И вот теперь – на другую тему. Не знаю, является ли М. Саяпин штатным сотрудником редакции и в какой степени выражает он редакционное мнение, но иногда высказывания его звучат чересчур вызывающе и самоуверенно. Впрочем, «Дуэль» есть дуэль, и ей все мнения покорны. Упрек Саяпина в отношении некоторых критиков, выдающих Высоцкого за «воплощение Пушкина, Шукшина и даже, может, быть, Абсолютного Духа», частично готов принять и на свой счет, по крайней мере в том конкретном воплощении, что на стене моей комнаты в башкирском поселке Павловка висели рядом трое моих тогдашних (середина 70-х) литературных кумиров: Шукшин, Высоцкий, Василий Белов. Они олицетворяли собой мое представление об истинной народности: иногда чуть ироничное, но доброе и глубокое понимание русского человека у Шукшина, какая-то сугубо личная, непридуманная любовь к человеку-труженику у Белова и широчайшего диапазона – от ярмарочного скоморошничания до загнанных волков и братских могил – общенародная поэтика Высоцкого. И вот, оказывается – по Саяпину – Высоцкий – «апологет уголовщины». Впрочем, при чем тут Саяпин? Он лишь слово в слово повторяет давно забытое, одномерное утверждение партийных ортодоксов, искусственно ограничивших многогранное творчество ведущего барда только уголовной (ранней) его тематикой, кстати, тоже далеко не однозначной, апологетичной и ни в коей мере не циничной («Бродят толпы людей, на людей непохожих, равнодушных, слепых, я заглядывал в чёрные лица прохожих – ни своих, ни чужих» - тут ведь слышится что-то близкое к драме шукшинского Егора Прокудина – прежде всего человека, а не бывшего зэка). Разве можно упрекнуть Высоцкого в индивидуализме, когда он в тех же «Братских могилах» поет: «здесь нет ни одной персональной судьбы, все судьбы в единую слиты»? Чтобы так написать, нужно ведь сначала так и почувствовать. Но и в сугубо блатной песне «Про уголовный кодекс» Высоцкий безо всякой иронии замечает: «И радуюсь, когда статья не очень: ведь все же повезет кому-нибудь!»
Вернемся, однако, к саяпинским «одиноким волкам». Ведь это же надо так исковеркать идею песни! Да еще и на прилагаемом рисунке умудрились вставить разъяренную волчью пасть! Откуда Саяпин взял желание волка «перейти в атаку и смять этих одолевающих бандитов»». Что ж, вообще-то, хотя в песне такого и нет, желание благородное! И непонятно, каким образом Саяпин придает ему негативный аспект: «отрицание всех устоев общества». Какие там устои у этих «одолевающих бандитов»?! В своем безудержном желании лишний раз «укусить» Высоцкого автор статьи впадает в противоречие с самим собой. Но ведь пафос песни совсем иной, и он неоднократно подчеркивается: «За флажки – жажда жизни сильней», то есть изо всей стаи находится лишь один, посмевший нарушить впитанный с молоком матери рефлекс: «Нельзя за флажки!». А ведь именно там – свобода…
Правда, есть у Высоцкого и другая, хотя менее известная, но еще более жесткая песня: об охоте на волков с вертолетов. Но и там зверство проявляют не волки, а люди: «только били нас в рост из железных стрекоз»:
Кровью вымокли мы под свинцовым дождем –
И смирились, решив: все равно не уйдем!
Животами горячими плавили снег,
Эту бойню затеял не Бог – человек:
Улетающих – влет, убегающих – в бег…
И здесь волк Высоцкого проявляет не индивидуализм, а высочайший, человеческий в самом благородном смысле поступок, вызывает огонь на себя:
К лесу – там хоть немногих из вас сберегу,
К лесу, волки – труднее убить на бегу!
Уносите же ноги, спасайте щенков,
Я мечусь на глазах полупьяных стрелков
И скликаю заблудшие души волков.
Ну вот, а уважаемый Мухин вторит Саяпину об индивидуализме Высоцкого! Впрочем, «герой» другой, одной из самых забавных песен Высоцкого, попугай какаду действительно утверждает:
Я Индию видел, Иран и Ирак,
Я индиивидум – не попка-дурак!
Простим, однако, глупой, но заносчивой птице. Труднее будет простить, однако, не просто одного их гомо сапиенсоов, а талантливого человека Олега Шестинского, который в «Дне литературы» обвиняет Высоцкого ни много, ни мало, как в богохульстве. Но почему? Шестинский приводит строки из «Баллады о детстве»: «Спасибо вам, святители, что плюнули да дунули, что вдруг мои родители зачать меня задумали»… Но ведь песня эта умышленно, как и многие песни Высоцкого, стилизована под говор и стиль мышления послевоенных московских дворов, то есть слова эти не из лексики Высоцкого-поэта. И то же самое, но в еще более явной форме, прослеживается в других приводимых Шестинским строках: «На бога уповали бедные (У Высоцкого: «бедного» - Я. М.) но теперь узнали: нет его…».
Но ведь песня поется от имени неких «космических негодяев» – таково и название песни. Так как же можно приписывать автору слова его негативных «героев»?! Здесь явная предвзятость, ибо такая ошибка в оценке литературного произведения недопустима даже для среднего ученика, а Шестинский – литератор опытный. Оправданием ему может служить фактически непревзойденное вживание Высоцкого в создаваемые им образы, нередко, особенно в первые годы, вводящее в подобное заблуждение слушателей его песен. Но у Владимира Высоцкого есть и другие строки, открыто идущие от его имени и не оставляющие никаких сомнений:
Купола в России кроют чистым золотом –
Чтобы чаще Господь замечал.
Или:
Мне есть, что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть, чем оправдаться перед Ним.
Странно, однако, абсурдно и даже, по-своему, не менее кощунственно, с современных позиций обвинять в «богохульстве» одного из критиков той идеологии, которая сама была богохульна изначально и принципиально. Опомнился Олег Шестинский!, который сам, если мне не изменяет память, вполне исправно издавался в те самые «богохульные» времена, когда у Владимира Высоцкого было опубликовано (прижизненно) всего одно стихотворение, но какое! Скромно названное «Из дорожного дневника», стихотворение это потрясает фантастическим и страшным смещением временных (мирных и военных) пластов:
«И в машину ко мне постучалось военное время,
Я впустил это время, замешенное на крови.
И сейчас же в кабину глаза из бинтов заглянули
И спросили: «Куда ты? На запад? Вертайся назад!..
Я ответить не смог – по обшивке царапнули пули...
Мы поели с сержантом домашних котлет и редиски,
Он опять удивился: откуда такое в войну?
«Я, браток, говорит, восемь дней как позавтракал в Минске.
Ну, спасибо! Езжай! Будет время – опять загляну…»
Он ушел на восток со своим поредевшим отрядом,
Снова мирное время в кабину вошло, как в броню…
Я бы посоветовал прочесть это стихотворение целиком как тем, кто видит в Высоцком только пересмешника и хулителя (очень прошу не путать Высоцкого с Галичем, поэтом замечательным, но, по существу и преимуществу таким, собственно, хулителем и являющимся, - в то время как большинство военных песен Высоцкого можно с чистой совестью отнести к патриотическим шедеврам; про местечкового пошляка Хазанова я просто не говорю), так и тем, кто видит в Высоцком «всего лишь» выдающегося барда, но не поэта.
Итак, не забудем о бесконечных и противоречивых песенных воплощениях поэта Высоцкого, да, поэта - несмотря на несколько заниженную оценку этой незаурядной творческой личности в доброжелательной, в целом, статье Веры Коломейцевой («Дуэль», 21, 2001 г).
Да, возможно, Высоцкий и не Пушкин и не Иисус Христос, не будем также задевать священных для нас (и для меня лично) имен Блока или Есенина, но Владимир Высоцкий (чья фамилия, волей судеб, говорит сама за себя) и не нуждается в искусственном возвеличивании, ибо песни и слова его вошли в народное сознание, стали частью фольклора, цитатами и даже заголовками статей. В качестве курьеза приведу подпись под карикатурой в нью-йоркской русскоязычной газете «Новое русское слово»: «Ты, Билл, на грубость нарываешься! Ирак обидеть норовишь…». А в книге Лисичкина и Шелепина, «Третья мировая информационно-психологическая война» Владимир Высоцкий, «может быть самый выдающийся русский поэт второй половины ХХ века», как раз противостоит в качестве выразителя настроения масс той самой «пятой колонне», к которой, очевидно, готов приписать его Саяпин.
И, наверное, можно по пальцам перечесть поэтов, с такой точностью, болью и любовью сказавших о России:
Я стою, как перед вечною загадкою
Пред великою да сказочной страною –
Перед солоно- да горько-кислосладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.
И если это не Поэзия, то что это?
Сентябрь 2002, Санкт-Петербург