голубенькое девичье платьице. Я прибавил шагу и, действительно, за одним из поворотов заметил девичью фигурку, легко и быстро ступающую по траве. Она, должно быть, еще не расслышала моих шагов и не оборачивалась. Мне тоже не хотелось окликать ее раньше времени – чтобы подольше насладиться прелестным видением. Чего-то напомнила мне ее походка, мягкая и сильная одновременно и еще как бы парящая над землей – тигра, что ли? Или, быть может, охотника за тиграми? Плотные гладкие ножки и достаточно рельефные бедра заставили бы обратить на себя внимание не только на необитаемом острове, но и в любом столичном центре. Печально только, что одна она попасть сюда никак не могла, и какой-то счастливец на этом острове наверняка уже ждет ее... Я пошел быстрее, решившись, наконец, рассмотреть ее лицо, предполагая – и зная по опыту, – что природа иногда не скупится, создавая свои шедевры. Не дойдя двух-трех шагов до свой желанной цели, я окликнул ее: "Девушка!" И тут Она обернулась...
Невообразимый ужас охватил меня. Застывшая, неподвижная маска вместо прекрасного лица. Сплюснутый нос, прижатые к щекам уши, растянутый в омерзительной гримасе рот... Чудовище молча сделало шаг в мою сторону. От шока я не мог даже сдвинуться с места. И тут же сильнейший удар в живот свалил меня на землю. Дыхание прервалось, и я, беспомощно изогнувшись, покатился в какой-то небольшой овражек. Одна лямка рюкзака при падении сползла с плеча, и, судорожно сбросив другую, не понимая, от кого и куда я бегу, задыхаясь от мистического страха, я понесся вдоль оврага. Контраст между сложившимся за минуту до этого образом "таинственной незнакомки" и представшим передо мной нелепым чудовищным ликом был столь поразителен, что и без удара потряс бы меня до основания. Ватные ноги подгибались, цеплялись за корни. Сердце выскакивало из груди... Далеко мне не убежать. И вдруг сознание как-то само собой прояснилось. Как же так? Здоровый молодой парень изо всех ног улепетывает от какой-то девчонки! Пусть даже она и страшный урод – если и это мне не померещилось в густой тени деревьев... Пусть даже она и ударила меня зачем-то – скорее всего, просто испугавшись внезапности моего появления. Удар был, конечно, чрезмерно силен для женщины, но так могло получиться и нечаянно, с испуга. Придя немного в себя, я замедлил шаги и приостановился. Никого... Сердце еще выдавало недавно пережитый испуг, ноги дрожали, и мне пришлось усесться на ближайший пенек. И тогда стыд, бесконечный муторный стыд овладел мною. Надо же было так позорно потерять самообладание! Что подумала Она при виде моего позорного бегства? Если, впрочем, и сама не бросилась со страху в другую сторону. Все ведь объяснялось очень просто: погруженная в свои мысли, идя пустынной тропинкой и неожиданно услыхав за спиной мужской голос, Она приняла меня за злоумышленника и, обратив ко мне искаженное страхом лицо, защищаясь, ткнула меня в живот, как умела, как учат иногда молодых девушек. А сама убежала...
Кусты передо мной раздвинулись, и моим глазам предстала совершенно обнаженная девушка, которая абсолютно спокойно направилась в мою сторону. Меня охватило волнение, сравнимое разве только с испытанным до этого ужасом. Лицо девушки было очень красивым, но интуитивно я сразу понял, что это Она, моя недавняя Незнакомка. Ее выдавала и замечательная "тигриная" походка, такая притягательная и чувственная для мужского взгляда. Совершенно растерявшись, я не мог сдвинуться с места. Она же подошла совсем близко, остановилась и молча протянула ко мне свои прекрасные руки. Я приподнялся, весь во власти сладостного восторга...
Но тут же адская боль откуда-то вошла и пронзила все мое тело. Я упал, потеряв на какое-то время сознание и, вдруг придя в себя, почувствовал, что кто-то сидит верхом на моей спине, связывая заломанные до резкой боли руки. Нерассуждающий страх заставил меня бешено рвануться в сторону и вверх в напрасной попытке скинуть со спины своего неожиданного врага. Но некто, жестокий и яростный, железной хваткой вцепившись в мои волосы, стал бить моей головой, лицом об узловатые корни деревьев. Изо рта, из носа хлынула кровь, в глазах потемнело... но я все еще пытался освободиться, разбитым лицом скользя по гладкой, пахучей траве, бессмысленно хватая ртом изгаженную, окровавленную землю... Еще несколько беспощадных ударов – и все было кончено. Безысходность нависла надо мной, и я обессиленно затих, роняя смешанные с кровью слезы...
А кто-то там, наверху, уже совсем спокойно связывал крепкой веревкой мои онемевшие ноги. И от необратимой тщетности любых моих усилий неожиданно пришло спокойствие. Я окончательно сдался: будь что будет... Ведь со связанными руками и ногами, даже и сбросив каким-то путем своего, без сомнения, более мощного противника, я остался бы совершенно беспомощен и беззащитен. А, судя по тому, что ноги не связали плотно друг с другом, меня, кажется, собираются куда-то вести, по крайней мере, еще на какое-то время сохранив жизнь – а там будет видно. Панический, неосмысленный страх уступил место едва ли не равнодушию.
С меня сдернули ремень, и тут же послышался треск разрываемых сильными руками брюк. Обнаженным животом я ощутил прохладу влажной травы. Голого и беззащитного, как навозного жука меня перекатили на спину. Острая боль от придавленных телом, вывернутых и связанных за спиной рук заставила меня вскрикнуть... и одновременно с этой болью пришло странное видение: надо мною склонилось прелестное, с детскими ямочками на щеках, личико молоденькой девушки. И тогда я вспомнил... Ведь болевой шок был так силен, что на время выбил из меня всякую память о предшествующих событиях. Все это время я лишь ощущал, но не видал и даже не олицетворял своего врага – и вдруг меня, распластанного на земле, буквально пронзило сознание того, что этот злой, беспощадный, безжалостно сломивший мою волю враг – юная и совершенно обнаженная девушка, восседавшая на моем животе с видом бесконечного превосходства. Стыд, боль, ужас – все это вновь заставило меня кричать и судорожно биться о землю. Я еще не мог просить о пощаде, но не мог и молчать. И тогда Она, не покидая моего живота, наклонилась, пошарила рукой по земле и, найдя там какую-то тряпку, глубоко воткнула ее в мой без умолку орущий рот. Я начал задыхаться, пытаясь языком отвести кислую тряпку от дыхательных путей, еще страшнее ощутив глубину своего бессилия, теперь уже готовый униженно молить о пощаде, – но только вращая выпученными от дикого напряжения глазами и как-то пытаясь свыкнуться с новой болью от раскоряченной челюсти. Уже не животный страх смерти владел мною, а вполне конкретное предощущение новых неимоверных мучений. Мне припомнились жуткие и пошлые рассказы о групповых изнасилованиях мужчин в женских колониях, когда изголодавшиеся по мужикам уголовницы, внезапно напав на мужчину и раздев, сексуально его возбуждают, перевязывают напряженный половой член у самого основания, тем самым не позволяя ни ему опуститься, ни нормально съэякулировать, а потом проходят всем «строем», да еще и не по разу – пока не насытятся. Можно себе представить, во что превращаются при этом изодранные и окроваиленные гениталии несчастной жертвы. Мужчины нередко становились инвалидами, если еще оставались живы после такого "удовольствия"...
Правда, Она сейчас одна, но, может, где-то на подходе еще целая банда или, возможно, Она – сексуальная маньячка, психопатка, что даже еще страшнее, так как маньяк не просто насилует, а тяготеет к сверхъизощренным формам насилия и убийства. Странно, но на меня тоже, как на этих лагерных жертв, в такой чудовищный момент напало безумное возбуждение. Желание и смерть слились воедино, и я вмиг отвердевшей, обнаженной мужскою плотью сладострастно ощущал Ее женскую плоть...
Она упруго соскочила с моего тела и, ухватив за волосы, резко потянула на себя, заставляя встать на ноги. Я замычал от боли, перевалившись кое-как на корточки и, повинуясь движениям Ее руки, с трудом встал, наконец, во весь рост. Невысокая ростом, Она, не отпуская волос, заставляла меня по-бычьи наклонять голову, одновременно сохраняя равновесие изогнутого и скованного в движениях тела. Брезгливо, как мне показалось, отшвырнув меня, Она отошла вдруг куда-то в сторону. Пока я понял лишь одно: раз Она меня подняла с земли, то насиловать пока что не собирается.
Через минуту Она возвратилась, держа в руках веревку. Все с той же брезгливой миной взглянув на низ моего живота, Она неожиданно ударила меня в лицо. Инстинктивно пытаясь прикрыть его от другого удара, я неуклюже качнулся и, теряя равновесие, повалился на колени. Она вновь вцепилась в мои волосы и, выворачивая, хлестанула железной своей ручкой еще пару раз. Медленно сочившаяся из носа соленая кровь снова хлынула из него с полной силой, сливаясь с многочисленными кровавыми ручейками из изуродованных губ. Но еще страшнее было предвкушение новых ударов...
Бессмысленное избиение пока прекратилось. Она набросила на мою шею веревочную петлю, перебросив другой конец веревки через толстый сук над моей головой. Хочет повесить? Но для чего? За что?! Впрочем, за что все остальные издевательства? Просто я попал в руки изощренной садистки, наслаждающейся мучениями своей обессиленной жертвы, в контрасте с тем, что жертва эта – мужчина, то есть существо обычно более сильное, а теперь униженное и жалкое.
Высоко подпрыгнув, изогнувшись всем своим сильным и гибким телом, Она поймала свисавший конец веревки и стала медленно тянуть его на себя. Я начал задыхаться, глаза закатились... Но, видимо, убийство пока не входило в Ее планы, просто Она хотела получить очередное удовольствие от моих страданий. Сбросив веревку с дерева и намотав ее конец на руку, Она потащила меня за собой. Идти было очень нелегко, так как Она шла, совершенно под меня не подлаживаясь, зато мне приходилось совершать мелкие семенящие шажки, старательно следя за тем, чтобы не свалиться – и тогда... Она была в двух шагах от меня – молодая, красивая... голая!
Она обернулась и, заметив то, чего нельзя было не заметить, ни слова не говоря (Она вообще еще не произнесла ни единого слова с момента нашего "знакомства" – может быть, Она глухонемая – и от этого ненавидит всех нормальных людей?), шагнула ко мне, сняла веревку с шеи и набросила ее на вызывающе торчащую из меня, единственную еще не покорившуюся часть моего тела. Подчеркнуто брезгливо, стараясь поменьше касаться моего мужского естества, Она туго перетянула веревку у основания плоти, да так, что я едва не задохнулся от боли и, конечно, не удержался бы от крика, если бы только мог...
Мы снова тронулись в путь. Идти со связанными ногами по неровностям лесной дороги было ужасно трудно: чтобы не упасть, мне приходилось постоянно останавливаться – и тогда Она резко натягивала привязь, вынуждая от непереносимой боли быстро-быстро перебирать ногами. Но иногда я все-таки падал. Она свирепо приподнимала меня за волосы, не упуская случая жестко ткнуть аккуратненьким своим кулачком в живот или лицо. Я был уже совершенно деморализован, не думал даже о том, куда и зачем меня ведут, и только с ужасом ждал очередного удара, пребывая в таком состоянии, что даже и без тряпки во рту не смог бы позвать на помощь, хотя, кажется, уже готов был просить у Нее пощады самыми унизительными словами.
Наверное, после часа такой прогулки тропинка постепенно расширилась, превратившись во вполне сносную и относительно широкую дорогу. Идти стало легче, хотя и не веселее. Она уже не оглядывалась, утратив всякий интерес к рабски семенящему за своей всемогущей повелительницей голому и избитому получеловеку, тоже, видимо, устав и желая поскорей добраться до одной ей ведомой цели. И действительно, вскоре показалась высокая, сложенная из обломков каменных пород, ограда, за которой сверкала на солнце покатая металлическая крыша. Нечто похожее на любопытство (хоть какое-то человеческое чувство!) слабо шевельнулось во мне. Мы подходили к добротным железным воротам, и два громадных пса радостно бросились Ей навстречу. Хозяйка добродушно потрепала псов за ушами и, оставив своего "гостя" наедине с собачками, вошла в дом. Звери расположились неподалеку, угрожающе рыча при малейшем моем движении, и я уже как спасения ждал появления Хозяйки.
Наконец, Она вышла из дверей в легком цветастом халатике, вся такая уютная, домашняя и женственная, держа в руках несколько больших кусков мяса. Собаки радостно завиляли хвостами и бросились к Ней. И Она кормила их из рук, ласково гладя по огромным головам и что-то негромко нашептывая, совершенно меня не замечая. Напряжение и лихорадочная дрожь в теле почти исчезли, и даже появилась какая-то надежда. На что надежда – я и сам не осознавал, но добротный, хозяйственный вид дома, простенький халатик моей Повелительницы, ласковое отношение к собакам – все это успокаивало и, странное дело, даже умиляло меня.
Хватаясь за коварную соломинку надежды, я пытался забыть о том ужасе, который еще недавно происходил не с кем-нибудь, а именно со мной, – и внутренний взор свой отводил от дурацки торчащего посреди двора голого и окровавленного мужика, с прелой, вонючей тряпкой, забитой в рот чуть ли не дыхательных путей, и от извивающейся по земле, свисающей с нижней части живота веревки...
Она опять исчезла в доме на довольно долгое время. На мое счастье, собаки насытились и, видимо, подобрев и попривыкнув ко мне, уже, казалось, не обращали на меня внимания. Разве что изредка то одна, то другая, подходила ко мне – я невольно задерживал свое шумное, судорожное дыхание, – подозрительно изучала и, успокоившись, отходила прочь. Я ощущал свое тело как сплошную ноющую и жгущую боль, хотя иногда казалось, что я уже к ней начал привыкать. Но еще более мучительной оказалась жажда. Как о самом несбыточном я мечтал сейчас о том, чтоб хотя бы прополоскать забитый тряпкой рот и обмыть окровавленное лицо.
И вот появилась Она, моя с собачками Повелительница. На этот раз на ней было длинное роскошное платье, щедро открытое на груди и плечах. Если бы не мое положение, можно было бы подумать, что Она нарочно задалась целью меня соблазнить. Она бросила короткую команду своим зверюшкам (нет, все же Она не немая!) – и одна из собак понеслась прямо на меня. Так вот какую смерть Она мне готовила!.. Но собака, подбежав и ухватив зубами конец веревки, потащила его к Хозяйке. Это произошло так быстро, что я, закоченев от столь долгого стояния, снопом рухнул на землю. Собака, зло зарычав, изо всех сил потянула за мою привязь, и опять сильнейшая боль заставила меня барахтаться на земле в тщетных попытках приподняться хотя бы на четвереньки. А собака все тащила и тащила...
Я отталкивался от земли связанными ногами, упирался в нее лбом, мешком волочился за псом, потихонечку все же перемещаясь вперед – пока не увидел прямо перед собой легкие туфельки своей Королевы. Она стояла надо мной во всем своем женском великолепии, грациозная, прекрасная и всесильная ... нет, не Королева, а Богиня! Слегка наклонившись – о, что я успел увидеть за этот краткий миг! – Она мгновенным движением вытащила из моего рта прослюнявленную тряпку. Я втягивал в себя глоток за глотком прохладный и чистый воздух свежего летнего дня... и уже готов был с собачьей благодарностью ползать перед Ней и целовать Ей ноги за Ее необычайную доброту. Как я понимал теперь собак!
Видимо, я и сделал подобное движение, ибо королевская туфелька взметнулась перед моим лицом, и острый каблучок впился в меня с такой силой, что мгновенно прикушенный язык наполнил рот перемешанной с песком соленой кровью. Ухватившись, как прежде, за мои волосы, она мощным движением приподняла меня сначала на колени, а потом и на ноги. Затем приподняла с земли веревку и свободный ее конец привязала к предназначенному, видно, для собачьей цепи железному крюку. Еще чуть-чуть подумав. Она вошла в дом и через минуту появилась с большущим кухонным ножом и еще с каким-то страшным металлическим предметом. Подойдя вплотную, Она протянула руку с ножом к моему животу, где сразу что-то похолодело и перевернулось. Не в силах справиться со своим – буквально – животным страхом, я поневоле присел на корточки, инстинктивно отдаляя ужасный момент. Однако на этот раз ничего не произошло, не было даже и "заслуженной" оплеухи. Привычным движением Она спокойно приподняла меня за волосы – и что-то металлическое щелкнуло на моей шее. Я понял: собачий ошейник! Хозяйка закрепила другой его конец на том же крюке, предварительно удалив с него веревку. Вновь подойдя ко мне с ножом в руке – теперь я уже понимал, что к чему и попытался отнестись к этому как к чему-то жутковатому, но преходящему – как в кабинете у врача. Она тем временем просто отхватила кусок веревки, укоротив ее примерно до одного метра. Значит, предстоит еще что-то новое... Но Она величественно – в своем бальном наряде – удалилась, а я, оставшись один и украдкой осмотревшись, будто совершая великое преступление, рискнул подойти к стене и чуть-чуть на нее опереться, испытав некоторое облегчение. Но мучительница моя, видимо, наблюдала за мной, так как тотчас же появилась из дверей и мимоходом, даже не взглянув на своего раба, как-то вскользь нанесла подряд два молниеносных удара ребром ладони по горлу и по животу. Я захрипел, повалившись на крыльцо и чувствуя приближение смерти...
Выждав, пока я наконец отдышусь и склонившись к самому моему лицу, Она вдруг участливо спросила: – "Больно?" И было в Ее сочувственном и нежном голосе столько доброты и женственности, что я с новой силой ощутил свою обнаженную беззащитность и застонал от приступа жгучего, бессильного стыда.
– Тебе больно? – переспросила Она тем же голосом.
– Да, – задыхаясь от унижения и от нового приступа вдруг возвратившейся боли, с неимоверным усилием выдохнул я.
– Ну, тогда давай, вставай, – ободряюще пригласила Она. И от Ее простоты я совсем очнулся от состояния рабского безразличия, в котором пребывал уже несколько часов кряду. Я увидел Ее глазами себя, здорового голого мужика, валяющегося на земле со связанными руками и ногами, и с веревкой в промежности... Мне захотелось красиво вскочить на ноги, почувствовать себя мужчиной, человеком, вопреки всем унижениям, перед этой капризной и властной, но все-таки ужасно хорошенькой девчонкой...
Я рванулся с земли... еще раз... еще... Но оказалось совершенно невозможным вот так вот сразу, со связанными конечностями, встать на ноги и по-человечески выпрямиться, – так что для начала надо было хотя бы встать на колени, то есть еще раз унизиться, и я, чувствуя на себе Ее взгляд (иронический? сочувствующий? злобный?), бестолково извивался по земле, пытаясь перевалиться на колени, используя в качестве точки опоры собственный лоб. В конце концов это мне удалось, а уж дальше встать на ноги оказалось совсем несложно. Но, выпрямившись, я уже не мог даже смотреть на Нее, полностью исчерпав все остатки мужского и человеческого достоинства во время унизительного барахтанья. Теперь я кривой длинной жердиной нелепо возвышался над своей молчаливой Властительницей, выставляя напоказ все свое мужское безобразие и одинаково страшась Ее взгляда и Ее удара.
Чуть ли не на целую голову выше Ее, я весь корчился, как припадочный, и содрогался от страха. Что-то ломалось во мне. Рушился весь мой мир, вернее, его, этого мира, уже больше не существовало, а была только Она, несущая лишь боль и страх. В Ней был сконцентрирован не просто страх смерти, а конкретный, материализованный и олицетворенный Ужас, не знающий сострадания и жалости. За внешним ангельским обличьем этого Ужаса скрывалась дьявольская бездушная машина убийства и пытки, настоящее исчадие ада. Она что-то произнесла, но в нахлынувшей только от одного звука Ее голоса очередной волне страха я уже ничего не соображал. Ей пришлось, видимо, повторить еще раз, так как в ровном, ласковом Ее голосе послышались нотки раздражения.
– Ты меня слышишь? Ты обязан стоять "смирно", когда я с тобой разговариваю. Ты обязан отвечать на мои вопросы только словами "Да, Госпожа", "Нет, Госпожа". Ты понял меня?
– Да, – прохрипел я, и почти сразу понял свою оплошность.
– Ты, я вижу, ничего не понял, – жутко произнесла Она. – Ты еще пытаешься сопротивляться, показать мне свое "Я". Но я тебе докажу, что твоего "Я" больше не существует. Я раздавлю тебя, размажу по этой стене, но ты будешь ползать и жить, может быть, еще очень долго, чтобы я могла получить полное удовольствие от этой картины.
Тут я невольно взглянул на Ее лицо. Оно было еще прекрасней в своей сатанинской изощренности, но таким беспросветно зловещим, что тоскливый, безотчетный звериный вой вдруг прорвался сквозь мои склеенные запекшейся кровью губы. Взявшись за ошейник, Она подтащила меня к стенке и, приподнявшись на носки, закрепила цепь к другому, расположенному повыше, крюку. Теперь, когда я стоял вытянувшись вдоль стены, ошейник мне почти не мешал, но стоило мне только чуть-чуть расслабится, чуть подогнув для отдыха ногу или опустив голову, как ошейник железной хваткой впивался мне в горло. И я уже не мог ни выть, ни кричать, а только напряженно, судорожно следил за каждым Ее движением. Она же, как стояла передо мной, вдруг, не отворачиваясь, стянула через голову свое замечательное, нарядное платье – и оказалась под ним совершенно обнаженной. Ее фигура позволяла Ей не пользоваться никакими принадлежностями женского туалета, и поэтому Она, очень быстро переодеваясь или раздеваясь, легко могла менять свои обличья. И каждое такое превращение действовало на меня подобно шоку. Я хоть и видел Ее уже не раз в костюме Евы, но теперь, лишенный возможности отвернуться, мог насладиться этим фантастическим зрелищем в полной мере. Чувствовалось, что исключительная фигура, подаренная Ей природой, поддерживается еще и постоянной тренировкой. Но как же могло случиться, что такое чудесное тело совершенно лишено души?!
Когда Она оказалась голой, мною опять мученически овладела мысль об изнасиловании, но это был уже не страх, а желание. Точнее, и страх, и желание были вместе, но, последнее, пожалуй, было сильнее – если вообще только с чем-то сравнимо...
Она медленно, получая видимое удовольствие от моего мужского – несмотря ни на что – разглядывания и откровенного страха, войдя в дом, вскоре вернулась оттуда с двумя узенькими рулончиками материи. Мне стало все ясно, когда она начала наматывать их на кисти своих рук: это были эластичные бинты, предназначенные для работы с боксерскими снарядами. Она медленно, добросовестно накручивала их, как бы вовсе забыв о моем присутствии, не спеша и совершенно не стыдясь прохаживаясь мимо во всем своем девичьем великолепии. Но я уже смотрел только на Ее ручки, на маленькие крепкие кулачки, приобретавшие все более грозные очертания. Ловко закрепив концы бинтов, Она, разминаясь, провела коротенький "бой с тенью", рассчитанный на единственного, очень впечатлительного зрителя, уже почти готового к обмороку, ибо "бой" свой Она провела на вполне мастерском уровне – и можно было уже представить, что меня ожидает в ближайшем будущем.
– Теперь смотри мне прямо в глаза и повтори, что я тебе раньше говорила.
– Да, Госпожа, – пролепетал я.
– Громко и ясно повтори все, что я тебе сказала. Или ты забыл?!
– Нет, Госпожа. Я должен стоять "смирно", когда вы со мной разговариваете и отвечать только "Да, Госпожа", "Нет, Госпожа".
– Повтори еще раз то, только громче, а то я ничего не слышу. Пищишь, как комар!
– Да, Госпожа.
– Громче!
Но голос мой срывался уже на втором слоге и совсем угасал в конце фразы.
– Да, Гос...
Тут голова моя метнулась влево. И через секунду – вправо. Я отчетливо увидел посыпавшиеся из глаз искры.
– Повтори! Громче! Громче! Повтори! – доносились одна за одной из густого красного тумана отрывистые команды, но не было никаких сил выполнять эти простые приказания. Голова моталась из стороны в сторону, и после каждого удара из меня вырывались смешанные со слюной и кровью нечленораздельные звуки, хотя я был готов выполнить что угодно, лишь бы прекратить эту пытку, а еще лучше – потерять сознание и задохнуться, наконец, в своей металлической петле. Но инстинкт самосохранения заставлял меня, вопреки собственному желанию, изо всех сил тянуться кверху...
Она била не слишком сильно, расчетливо продляя мои мучения, отрабатывая технику короткого удара без предварительного замаха и без подготовки, не давая мне привыкнуть к единому ритму.
Раз-два! – с левой.
Раз! – снова с левой.
И вдруг – раз! – с правой.
Я не понимал, почему я еще живу и дышу, хватая вместо воздуха омерзительные кровавые сопли и изрыгая их наружу. Но это не останавливало Ее, заставив лишь сменить тактику боя с одиночных, хотя и частых ударов на несильные, но сверхбыстрые серии по разным частям тела. Сумасшедший темп заставлял меня вновь и вновь умирать от непереносимых страданий, воскресая для новых мучений... когда вдруг дикая, несравнимая даже со всем испытанным прежде, смертельная молния вспыхнула в самом паху, и я повис на ошейнике...
Во сне я понимал, что со мной случилось что-то далекое и страшное, и вдруг проснулся от крика: «Летающая тарелка!». И в ответ на мой вопрос, кто-то сказал мне: «Она там, во дворе, над домом кружит». Я выбежал во двор. Большущая тарелка действительно зависла в воздухе, представляя собой совершенно фантастическое зрелище. Но она была самая настоящая, видны были все ее детали, прямоугольные окна, а не круглые иллюминаторы, железные двери со сходнями, как бы олицетворяющими контакт неба и земли. И на меня особенно убедительное впечатление произвело то, что тарелка была металлическая, то есть самая что ни на есть материальная. И вдруг тарелка начала опускаться! Она снижалась, делая над домом большие круги, что давало мне возможность рассмотреть ее со всех сторон. И меня тоже рассматривали какие-то любопытствующие лица, приникшие к окнам тарелки.
Но вот тарелка бесшумно зависла над самой моей головой, заслоняя собой полнеба, и у меня появилось тягостное ощущение, что вот-вот она меня раздавит. Но все обошлось благополучно. Тарелка приземлилась, из нее вышел некто, сказавший мне: «Это ваш свадебный подарок». И тут на месте тарелки оказался приземистый дом в стиле «американской мечты»: с ллоской крышей, зеленой лужайкой, гаражом и бассейном. Но, входя в двери, мне пришлось низко наклониться, так как дом почему-то был сделан в масштабе 1:3/4, я это отчетливо понимал. В доме меня ожидала моя невеста: прелестная, беленькая, и в коротком беленьком платьице, открывающем круглые коленки, и в ярких красных колготках на плотненьких ножках, и с голубыми глазками. Мы целуемся, и я не могу сдержать своего плотского желания, она тоже, вся дрожа, прижимается ко мне. Я несу ее в спальню. Она сама помогает мне стянуть платьице и даже расстегнуть бюстгалтер, из-под которого, как будто на пружинах, выпригивают белоснежные мячики ее грудей, но, оказавшись в одних колготках, под которыми четко вырисовываются крохотные трусики, неожиданно начинает сопротивляться Я поверх колготок касаюсь ее промежности и чувствую, что она уже влажная. Я ладонью нежно прижимаю, поглаживаю это место и, ощутив трепетную раздвоенность волшебного бугорка, сквозь трусики осторожно погружаю в него пальцы – и она, вся содрогаясь, сдается. Помогает стянуть с себя колготки, трусики, скользя вдоль и поперек по нашему общему ложу и уже ничуть не стыдясь, прижимаясь мягким животиком к тому твердому, во что оборотилось теперь все мое мужское естество. Мы оказываемся под легкой полупрозрачной простыней. Я ныряю под эту простыню с головой и могу разглядеть мою возлюбленную всю, от головы до пят: загоревшую, но с совершенно белыми грудями, с розовато-коричневыми пуговичками сосков – и я сжимаю их в своих ладонях и скольжу дальше и дальше: вдоль узкой талии к паху, с усилием преодолевая на пути все изгибы крутых бедер, нежный слегка пушистый животик... Она, вздрагивая, проводит рукой по моему напряженному члену и вдруг говорит: «Я ведь в первый раз. Я так боюсь... Купи презерватив».
Я поднимаюсь и, как есть, не одеваясь, иду в аптеку. Прохожие оглядываются на меня, но они понимают, что я иду по делу и что меня ждет в постели моя невеста. Захожу в аптеку, и продавщица там оказывается точь-в-точь похожей на нее, мою любимую. Я спрашиваю пачку презервативов, и от собственных слов меня тут же ударяет в краску. Продавщица тоже ужасно краснеет. И вдруг вспоминаю, что я совершенно голый и у меня нет при себе денег. Я пытаюсь прикрыться рукой, но остальные покупатели начинают ругаться и с презрением смотрят на меня, безденежного бродягу и требуют прогнать из помещения. Продавщица надевает на меня собачий ошейник и тащит на улицу. Она тоже голая. Я пытаюсь вырваться, сорвать с себя ошейник, но в результате моих движений он затягивается все туже. Ошейник – с шипами, которые остро впиваются в мое горло. Я хриплю и задыхаюсь. Продавщица громко требует с меня денег. Из ее глаз вырываются два зеленых лазерных луча, которые бесстыдно скользят по моему телу, просвечивают меня насквозь. Я пытаюсь прикрыться рукой и, сгорая от стыда, наблюдаю свою эрекцию, понимая, что продавщица тоже ее замечает. Она бесцеремонно, двумя руками натягивает на мой торчащий член презерватив и больно перевязывает его веревкой. Я вижу прямо перед глазами ее полные груди. Они надвигатся на меня, мягко и плотно проникают в рот, целиком заполняют его, перекрывают дыхание. Продавщица прижимается ко мне всем телом, трется внизу чуть жестковатой щетинкой своей промежности – и вот я уже не могу оторваться от нее – и щедро извергаюсь прямо на горячий ее живот...
И снова оказываюсь в постели с моей невестой. Но теперь постель мокрая и холодная, в виде объемистого саркофага с каменными стенками, и невеста поворачивает ко мне свое мертвое лицо, прижимает к моим губам свои синие губы. Я кричу от ужаса и... просыпаюсь.
...Открываю глаза и не понимаю, где я нахожусь и что со мной происходит. Почему-то я валяюсь голым на влажном, грязном полу. Тяжелая голова, разбитое лицо и липкое от блевотины тело напоминало состояние самого тяжелого похмелья, да еще после хорошей потасовки. Вдобавок, что-то держало руки и ноги, что-то мешало внизу живота. Кое-как оторвав от деревянного настила голову, в полумраке сырого рассвета я разглядел привязанную к паху веревку. Зачем?.. И тогда я вспомнил все... Ужас, непроглядней этого серого дня, охватил меня. Никакой надежды – даже на смерть. Впереди только бесконечные избиения и самые изощренные издевательст ва. Я извивался как дождевой червь на асфальте, и тут услышал глухое, угрожающее рычание. Собачки! Они бдительно охраняли покой своей Хозяйки и, так же как Она, жаждали моей крови. Осторожно, под угрожающее рычание, с невероятным трудом перевернувшись на другой бок и выждав, пока отойдет онемевшее плечо, я попытался еще на какое-то время забыться в тяжелом полусне. И мне, действительно, несмотря на холод и боль, удалось немного задремать, видимо, благодаря всеобъятной слабости. Сон, впрочем, мало чем отличался от яви. Меня преследовали, насиловали, убивали – и я просыпался изгаженным и избитым в полном соответствии с действительностью и в слабой надежде на спасительный сон. А потом все же заснул по-настоящему, пригретый первыми ласковыми лучами солнца. И вдруг... я опять стал тонуть, захлебываться в холодной воде, идти ко дну, не имея при этом возможности управлять своими руками и ногами. Вода набивалась в рот, в нос, в легкие – и я, захлебываясь, взмолился о спасении. И сквозь свой хрип услышал далекий девичий смех, совсем как на школьной перемене, смех, сливающийся с веселым треньканьем колокольчика в руках старушки-уборщицы... Смех приблизился; жизнерадостная, смешливая школьница стояла надо мной в воздушном весеннем платьице и с водяным шлангом в руках.
– Весь перепачкался, гадкий мальчишка, как не стыдно! – добродушно выговаривала Она, капризно поджимая пухленькие губки. "Что за глупые шуточки!" – едва не заорал я на эту невоспитанную девчонку... и все вспомнил. В безумном страхе я свернулся в клубок, почему-то больше всего опасаясь за свой живот. И там, где была привязана веревка, предательски заныло что-то, связанное с рождением и смертью...
– Ну, как тебе спалось?
– Да, Госпожа. Да, Госпожа, – дико боясь ошибиться, памятуя вчерашний урок, затараторил я, подобострастно, снизу вверх пытаясь заглянуть Ей в глаза, чтобы Она заметила эту полную мою покорность, но я не видел Ее лица, а видел только ноги под платьем, до того места, где они сходились в темный пушистый треугольник, потому что на ней, как обычно, ничего, кроме верхней одежды, не было.
– Ну, молодец! Так и надо. А зарядку ты уже сделал?
– Н-н-н-ет, Г-г-оспожа. Нет, Госпожа...
– Ну и зря. Это совершенно необходимо, особенно по утрам, чтобы сохранить форму. Вот, бери с меня пример, – явно отвечая на мой взгляд, Она высоко приподняла краешек платья и шевельнула бедрами. – Красиво, правда? Ты ведь тоже хочешь сохранить форму?
– Да, Госпожа.
– Ну и зря... Тебе это уже ни к чему. Ой, кто это тебя так связал, как мешок с мукой? А? Кто?
– Да, Госпожа.
– Что, не хочешь признаваться? Стесняешься? Меня не надо стесняться – видишь, я вот тебя не стесняюсь. Хочешь, я буду твоей доброй феей? Давай, я тебя развяжу.
Она взяла в руки все тот же громадный кухонный нож. Снова заныло в животе...
– Какой же ты нервный! Глупый мальчишка! Я ведь слабая женщина и не могу голыми руками развязывать такие крепкие узлы.
Она быстро освободила от веревок мои руки и ноги, но, коснувшись промежности, Она вдруг неожиданно, как от огня, отдернула руку.
– Нет, не буду я тебя трогать, а то ты опять отключишься. Как тебя всего трясет! – но и сама, как я заметил, впервые была смущена.
– А теперь вставай, соня! Понравилось валяться...
Я с трудом приподнялся, пересиливая боль и даже позабыв, что руки у меня теперь свободные и на них можно опереться.
– Какой же ты неповоротливый! Надо все делать быстро, у меня ведь и других дел полно, не только с тобой возиться. Но ничего, ты у меня всему научишься. Теперь докладывай.
– Что докладывать? – забывшись, переспросил я.
Она нахмурилась.
– Мы же договорились: никаких лишних слов. Ни тебе, ни мне они больше не нужны. И за них я тебя буду наказывать. Вот так, например.
Она игриво, но достаточно сильно, дернула за веревку. Я едва удержался от крика, и слезы сами собой покатились из глаз.
– Что нюни распустил? Смирно! – неожиданно прежним, беспощадным голосом выкрикнула "школьница" – и я вытянулся по струнке, дрожа как в ознобе.
– Ты почему не делаешь зарядку? – раздраженно спросила Она.
– Да, Госпожа, – сглотнул я тошнотворный комок страха, не зная какие еще слова мне дозволено произносить.
– Как попугай, заладил свое: да, Госпожа, нет, Госпожа... А команды исполнять не хочешь. Умный какой: дурачком прикидывается! Или ты издеваешься надо мной? Издеваешься?! Ты что, хочешь, чтобы я тебя наказала?!
– Нет, Госпожа.
– Тогда начинай!
Я шагнул в сторону и сделал первое робкое движение руками. Она одобрительно кивнула: – Продолжай.
Тогда, немного осмелев, почувствовав робкую надежду в Ее добродушном поощрении, я приступил к более энергичным движениям, которые, возможно, и впрямь были мне сейчас необходимы, хотя давались с превеликим трудом.
– Теперь приседания, – ласково произнесла Она.
Я присел несколько раз и остановился, задыхаясь.
– Делай еще, не ленись, пока я тебя сама не остановлю.
Сердце, ослабевшее от физических и душевных испытаний, вырывалось из груди.
– Еще, еще, – звучал ласковый голос.
Нет, больше мне не встать... Тогда Она, энергично ухватив меня за волосы, заставила сделать еще несколько приседаний.
– Невозможный лодырь! Я с тобой совсем замучилась. Вот, смотри, как надо делать – и считай.
Подняв одну ногу «пистолетиком», она присела на другой ноге пятьдесят раз. И сделала это легко, не задыхаясь.
- Я могу и по сто раз, - хвастливо заявила Она. – а на руках вообще могу отжиматься сколько угодно. Не веришь? – подойдя почти вплотную, Она заглянула мне в глаза. Сквозь разрез легкого платьица ослепили глаза белые упругие груди. Я задохнулся...
– Да, Госпожа.
– Я тебя тоже научу, хоть ты и лодырь беспросветный. Только надо будет тебя почаще наказывать, – Она показала глазами на веревку, но, Слава Богу, не тронула. Нет, Она положительно изменилась. Поиздевалась, отвела душу, может быть, мстила за кого-то... Ведь Она же намного младше меня, да и красивая какая! Зачем нужны Ей все эти гадости? Мы еще найдем с Ней общий язык, иначе быть не может. Она же человек, девушка молоденькая... хорошенькая такая! Ей только в кино сниматься. Меня вдруг осенило: да ведь это Она, возможно, и разыгрывает какую-то роль, совсем не сочетающуюся с Ее внешностью. Играет!.. Как только это до меня дошло, мне сразу стало легче на душе. Только не надо давать Ей понять, что я Ее раскусил – такая игра не может долго продолжаться и должна скоро закончиться сама собой.
– Ну, что уставился? Не вредно тебе? Отдохнул – теперь бегом!
Я несколько раз перебрал ногами, опасливо оглядываясь на собак. Они – на меня.
– А-а-а! Боишься моих собачек? Хорош мужчина! Тогда – бег на месте!
И я "побежал"... Веревка болталась, сбивала с шага, постоянно напоминая о моем ничтожестве. Она заливисто хохотала.
– Ой, не могу! Вот чудак! Ты что, совсем бегать не умеешь?
Я не знал, что мне положено отвечать и продолжал свой жалкий "бег". Она внезапно встала прямо передо мной, и когда я, задыхаясь, замер, едва не налетев на Нее, с силой рванула за веревку.
– Я кого спрашиваю? Ты обязан стоять смирно и четко и ясно отвечать на мои вопросы.
Я вытянулся как мог, пытаясь отдышаться и собраться с мыслями. Из красного тумана устремились ко мне Ее высокие, полные груди...
– Отвечай хотя бы "да" или "нет".
– Да, Госпожа.
– Что "да"? Да – умеешь или да – не умеешь?
– Да, Госпожа, умею.
– Значит, просто не хочешь?
– Нет, Госпожа.
– Ах, не хочешь?!
– Нет, то есть да, Госпожа,... – я окончательно запутался.
– Ну, что ж, придется тебе немножко потренироваться.
Она накрутила веревку на руку и спрыгнула с крыльца. Я – за Ней. Мы бежали по окружности двора, не очень быстро и вполне терпимо. Нелегко, конечно, да и больно иногда ... в одном месте, но все же терпимо. Жить можно... Круг, другой... И вдруг Она резко рванула вперед, как на стометровке, В другом состоянии я еще бы мог с Ней потягаться, но что можно было ожидать от избитого до полусмерти, голодного, измученного человека? И только боль от натягивающейся иногда до крайнего предела веревки и еще страх перед тем, что может случиться, если я остановлюсь или упаду, придавали мне второе и третье дыхание и гнали вперед. Но, наконец, и Она остановилась.
– Вот видишь, уже что-то получается. Если хочешь, еще немножко потренируйся, а я понаблюдаю.
Она бросила конец веревки одной из "собачек", которая ухватила его с радостным визгом.
– Бежать!
И собака помчалась по двору, злобно рыча, когда я пытался замедлить невыносимый для меня темп. Мы несколько раз проносились мимо Хозяйки, веселыми и требовательными окриками подгоняющую собаку, которая и без того старалась из всех сил.
Когда, полностью обессилев, я рухнул на землю, собака еще некоторое время продолжала тащить веревку – пока не раздалась спасительная команда: "Стоять!". Собака застыла на месте. Хозяйка величественно, как и Ей и положено, приблизилась к нам.
– Я же велела тебе "стоять!" Собачка умней тебя: она выполнила приказ, а ты прохлаждаешься на земле, будто мое слово для тебя не закон.
Она поддела носком ноги мой подбородок и надавливая снизу вверх, удерживала ногу в таком положении, пока я не поднялся. Качнувшись от головокружения, я едва не упал опять, но Ее носок мгновенно щелкнул по подбородку, да так, что я едва не откусил свой язык, и соленая кровь вновь переполнила мой рот.
– Когда я с тобой разговариваю, ты обязан стоять смирно, руки по швам. Сколько раз тебе надо это повторять, дурак несчастный! Бунтовщик!
Если бы я сейчас мог отчеканить как солдат перед генералом: "Никак нет!" или хотя бы "Слушаюсь!" – мне было бы легче. Все, по крайней мере, стало бы на свои места: Она командует, я подчиняюсь.
Это было бы в рамках хоть каких-то человеческих отношений; а сейчас любое мое слово, любой жест или просто молчание могли послужит поводом для новых пыток. Да, Она артистка... в своем роде. Липкий страх окутал мой мозг, и я неожиданно для себя завыл, подобострастно заглядывая в голубые глаза Повелительницы.
Она брезгливо сморщилась.
– Мне твоего подхалимажа не надо. В преданность твою собачью я не верю – для нее еще не пришло время. Ты еще недостаточно объезжен. Ты уже готов покориться своей судьбе, но иногда ты забываешься и внутренне бунтуешь, понимая меня в меру своих гнилых мужских предрассудков. Но ты только тогда что-то поймешь, когда почувствуешь окончательно, что ты – ничто, а я – все. Ты значишь для меня бесконечно меньше, чем любая из моих собачек. Меньше, чем подопытный кролик, чем подвальная крыса, чем... чем... В любой момент я могу просто уничтожить тебя,..
Она коротко ткнула пальцем в мое солнечное сплетение, спокойно выждала две-три минуты, пока я поднялся на ноги, судорожно пытаясь протолкнуть в легкие хоть глоток воздуха, – и как ни в чем ни бывало, продолжила:
...но ты мне полезен, как смешная резиновая игрушка – не больше. Честно говоря, мне не нужно пока, чтобы ты подох раньше времени – хотя и очень хочется, так как я хочу проверить на тебе некоторые из своих затей. И мне очень интересно смотреть, как ты мучаешься, а я еще не показала тебе всего, на что способна – я ведь на многое способна, в чем ты очень скоро убедишься... и никакие твои муки меня не остановят. Даже наоборот... Пока я просто тренировалась на тебе, но главные твои мучения впереди. А потом, когда ты станешь совсем бесполезен, я с удовольствием добью тебя и выброшу твой труп с переломанными костями моим собачкам. Да не дрожи ты – противно на тебя смотреть! Так на чем мы остановились? Да, вот: каждый день я буду словом и делом внушать тебе мысль о твоем ничтожестве – пока ты не поверишь в это даже сильнее, чем я. А пока, если ты не возражаешь, я проведу с тобой еще одно небольшое занятие. Скажи, готов ли быть моей собакой?
– Да, Госпожа, – уже заранее подвывая, дрожа и икая от ужаса, ответил я.
– Тогда делай, что собаке положено!
Я упал на четвереньки и пополз по земле.
– Теперь гавкай!
– Гав-гав, – сказал я. – Гав-гав-гав...
– Нет, у тебя еще по-собачьи не выходит: надо не говорить, а лаять. И громче!
– Гав-гав. Гав!
– Теперь получше. Может, собака из тебя, на худой конец, и получится. Потренируйся самостоятельно.
Она удалилась в дом, а я стоял голый на четырех лапах и громко – чтобы Хозяйка слышала – лаял.
Она появилась с громадным куском сырого мяса, при виде которого у меня сразу же потекли из пасти слюнки. Глаза неотрывно следили за сочным ароматным блюдом.
– На, жри!
Красное мясо покатилось по земле, быстро обволакиваясь песком и пылью. Я остатком сознания ощутил низость ситуации и почти инстинктивно отвернулся от такого "угощения".
– Ах, так! Значит, ты все еще принимаешь себя за человека!
Она подхватила валявшийся поблизости прут и стала яростно стегать меня по заду, Прут был слабый и тонкий, и боль – относительно терпимой, если только прут не попадал по...
Она отшвырнула сломившийся прут в сторону и в раздражении пнула меня ногой.
– Нет, эта штука для тебя не подходит. У меня имеется более надежная вещица, которой я буду ежедневно и еженощно вышибать из тебя остатки твоей гордости. Очень скоро ты перестанешь стесняться – как не стесняются меня мои собачки, которые видят во мне Повелительницу, Богиню, а не самку. Ты же меня все время желаешь... Но я выколочу из тебя это твое поганое желание, не исключено даже, что я кастрирую тебя – это доставит мне огромное удовольствие, но, боюсь, что ты тогда станешь очень скучным типом. Но так и ли иначе, я выбью из тебя весь твой гонор, все твои желания и мысли и оставлю только одну потребность: служить и унижаться перед своей Хозяйкой... А пока жри! Не забывай, что ты теперь – собака и должен ходить не на ногах, а на лапах.
Я подполз к мясу и ухватил его зубами. Оно оказалось чересчур жестким, вдобавок еще и с крупной костью, и мне никак не удавалось вырвать из него съедобный кусок. Только песок скрипел на оставшихся еще зубах, половина из которых качалась и кровоточила. Но взять мясо руками я не решался, потому что у собак нет рук...
Она засмеялась.
– Молодец! Играешь по-честному... Но иногда собака все же помогает себе лапами. Учись у тех, кто умней тебя!
Я, урча от голода и жадности, стал разрывать кусок зубами и руками...