«Величайшее благо жизни в том. что есть смерть».
/Сенека/
«День смерти лучше дня рождения».
/Екклесиаст/
Суть предлагаемой гипотезы в том. что она - в отличие множество других представлений - рассматривает в качестве иных миров не место обитания души после смерти, а то уникальное состояние после жизни, которое возникает в критический момент отключения всех функций головного мозга и проявляется в экстремальной ретро-вспышке подсознательного, мистического опыта прошедшей жизни. Речь идет не просто об иной версии, а об иной концепции потусторонней реальности. Можно возразить, что именно этот переходный момент рассматривался уже и в знаменитой тибетской "Книге мертвых"; но это обстоятельство служит лишь прекрасным подтверждением моей гипотезы, выстроенной на совершенно иных, чем в «Книге мертвых», основаниях - на данных современной науки. Никто из живых, конечно, на бывал в ином мире, но мы теперь располагаем некоторой приближенной информацией о нем от людей, побывавших в пограничном состоянии клинической смерти. Эту информацию я пытался сблизить как с некоторыми знакомыми мне из собственного опыта странными и таинственными ощущениями, так и с некоторыми, в том числе и новейшими, физическими открытиями. В предлагаемой версии «мир иной» лишен привычной объективации, воспринимаемой обычно в смысле как бы параллельного с нашим миром сосуществования. Рай, ад либо какие-то эзотерические измерения, даже при всей своей фантасмагоричности. фактически несут в себе основные материальные признаки, выражаемые уже в самой этой «параллельности», то есть в пространственной и временной заданности. «Мир иной», хотя он неясен и недоступен, но как бы где-то рядом, и в этом - неосознанный материализм большинства таких «идеалистов». В моей же, казалось бы. "материалистической" гипотезе «мир иной» предстает, напротив, в чисто духовном виде. И, как увидит читатель, здесь нет никакого противоречия, ибо психика, даже и рассматриваемая в самом материалистическом плане, одна только и является первопричиной нашей духовности, потому и приводимая гипотеза, хотя и представляет собой в некоторой степени альтернативу существующим религиозным и эзотерическим представлениям, все же не отрицает их, рассматривая в качестве необходимой подготовительной стадии сознания.
Гипотеза держится, можно сказать, "на трех китах": индуктивность, относительность, инверсия. В этих туманно звучащих - для данной темы - словах хранится отнюдь не туманное содержание, в той или иной степени знакомое почти любому человеку. И хочу отметить, что хотя гипотезу эту в целом я рассматриваю как метафизическую, приведенные выше термины употребляются здесь не в метафизическом, а во вполне конкретном физическом значении. Это значит также, что я не свожу все к физике (иначе меня можно бы было упрекнуть в "механистичности", что было бы большим заблуждением), а лишь исхожу из нее.
Начнем с индуктивности, а, точнее, с явления самоиндукции, выражающемся в том, что при замыкании или размыкании электрической цепи с индуктивностью (то есть некоторого числа проволочных витков), в цепи возникает противодействие, по смыслу сходное с явлением инерции: при включении цепи ток не сразу достигает максимума, а при включении - не сразу исчезает. Мало того, в самый момент отключения, в результате концентрации энергии, ток даже усиливается, и если, например, в цепь включена еще электрическая лампочка, то в этот момент она ярко вспыхивает и может даже перегореть (этот простой опыт часто проводится на уроках физики). Здесь сама собой напрашивается параллель с моментом смерти. Однако для моей версии существенно отделить состояние истинной смерти от смерти клинической, то есть околосмертного состояния, определяемого временной остановкой сердца с последующим оживлением. Как известно, эта драматическая ситуация максимального приближения к конечной точке и возвращения из нее впервые подробно была описана в книге «Жизнь после жизни» д-ра Раймонда Моуди, проведшего в своей клинике сотни наблюдений над пациентами в состоянии клинической смерти. Исследования Моуди и его продолжателей теперь хорошо известны, поэтому я не буду останавливаться на подробностях, напомнив лишь, что вернувшиеся к жизни пациенты описывали сходную в главных чертах картину своего "путешествия" в мир иной: полет в некоем подобии туннеля, видение близких людей и еще какого-то светлого пятна, как бы телепатически распрашивающего их о прежней жизни, и т.д.; и затем - достижение некоей границы (то ли реки, то ли стены) с последующим благополучным возвращением в более знакомый мир трех земных измерений. Д-р Моуди добросовестно (на мой взгляд, гораздо менее добросовестно тот же Моуди, идя на поводу сенсационности или чересчур увлекшись темой, в некоторых своих последующих книгах, в частности. "Жизнь до жизни", уже просто дал волю своей фантазии) попытался дать несколько вариантов объяснения подобного явления, среди которых - возможное влияние на умирающего принимаемых лекарств, успокаивающих и обезболивающих препаратов, наркотических средств и т.д. Кроме того, человек, испытывающий громадные физические муки, после прекращения деятельности сердца и сопутствующих биологических функций, может испытать эйфорию, вызванную внезапным исчезновением боли. В результате такого стресса могут актививизироваться многие потаённые механизмы сознания и памяти. В этом смысле клиническая смерть напоминает сон, но сон не обычный, а вызванный рядом крайних, сильнодействующих факторов.
Как уже говорилось, клиническая смерть - это не истинная смерть и, следовательно, совсем не предмет нашего разговора; я более или менее подробно остановился на этом для того. чтобы разделить оба явления, но и не только для этого, ибо, с другой стороны, состояние клинической смерти является прообразом (естественной моделью) того переходного момента в жизни, за которым наступает истинное небытие. Здесь возникает вопрос: а является ли это истинное небытие небытием полным или же оно являет собой пребывание в иных мирах, возможно, не менее насыщенных иной жизнью? Не будем торопиться с ответом на этот главный или даже самый главный для человека философский вопрос и возвратимся пока к скромной физике. Клиническая смерть, вызванная остановкой (отключением) многих функциональных систем, органически связанных единством живого организма, весьма напоминает явление самоиндукции в электрической цепи. Отключение этих функций скачком освобождает из-под контроля тела и активизирует (индуцирует) скрытые обычно в подсознании переживания прошлой жизни. Можно сказать, что в этот промежуток времени действие органических (материальных) механизмов почти полностью замещается неконтролируемой жизнью духа. Но следует обратить внимание на оговорку «почти»: ведь человек еще не совсем умер, и кое-какие материальные функции у организма еще сохранились - они-то и создают возможность его возвращения в обычную жизнь. И они же не дают духу обрести полную независимость, с чем связано то или иное конкретное содержание околосмертного видения.
Иное дело - истинная смерть. Все то, о чем писалось выше, относится и к ней, но уже без "почти" и, естественно, многократно усиливается. В этом случае описанные выше процессы служат лишь преддверием к тем глубинам подсознания, которые приходят на смену к полностью вытесненным телесным процессам. Отключение имеющих электрическую природу и замкнутых в сложнейшую электрическую цепь нейронов человеческого мозга вызывает появление индукционного тока, порождающего - в виде поля - мощный поток подсознания. Становится возможным выявление уже не каких-то частных фрагментов прошлой жизни, а всей этой жизни - причем в особо яркой форме. Мы знаем эмоциональную яркость иных сновидений, но здесь, благодаря предсмертной индукционной вспышке, сила и глубина возникающих видений не имеет аналогов в реальной жизни, и можно лишь экстраполировать на это предсмертное состояние свои собственные наиболее острые прижизненные ощущения (в дальнейшем будет сказано об особом видении мира через наркотический транс, то есть психоделии).
Итак. в самых общих чертах мы получили возможный механизм уникального видения в кратчайший переходный момент между жизнью-смертью. Но если этот миг столь же краток, как и вспышка лампочки в электрической цепи, то о каких особых видениях может идти речь? Вот тут-то мы и переходим ко второму обоснованию гипотезы, условно названному относительностью.
Известен случай, когда человеку приснился очень яркий и тяжелый сон, в котором он участвует во Французской революции и, будучи схвачен, приговаривается к гильотине: когда нож гильотины падает на него в положенном месте, спящий просыпается... от падения на шею висевшей на стене картины. Оказывается, весь этот насыщенный событиями и длительностью чуть ли не в целую жизнь сон в реальности длился лишь какую-то секунду, если не долю секунды. Очень многие люди, хоть и не в такой впечатляющей форме, но так ли иначе все же встречались с этим интереснейшим феноменом, в котором выражена относительность нашего восприятия между сном и явью, а, возможно, между этой и иной действительностью. Я не буду здесь вдаваться в очень любопытный, но туманный спор о том, не является ли истинной реальностью именно та, которую мы видим во сне, а наша жизнь как раз и есть сон (ведь по яркости впечатлений сон часто выглядит гораздо реалистичней того, что мы считаем явью), ибо в достаточной, на мой взгляд, мере ситуация будет разрешаться по ходу изложения всей гипотезы.
Можно сказать, что во сне физическая реальность заменяется психической (духовной) и, соответственно - с физического на психическое - меняется и время. Конечно, мы привыкли считать физическое время истинным, то есть абсолютным - как показывает нам наш здравый смысл, и как люди безоговорочно считали до появления теории Эйнштейна. Оказалось, что в зависимости от сосредоточения материальной массы пространство меняет свою форму (этот теоретический вывод Эйнштейна уже многократно подтверждался экспериментально, не говоря уже про то, что основные положения теории относительности лежат в основе такой практической науки, как ядерная физика), а в результате искривления пространства изменяет свой ход и время. Поэтому Эйнштейн ввел понятие системы отсчета, то есть базисной системы координат для того или иного (покоящегося или движущегося) тела. При этом, кстати, очень важно отметить, что выбор одной из множества систем отсчета отнюдь не означает произвола ("Вот уж. действительно, все относительно", – как шутя пел Высоцкий), а, напротив, указывает лишь позицию так называемого наблюдателя, как бы его "точку зрения", - в то время как сами законы природы и физические константы неизменяемы и абсолютны. К таким абсолютным, природным величинам Эйнштейн добавил еще скорость света, которая до того сама собой принималась как относительная, то есть как и любая другая скорость в природе, - и вот эта-то «простая» добавка изменила весь наш взгляд на мир. Сам автор теории относительности впоследствии даже сетовал на это, вводящее в заблуждение, название своей теории...
Но какое отношение имеет теория относительности к смерти? Мне кажется, есть несколько аспектов, заключающихся в удобном понятии системы отсчета. Можно, по-видимому, говорить о системе отсчета живого "наблюдателя" - врача или, не дай Бог, родственника - и о системе отсчета самого умирающего. Для последнего физическая реальность перестает существовать в критический момент «отключения» мозга. Как бы ни был этот момент краток, он все же имеет еще некоторую физическую длительность, которая в системе отсчета умирающего может иметь, как мы видели, продолжительность целой жизни. Это в понятии психического времени. Но возможен еще и иной аспект. С точки зрения теории относительности ситуация в системе отсчета зависит от двух факторов: скорости - когда она приближается к световой, и гравитационной массы - когда она очень велика или очень мала. О световой скорости в нашем случае говорить не приходится, а вот о массе можно заметить, что с момента исчезновения контакта мозга с телом в течение какого-то мига деятельность мозга приобретает чисто духовный характер, обычно упускаемый в споре между «материалистами» и «идеалистами»: тела уже нет, остается одно только духовное поле памяти, причем памяти не рассудочной, а спонтанной, до того таящейся глубоко в подсознании... вот где, наконец, оно дает себя знать в полной мере! Мощная индукционная вспышка выхватывает, освещает это подсознание, приходит к человеку как озарение. То самое озарение (и, пожалуй, даже более, чем то), которое исключительно редко выпадает при жизни даже на долю отдельных выдающихся личностей. Но все же, могут спросить: вспышка памяти, как личностное переживание - или же озарение, как некое проникновение в Высшую сущность, контакт с Вечностью? И то, и другое, короче, ВСЁ, - но всё это, как будет сказано несколько позже, у разных людей выглядит очень и очень по-разному. Очень...
Суть моей гипотезы в том, что она рассматривает не некие мистические иные миры, созданные почти исключительно фантазией их авторов, - нет, эта гипотеза имеет дело с тем кратчайшим, но зато вполне конкретным и поддающимся наблюдению моментом, который обычно определяют как уход души из тела. Вся путаница начинается именно здесь, ибо никто не знает, что такое душа, «откуда происходит и куда она уходит». Я же утверждаю, что эта полумистическая "отлетающая" душа есть "всего лишь" кратковременное, но ярчайшее "оживление" подсознания в момент остановки деятельности мозга, являющимся, по сути, сложнейшей электрической цепью с громадной индуктивностью (вспомним, хотя бы чисто внешне, все эти бесчисленные извилины головного мозга); образующаяся при этом энергия, как известно, прямо пропорциональна индуктивности, то есть количеству всех этих - и не только этих - закорючек и извилин. Если, как говорилось, фактор массы в этот последний момент уже не работает, а действует духовный (то есть с нулевой массой) фактор, то время меняется противоположно тому, что имеет, например, место в сверхмассивной черной дыре. Как следует из общей теории относительности, с точки зрения внешнего наблюдателя, в частности, человека на Земле, время на космическом корабле, приближающимся к черной дыре, а, точнее, все быстрее падающим на нее под действием гигантской силы тяжести, будет все более замедляться в том смысле, что если, например, при определенной скорости полета, на Земле пройдет час, то на корабле - всего лишь на секунда, а на границе с черной дырой время уже совсем останавливается, превращается в нуль. В свою очередь, в момент остановки мозга, когда в результате прекращения контакта с телом исчезает и действие массы, происходит обратное явление: с точки зрения живого наблюдателя время для умирающего растягивается до бесконечности, включая в себя, таким образом, и бесконечное количество событий-воспоминаний. Это с точки зрения сухой науки; но тому же уникальному событию в завершающейся жизни человека можно дать и иное, более житейское объяснение. Если в случае клинической смерти происходит возврат в нормальное состояние, и человек имеет как бы некоторую систему или точку отсчета (дошел до "границы" и вернулся), то в случае истинной смерти такого возврата не происходит - и человек этой последней точки своего бытия (или небытия) уже не осознает. Эта конечная точка как бы отодвигается от него в бесконечность - тем самым до бесконечности растягивая и последний миг умирания. Иначе говоря, это то самое "остановись, мгновение!", в котором поэт хотел «видеть вечность», но становящееся уже не поэтическим образом, а самой настоящей реальностью, хотя и потусторонней. (теперь, кстати, задумаемся еще раз над вопросом о том, что же считать истинной реальностью - тот вечный или же этот конечный мир, вдобавок полный страданий и лишений и который еще древние индийцы в своих упанишадах считали иллюзорным и обманным («майя»).
В том толковании, которое я предлагаю, заключено не какое-то фантастическое предположение о некоем внешнем или параллельном мире, а вполне реалистичное объяснение земного «потустороннего» бытия с растянувшимся до бесконечности временем. Никакой мистики, никакой фантастики - тем не менее этот земной вроде бы мир неимоверно мистичен, фантастичен и иррационален - в гораздо большей степени, чем любая эзотерическая теория. И понятно почему: ведь этот выплеск подсознания есть, собственно, сон сознания, но сон такой неимоверной активности, которая никогда не может быть достигнута при жизни. Поэтому нет никаких оснований опасаться, что моя гипотеза может разрушить в чьей-то душе очарование вечной тайны. Гони ее (эту тайну) в дверь – она все равно лезет в окно, где выглядит еще таинственней. И что говорить об иных мирах, если... Ну, например, что можно сказать о таких утверждениях: "Да, однозначность Лойолы требует новейших технологий", или «Лидера дальше считают сарказным, как морская страница», или "Соотношение пола выступает общественным фактором для их же блага", и т.д.? Такие высказывания (или даже еще интересней, например: «Как потаенным крышам лбы, растянуты и пустоваты», или еще лиричней: «И слезы будут застилать дорогу, и буду знать тебя, такая же как я», или еще романтичней: «Слишком были такими неистовы отшумевшие на фиг года»...) любопытно привести в подтверждение существования собственной, странной логики сновидений, отрывки из которых мне удалось несколько раз, вдруг проснувшись, тотчас же «застенографировать» (привожу буквально), - пока еще звучали внутри меня эти бессмысленные речения, казавшиеся во сне такими логичными и умными... Но что же из этого следует? Следует жить, чтоб накопить эти странные мысли и чувства, чтобы когда-нибудь, в Вечности, это искусство нам помогло бы в себе этот мир сохранить... (Забавно! Как бы в развитие темы о странностях подсознания в ответ на вдруг пришедшую в голову строчку из известной песни, откуда-то всплыли, как говорят, "в потоке сознания" эти рожденные буквально в несколько секунд строки, умышленно не заковыченные мной, чтобы сохранить непроизвольно возникшее единство фразы).
Но мы отвлеклись. Третьей из идей, на которых держится моя версия, является идея гораздо более психического, чем физического свойства. Слово "инверсия" имеет значение обращения, переворачивания, перемены полярностей. "Там, где полюс был - там тропики...". - как пел Галич. Сама по себе эта идея несложная, но из нее следуют далеко идущие выводы. Смерти обычно предшествуют те или иные страдания - физические и моральные. Принято считать, что. что сама смерть служит самым радикальным средством избавления от страданий, но нетрудно понять и то, что такого рода «анестезия» наступает все же несколько раньше. Люди, побывавшие в состоянии клинической смерти, почти все отмечают момент не только полного облегчения, но даже и эйфории, почти очевидным образом связанной с прекращением поступления болевых импульсов от нервных окончаний в мозг в момент отключения основных жизненных функций. Из сказанного выше понятно также, что в еще гораздо более сильной степени, чем при остановке сердца, анестезический эффект будет ощущаться в момент остановки мозга. Известно ведь, что чем тяжелее ноша, тем приятной освобождение от нее, как говорят, «гора с плеч». Происходит как бы превращение страдания в наслаждение, которое можно охарактеризовать и как мазохизм. Могут возразить, что мазохист, мол, умышленно стремится к страданию, в то время как страдающий человек, напротив, стремится к освобождению от страданий. На самом деле и мазохист стремится тому же, но не в тривиальной, а в парадоксальной, инверсной форме, когда достигающая почти предела мука сама становится источником наслаждения - в этом проявляется своеобразная защитная реакция мозга, более изощренная, чем просто шоковая потеря сознания. На смежность этих явлений указывает, например, как своеобразная реакция у многих вешаемых - вплоть до оргазма, так и страдательная по внешнему проявлению собственно оргастическая фаза при половом акте. (Уместно здесь припомнить пошловатый, но довольно точный анекдот о йоге-онанисте). Таким образом, инверсия при истинном умирании может восприниматься как высшее наслаждение духа, воистину как царствие небесное. Но, увы, далеко не во всех случаях - о чем еще будет речь. Хотя собственно версия смерти или ее, так сказать, "техническая" база уже в основном изложена, сказанное выше нуждается в обширных комментариях, связанных с возможным появлением по крайней мере двух вопросов: какие доказательства можно привести в пользу данной версии и какие полезные выводы можно из нее сделать? Вообще говоря, любая версия имеет право на существование, но более строго говоря, любая новая версия (гипотеза) должна иметь какие-то преимущества перед другими. Таким преимуществом своей версии - повторюсь еще раз – я считаю прежде всего ее реалистичность, основанную на довольно простых предположениях (догадках), которые по крайней мере не противоречат логике. Это, казалось бы, столь очевидное требование не соблюдается, однако, в подавляющем большинстве известных теорий и верований. Ну, вера - она и есть вера, то есть она по определению не требует доказательств. Тертуллиан провозгласил принцип, гениально обрисовывающий данную ситуацию: «Верую ибо абсурдно». Против этого, действительно, как говорится, "не попрешь". Это значит не только то, что можно верить в любую нелепицу, но и то, что эта нелепица обладает уже тем неоценимым преимуществом перед разумом, что она не требует доказательств. В такой позиции, конечно, есть и некая, возможно, высшая логика: верую не любому абсурду, а только тому, который имеет богооткровенное происхождение, то есть верю не в абсурд сам по себе, а в Слово Божье, которое (опять-таки, по определению) не может быть ложью.
Абсурд только укрепляет нас в вере, которая абсолютна - в отличие любых земных, то есть преходящих, относительных истин (тут я, почти солидаризуясь со сторонниками такой точки зрения, добавлю от себя, что одна из величайших абсолютных истин земной науки называется теорией относительности. Вот такой курьез...).
Но если в рамках одного верования еще можно как-то принять (и как-то объяснить) то или иное абсурдное положение (например, положение иудаизма о том, что мир сотворен – вопреки всяким там ихтиозаврам и ящерам - менее семи тысяч лет назад. "Ихтиозавр - не доказательство". - ответит вам правоверный иудей), то как согласовать это с представлением, например, кришнаитов, что их бог - тоже единый - "Кришна нисходит на эту планету раз в день Брахмы, или каждые 8 640 000 000 лет"? Если верить ученым, то Земля наша по крайней мере раза в два моложе, но, между прочим, по порядку величины цифра эта гораздо убедительней иудейской. Кто, однако, ее подсчитал, что говорит в ее пользу? Никто и ничто! "Верую ибо абсурдно". Ибо "около пяти тысяч лет назад господь Кришна поведал "Бхагавад-гиту" своему другу и преданному слуге Арджуне...". И я бы тоже, возможно, поверил господу Кришне, но почему я должен верить какому-то Арджуне? Или почему я должен верить Моисею, который несколько тысяч лет назад рассказал своим стоящим под горой соплеменникам, будто бы имел только что (на горе) аудиенцию с самим Господом Богом? Мне говорят: они – свидетели. Где они, эти свидетели?! Но так написано в Книге...
Возвращаясь к другой Книге, "Бхагавад-гите", скажу, что даже полностью разделяя ее благородную цель – «вырвать человечество из неведения материального существования», мне, не совершенному рационалисту по природе, но все же достаточно развращенному рационалистическим скептицизмом эпохи, очень трудно было бы принять следующие, буквально ошеломляющие "подсчеты" (читать это хотя и утомительно, но интересно, - поэтому привожу этот длинный отрывок - в качестве образца - целиком): «Продолжительность существования материальной Вселенной ограничена. Она измеряется в повторяющихся циклах кальп. Кальпа - это день Брахмы, а один день Брахмы состоит из тысячи периодов в четыре юги: Сатья, Трета, Двапара и Кали. Сатья-юга характеризуется праведностью, мудростью, религиозностью и фактическим отсутствием невежества и порока и длится 1 728 000 лет. (Надо думать, речь идет о праведности неких ангельских душ, ибо в добродетель пожирающих друг друга в ту, дочеловеческую, эпоху динозавров вряд ли верят и сами кришнаиты. - Я. М. ). В Трета-юге появляется порочность, и эта юга длится 1 296 000 лет. В Двапара-юге наблюдается еще больший упадок добродетели и религиозности, тогда как порочность растет, и эта юга длится 864 000 лет. И в конце концов наступает Кали-юга (юга, в которой мы нынче живем: она началась 5 000 лет назад), которая изобилует ссорами, невежеством, безбожием и грехом. В этой юге подлинная добродетель практически отсутствует, длится кали-юга 432 000 лет. В этой юге настолько разрастается порок, что в конце ее появляется Сам Всевышний Господь в образе Калки-аватары. уничтожает демонов, спасает своих бхакт и начинает новую Сатья-югу (как видим, нам остается погрязать в грехе еще 432 000 – 5 000 = 427 000 лет. - Я. М.). После этого весь цикл повторяется вновь (я хотел уже остановиться, но дальше еще интересней - Я. М.). Эти четыре юги, повторенные тысячу раз, составляют один день Брахмы, и столько же длится и его ночь. Брахма живет сто таких лет и затем умирает. (Бедняга! - Я. М.) Эти сто лет в земном исчислении соответствуют 311 триллионам и 040 биллионам земных лет (напомню, что «по науке» Вселенной «всего» 15 млрд лет, т.е. в 20 тысяч раз меньше!).
На основе таких вычислений жизнь Брахмы кажется фантастически долгой, беспредельной, но с точки зрения вечности продолжается не дольше, чем вспышка молнии. (А о чем я говорил?! Вот прекрасный образец относительности времени! Но и это еще не все - смотри дальше. - Я. М.). В причинном океане существует бесчисленное множество Брахм, появляющихся и исчезающих подобно пузырькам в Атлантическом океане. (Здесь – без шуток - все эти появляющиеся и исчезающие бесчисленные брахмы напомнили мне «виртуальный бульон» псевдовакуумной Правселенной - см. Теорию Раздувания. - Я. М.). Брахма и его творения - это часть материальной вселенной, и поэтому все они находятся в постоянном движении».(Конец цитаты). Должен здесь добавить, что моя ирония не абсолютно нигилистична, и, несмотря на все сомнения, я признаю в этой интересной истории необходимую для перехода в иным мирам метафизичность. Единственное, что мне по-настоящему не нравится - это утверждение о материальности этих фантастических Брахм, которая сильно приземляет такой буйный полет воображения. От веры ждешь все-таки большей заоблачности... Но кришнаита, конечно, мой скепсис не отвратит. Гигантские цифры вызывают у него не сомнение, а уважение: их неокругленность (432 тысячи лет, а не, допустим, расплывчатые пол-миллиона) - располагает к доверию: ведь, кажется, не «с потолка» взяты такие цифры (хотя мне кажется, именно «с потолка», ибо никаких, даже качественных аргументов к этим цифрам не приводится); да еще некая кратность придает дополнительную убедительность. Это вам не какие-то приблизительные 15 млрд! Тонкий расчет!..
В гипотезе, которую я предлагаю, ничего подобного нет. В ней используются в основном хорошо знакомые еще со школьной скамьи и проверенные наукой положения, которые в данной гипотезе выглядят даже сами собой напрашивающимися. Мне кажется, что причиной того, что они не были замечены и использованы раньше, являлось неверное отношение к смерти как к состоянию жизни после смерти, когда на любой трезвый взгляд, действительно, уже ничего быть не может. Моуди удачно назвал свою работу "Жизнь после жизни", как описывающую состояние до истинной смерти, хотя позднейшие интерпретаторы его опытов в погоне за сенсацией легко преодолевали этот роковой барьер.
Моя скромная догадка состояла в том, что следует рассматривать промежуток времени не после, когда уже ничего не может происходить, а до смерти, но зато в тот самый короткий "миг между прошлым и будущим", когда фактически умершее тело шлет свой последний сигнал этому миру. В самом этом сигнале нет никакой мистики, ибо в своей основе он является нормальным физическим процессом электрической природы, и по сути - это просто образование электромагнитного поля при разрыве электрической цепи, однако мистический - а в свою очередь и метафизический - смысл сигнал этот приобретает по причине связи с человеческим мозгом, со всей громадной его памятью, накопившейся и сохранившейся в подсознании.
Таким образом, оставаясь на материалистических позициях, мы приходим и к наиболее вероятной причине особых мистических переживаний, вызванных экстремальной активизацией внутренней памяти, когда лишенное, как уже говорилось, в своей системе отсчета ограничивающего фактора времени, наше прошлое становится нашим будущим. Происходит самая гигантская метаморфоза в человеческой жизни, в результате которой смерть не только сравнивается по значимости с рождением, но и бесконечно его превосходит. Причина простая: новорожденный ведь не только не обладает каким-либо существенным внутренним миром, но даже простым сознанием своего Я, то есть для него процесс рождения ограничен лишь кругом простейших эмоций. Мир же умирающего, даже самого примитивного, буквально переполнен зрительными, слуховыми, обонятельными, осязательными, вкусовыми ощущениями-воспоминаниями. Это как минимум, а на деле сюда входят еще и мысли, отрывки мыслей, бесчисленные ассоциации, наложения, проекции...
В один какой-то момент вся накопленная в глубинах мозга информация (не только смысловая, но и - еще больше –эмоциональная, образная), освобождаясь от телесных своих носителей, практически как бы лишается массы, превращаясь в как бы чисто духовное образование. Эту ситуацию можно охарактеризовать как образование виртуальной (то есть как бы существующей или же такой, которая способна проявиться в определенных условиях) души. Поэтому - на данный момент - довольно эфемерное и расплывчатое обычно понятие души превращается в виртуальную реальность, обладающую уже определенным информационным содержанием.
При приближающейся к нулю массе виртуальной души, в соответствии с теорией относительности, в системе отсчета умирающего земная жизнь должна представляться ему стягивающейся к нулю. Это интереснейший вывод: умирающий не может видеть земную жизнь по причине ее исключительной - в его системе отсчете - краткости; а с другой стороны, сноподобная «жизнь» виртуальной души (не путать с жизнью тела, которая завершается на наших глазах) для стороннего наблюдателя представляется бесконечной. Вот оно, долгожданное бессмертие!
Но если (с наших позиций) душа переходит в Вечность, то с новой силой возникает вопрос о контакте с пребывающей в «мире ином» душе. Здесь проявляет себя обычная релятивистская (вытекающая из относительности) ситуация: несмотря на объективный характер всех этих "фокусов" с пространством и временем, мы в принципе не можем контактировать с таким, например, релятивистским объектом, как космический корабль: невозможно с помощью линейки измерить сокращение длины корабля, летящего относительно нас с околосветовой скоростью - мы можем это сделать только математически, по формулам Эйнштейна (хотя - для сомневающихся - еще раз скажу, что релятивистские эффекты давно уже используются на практике, особенно в атомной и ядерной энергетике).
Так вот, в нашем случае проблема в том, что виртуальная душа просто не замечает нас (живых) по причине почти нулевого - для нее - времени нашего существования. Образно говоря, душа "смотрит" на нас из Вечности, в которой наш век - лишь миг («Миг - и нет их, живых и горячих...»). Как же быть? Думается, что прямого решения проблемы контакта между этим и иным миром быть не может (вспомним пример с космическим кораблем), однако нельзя исключить некоторые косвенные способы, основанные, например, на максимальном растяжении сигнала туда и на максимальном сжатии сигнала оттуда. Относительно первого случая, давая волю фантазии, можно предположить, что именно такую роль уже издавна исполняют ... памятники и надгробия, являющиеся, в свою очередь, лишь слабым отражением идеи древнеегипетских пирамид, сами размеры которых и их конусообразная, устремленная к небу форма легко наводят на мысль о космическом контакте. Вспомним также и таинственные пустоты внутри пирамид, которые - при таком предположении - могли придавать сигналу необходимую, скорее всего резонансную, частоту (длину волны). Идея же обычных памятников и надгробий попроще: их задача - растянуть сигнал во времени и через это хоть в какой-то степени приблизиться к Вечности...
Казалось бы, я уже из изложил суть своей версии: так, мол, и так, по вполне понятным физическим законам происходит некое растяжение времени в восприятии умирающего, и его собственное время становится длительностью в жизнь, которая - в свою очередь – не имеет выраженных границ конца и начала, что дает возможность интерпретировать эту "жизнь" в понятиях бесконечности.
Но здесь возникает, как минимум, два вопроса: 1. Существует ли какое-то реальное подтверждение такой версии смерти? и 2. Можно ли что-то сказать о типе или «качестве» ощущений переходящей в иной мир души - являются ли они своего рода дублированием прижизненных чувств или хотя бы прижизненных сновидений - или же они приобретают совершенно иные, иномирные свойства? По поводу первого можно сказать, что поскольку и никакая иная гипотеза смерти на данном этапе не предлагает не только серьезных доказательств, но даже и более или менее строгих обоснований, постольку моя, вполне естественная версия, легко укладывающаяся как в рамки физических законов, так и в прокрустово ложе возможных сомнений (то есть внешне и внутренне непротиворечивая) оставляет надежду на неожиданное подтверждение по типу экспериментального обнаружения некоторых предсказанных физиками элементарных частиц или - еще ближе по времени – реликтового излучения.
По поводу же второго, на мой взгляд, можно сказать и нечто более вразумительное (и косвенно, кстати, компенсирующее недостаточную убедительность первого ответа). Я уже неоднократно слался на опыты Моуди, которые, хотя и не дают картины истинной смерти, однако описывают некое приближенное к ней состояние. Но по этой части более значимыми для нас могут явиться опыты проф. Ст. Грофа, которые, относясь к тому же периоду времени, как и опыты Моуди, почему-то гораздо менее известны широкой общественности. Почему? - об этом гадать, впрочем, почти не приходится. Ведь в данном случае речь идет об использовании наркотических средств, каковые таким образом могли бы получить нежелательную рекламу. Другой же аспект – не столь социальный, сколько идеологический. Если опыты Моуди в глазах широкой общественности выглядели чуть ли не прямым подтверждением потусторонней, а, следовательно, и Божественной реальности, то эксперименты Грофа в некотором роде, напротив, убедительно утверждая и описывая иную реальность, придавали ей сомнительный статус реальности искусственной, наркоделической, тем самым как бы опуская и все Божественное до "химического" уровня. А если копнуть еще глубже, то эти эксперименты могли бы привести и к полному пересмотру доминирующего в европейском сознании взгляда на жизнь и смерть. "Тогда процесс умирания начнет восприниматься как событие более важное, чем сама жизнь" – взгляд, непривычный для нас, однако присущий ряду философских религиозных систем. Например, для индуса смерть представляет собой освобождение от мира иллюзий, "возможность для индивидуальной души реализовать свою божественную природу". Понятно. что для «более прогрессивного» европейского сознания это выглядело бы возвратом к средневековому невежеству, если не ко тьме.
Так что же представляли собой эксперименты Ст. Грофа? Им и его сотрудниками была разработана программа психоделической терапии смертельно больных пациентов, страдающих раковыми заболеваниями, то есть программа, изначально ставящая перед собой лишь практические цели духовного и физического обезболивания. К этому их подтолкнули эксперименты некоторых медиков по психоделическому воздействию на душевно больных людей, в психике которых под влиянием исиходеликов (то есть наркотиков галлюциногенного действия типа ЛСД, ДПТ, мескалина, псилобицина и т.д.) происходили определенные процессы, радикально изменяющие их внутренний мир. Так что очень скоро стало ясно, что это было не простое наркотическое обезболивание, а нечто гораздо большее, связанное с изменением состояния сознания. Это изменение касалось уже не только отношения к жизни, но и отношения к смерти, при котором у многих пациентов возникало новое для них космическое сознание, то есть чувство единства со всем миром.
То, что наркотики могут производить обезболивающее воздействие - факт давно известный и неудивительный. Это воздействие, как известно, продолжается несколько часов. Но под влиянием ЛСД и серии подготовительных бесед с пациентом происходило совершенно иное. Непосредственное действие препарата прекращалось, но ощущения, которые пережил пациент, взаимодействуя с впечатлением от предварительных бесед с врачами, были столь глубоки и необычны, что буквально трансформировали личность больного. Человек, который до процедуры, не мог ни о чем ином говорить и думать, кроме своей болезни и боли, вдруг как бы забывал о ней; его теперь занимали вопросы о смысле и цели жизни, о Боге, о месте человека в мире и т.д. Интересно. что боль при этом могла и сохраняться, но она уходила куда-то на периферию сознания, уступая место указанным выше философским и религиозным предметам.
Ученых прежде всего привлекло то, что как необычные (и невыразимые, неописуемые словесно) переживания во время сеансов, так и изменения сознания после них, во многих случаях с большой точностью совпадали с соответствующими ощущениями и изменениями в психике людей, перенесших клиническую смерть или же состояние приближения к смерти (например, у сорвавшихся в пропасть, но выживших альпинистах - в работах Ст. Грофа приводится целый ряд описаний такого рода, записанных со слов этих людей). И в тех и в других случаях человек переживал особый мистический опыт, "конкретными компонентами которого является чувство единства (внутреннее и внешнее слиты), утрата пространственно-временной ориентации, после чего появляется чувство святости и благоговения перед лицом бесконечного, а на базе последних - "океаническое" чувство радости, любви и мира". Иначе говоря, "психоделия преодолевает узкий горизонт обыденного сознания и позволяет погрузиться в мир трансцендентного". Совершенно очевидно, что подобные совпадения переживаний людей в состояниях, близких к смерти, а также и в случаях "видения мира через наркотический транс", указывают на работу сходных механизмов подсознания. Все это и позволяет - через подобие, через моделирование сходных переживаний - приблизиться к тому, что в чистом виде представляет собой сферу абсолютной недосягаемости. Но есть и еще один путь, в той или иной степени известный каждому, но - в силу своей индивидуальности - практически непередаваемый. Речь идет о личном мистическом опыте, который многие люди имеют, подчас его и не осознавая. Иногда, даже и вне особых ситуаций, а в результате случайной комбинации внешних и внутренних условий, возникает неповторимое, одновременно чрезвычайно тонкое и чрезвычайно сильное ощущение, пронизанное тревогой и тайной. Возможно, у каждого могут быть свои собственные оттенки, но у меня это было именно ощущение глубочайшей и всеобъемлющей тревоги, совершенно необъяснимой и мистической, хотя внешним толчком, видимо, послужило случайное наложение различных, вполне земных обстоятельств: какой-то знакомый, но забытый запах, далекое воспоминание, необычный вид неба, случайная и сама по себе малозначащая встреча... Но я хорошо помню: в этом тревожном ощущении доминировало никак специально не выраженное чувство смерти, оно и определяло собой эту бесконечную тревогу. Но, возможно, еще более поразительна другая сторона этого потустороннего восприятия - его невыразимая притягательность, и если таково действительно чувство смерти, то можно понять самоубийц. Однажды испытавший это чувство уже будет всегда искать его или какого-либо его суррогата в земной жизни. К таким суррогатам сравнительно неглубокого действия, по-видимому, относятся алкоголь и обычные наркотики. Но совершенно другое "впечатление" создают психоделики. И, кстати, испытавшие, кроме алкоголя, действие ЛСД, разницу между тем и другим очень хорошо понимают. Вернее, не разницу, а целую пропасть... (разумеется, я не беру сейчас в расчет социально опасной направленности этого явления. Из своего скромного опыта могу, однако, добавить, что и алкоголь, в принципе, может служить спусковым механизмом такого измененного состояния - при условии соответствующей внутренней и внешней "подкачки": настроения, погоды, пейзажа и т.д. Но случается оно исключительно редко, может быть лишь несколько раз в жизни... И в этом видится одна из главных причин алкоголизма: безуспешный поиск случайно полученного и, возможно, навсегда утраченного волшебного состояния).
И вот, по всему поэтому, пусть и не зная, что такое смерть и только уяснив себе, что она представляет собой исключительное (даже на фоне самого необычного, но еще сугубо земного субсмертельного опыта) психологическое состояние, основные черты которого - вопреки бытующему мнению - знакомы и живому человеку, можно с достаточной уверенностью смоделировать и состояние смерти. В общих чертах физический и психический механизм его вполне понятен, и в данной работе «технические» детали не необходимы (хотя их разработка и может привести к дополнительным открытиям). В излагаемом же здесь аспекте становятся жизненно важными совершенно другие вопросы - это вопросы о цели и смысле жизни, о двух типах отношения к смерти, о роли страдания, об этической стороне этой (земной) жизни...
Начну с отношения к смерти - ведь именно с частного вопроса об особом отношении к этой проблеме у евреев (см. "Формулу Бога") я пришел постепенно к достаточно общей и развернутой теории (гипотезе) смерти. А тогда я начал с антисемитизма. Ведь если, действительно, антисемитизм не есть всего лишь частное проявление шовинизма, расизма или ксенофобии, а и в самом деле есть, как признают многие авторитеты, "самая сильная ненависть в истории человечества", а сами евреи, соответственно, - "народ, избранный мировой ненавистью", то сама уникальность этого явления могла быть вызвана только уникальностью его первопричины, то есть Библией, которая, объявив евреев избранным народом, определила особенности их национального характера и их исторической судьбы (наиболее четко это объяснено, по-моему, в книге Д.Прейгера и Д.Телушкина «Почему евреи?»). Избранность же изначально состояла в заключении особого Завета между Богом и праотцом Авраамом, согласно которому еврейской стороне вменялось всего одно, но крайне категоричное требование: «Обрезывайте крайнюю плоть вашу и сие будет знамением Завета между Мной и вами», а "который не обрежет крайней плоти своей, истребится душа та из народа". Странным здесь представляется не само содержание Завета (ибо обрезание практиковалось во многих культах уже давно), а единственность, т. е. исключительность этого требования и его категоричность в отношении, казалось бы, относительно несущественной хирургической акции. Взятая отдельно – по Торе - эта первичная заповедь вызывает некоторое недоумение, и вразумительно объяснить ее происхождение - на фоне ее значимости для Бога и для евреев - не просто. Или нежелательно...
В "Формуле Бога" я предложил некую версию, которая не только разъясняет это обстоятельство, но приводит к выводу, придающему обрезанию именно то глобальное значение, которое оно и имело по Завету. Крайняя плоть мужчины со всей очевидностью несет некую защитную функцию, но - с той же очевидностью - защита эта не механического, а чувственного свойства, ибо если бы Господь действительно имел в виду механическую защиту головки члена, то Он бы, наоборот, оставил ее без крайней плоти, только обостряющей ее ранимость и чувствительность. И вот именно в этом все дело. Обрезание огрубляет чрезмерно (?) чувствительную часть тела, но значимость этой акции я усматриваю не в ее влиянии на половые отношения, имеющему вполне понятное механическое объяснение, а в сугубо специфическом воздействии на раннюю детскую ментальность. Сама по себе обостренная чувствительность укрываемой плотью головки усугубляется скоплением под ней смегмы (особенно в случае часто наблюдающегося в ранние годы сужения крайней плоти, так называемого фимоза), что приводит к повышенному вниманию ребенка к этому центру приятного раздражения. Это раздражение, еще неосознанное и почти еще неидентифицированное в половом отношении, становится источником вожделенной и неясной притягательности, первопричиной созерцательного отношения к жизни.
Действительно ли обрезание было Божьим заветом или додумались до него самостоятельно хитроумные иудейские жрецы, или же - в историческом плане - это "изобретение" было просто удачной случайностью, - но как бы это ни было на самом деле, из некоего первобытного символического ритуала произрос корень еврейской особости, столь удивительной для многих историков и философов, а на самом деле, возможно, просто формой бытия, не осложненной погруженностью в излишнюю созерцательность и превращающей еврея в «человека действия». Но не утрачивается ли при этом нечто большее, связанное с тонкими ощущениями «иных миров» и противопоставляющего его «другим народам»? Кому-то мое умозаключение покажется чересчур упрощенным, однако напомню об исключительном значении сексуального фактора, со всей очевидностью - хотя и с известными "перекосами" - выявленном еще в начале века работами Фрейда и его последователей. Собственно, в самом значении этого фактора уже никто не сомневается, и возражение могут вызывать лишь попытки его искаженного толкования (примером какового может послужить, например, приводимое Э.Фроммом истолкование во "фрейдистском ключе" невинной сказки о Красной Шапочке и Сером Волке. Это уже какой-то психоз сексуальный!). Боюсь, что кто-то может подобным образом отнестись и к моему "толкованию" обрезания. На самом же деле я ничуть не выхожу за рамки здравого смысла, имея в виду, что если ментальность необрезанного мужчины в раннем возрасте подвержена влиянию дополнительных психофизиологических факторов, то ментальность соблюдающего этот завет иудея значительно от них защищена.
Против моего положения об определяющем характере обрезания обычно ссылаются на аналогичную традицию у мусульман, которая, мол,. при всем при том не определила их особости. Ответ таков: именно это обстоятельство и подтверждает мою гипотезу. Дело в том, что рассматриваемый обряд у мусульман производится в большинстве случаев не во младенчестве, как у евреев, а в возрасте от семи до тринадцати лет, то есть тогда, когда основные элементы психики уже сложились, и в данном случае сложились еще в необрезанном состоянии.
Известно также состояние физиологической конституции ряда мужчин, от природы подобное обрезанному. Но, во-первых, процент таковых не так уж велик, а, во-вторых, по некоторым моим наблюдениям этот тип мужчин и в самом деле тяготеет не к созерцательному, а к деятельному складу характера, то есть к еврейскому типу. Собственно я уже почти сказал то, что хотел: под влиянием обрезания, за почти тысячелетний период между авраамовым и моисеевым Заветами сформировался принципиально отличный от созерцательного «арийского» типа тип «человека действия» (как называл еврея Мартин Бубер, а я, основываясь на Каббале, называющей физический мир “миром действия», могу резюмировать: «человек действия в мире действия» - и сила евреев в том, что они, как никто другой, на своем месте... в этом низшем из миров), безудержная активность которого требовала моральных ограничений 613 запретов и повелений (для остальных народов достаточно 10 заповедей Моисея). Я здесь не задеваю вопроса о том, были ли оба Завета деянием Бога или же рук человеческих, однако в обоих случаях можно отметить внешнее воздействие сначала на природу человека, а потом и на форму его поведения, и в связи с этим приобретает какое-то зловещее правдоподобие одна из ведических версий о том, что евреи «после гибели арийской империи, искусственно и целенаправлено выведены пришельцами с неба для порабощения человечества». Конечно, жутью отдает от таких предположений, и начинаешь сам в себе отыскивать некие незримые демонические черты - и успокаиваешь себя только тем, что если бы это было так, то всемогущие пришельцы все же не ждали бы несколько тысячелетий, а давно бы уже осуществили свои дьявольские планы. А если нет пришельцев, то, значит, с нами Бог... Бог, запустивший (посредством евреев, разумеется) не до конца послушный Ему - по причине человеческой свободы воли – хотя, возможно, и Дьявол не дремлет - механизм истории. С точки зрения метафизики влияние Бога на этот мир совершенно идентично действию природных закономерностей, то есть одно от другого совершенно неотличимо. Соответственно и влияние Заповедей на человеческую историю не зависит от их - Божественного ли, человеческого ли - происхождения. И здесь, следующим этапом становления еврейского характера явилась, прежде всего, установка еврея на оптимистическое отношение к жизни, выражаемая не только общечеловеческой заповедью: "Плодитесь и размножайтесь", но и заповедью, прямо обращенной к евреям: «Выбери жизнь, дабы жил ты и потомство твое».
Нетрудно понять, какое значение имели эти заповеди (да еще на фоне предупреждений типа: «Если не будешь стараться исполнять все слова закона сего... то Господь поразит тебя и потомство твое необычными язвами, язвами великими и постоянными и болезнями злыми и постоянными...») на характер и судьбу богобоязненного (потому и Бого-боязненного) еврейского народа. Светский вариант такого жизнелюбия, гуманизм, окончательно сформировавшийся уже в эпоху Возрождения и Просвещения, лег в основу западной, иудео-христианской цивилизации, которая, однако, в глубине своей не впитала его со столь однозначным пристрастием, как иудеи. И причиной этому, по-видимому, само христианство, через мученическую гибель Христа обратившееся к небу, а, следовательно, и к отрицанию - в своем роде - земной жизни. Мир иной, как противоположность миру земному, по самому своему смыслу есть отрицание жизни (хотя обычно ему придается утешительный смысл ее продолжения), то есть смерть. «Христианство есть религия смерти», - говорил Вас. Розанов, отметивший также, что направленность к смерти наиболее сильно выражена в ортодоксальной, то есть православной церкви ("Длинная скорбь, в самой вершине заключающаяся неземной радостью"), носительнице русского миросознания: «Русский человек не только глубоко постиг тайную красоту смерти и ползет к этой загадочной красоте; но он и в самом деле умеет с величием умирать, он и сам становится прекраснее в болезнях, в страданиях, в испытаниях». Добавлю, что недаром, видимо, и сам крест стал, особенно для православия,. символом смерти. Направленность к смерти, к страданиям, казалось бы, несовместима с гуманизмом, ставшим идейным стержнем нашей эпохи, в своей жестокости, тем не менее, превзошедшей все предыдущие. Но, может быть, противоречие здесь кажущееся, ибо гуманистические идеи рождаются не сами по себе, на пустом месте, а как реакция на жестокости времени (ибо «если не сидел бы во тьме, не радовался бы свету»). Истинным противоречием, однако, является противоречие внутри одного круга идей, в данном случае внутри самого христианства (что, впрочем, естественно, учитывая его иудаистские, жизненаправленные корни), очень верно подмеченное тем же Розановым: "Христианство живет вовсе не теми тезисами, которые вслух произносит, а подлинно живет теми тезисами, которые никогда не выговаривает, да и сознательно, рефлективно, не знает о них. Хотя все сердца бьются с ними в такт". Как иначе расценить, например, слова Христа о том. что "Огонь пришел Я извести на землю и как желал бы, чтобы он уже разгорелся! Думаете ли вы, что Я пришел дать вам мир? Нет, говорю вам, но разделение". Понятно, что «смертостремительная» направленность не может быть и ни осознана, и ни провозглашена открыто любым утверждающим себя на земле сообществом, ибо она в конечном счете ведет к самоуничтожению
Христианство не может не быть направленным к "небу", то есть в конце концов к смерти - ибо в этом его основное содержание, но оно не может полностью лишить себя и земной опоры - и в этом его двусмысленность, подмеченная Розановым.
Интересно, что в период своего "положительного" диссидентства академик Игорь Шафаревич создал солидный труд под названием «Социализм как явление мировой истории», в котором он с математической дотошностью доказывает, что социализм есть учение, по сути своей запрограмированное на разрушение, обязательно ведущее к смерти. Но в этом, на мой взгляд, и не приходится сомневаться, осознавая близость социалистических и христианских идей, разница между которыми (несколько упрощая) состоит лишь в том, что смутному христианскому царствию небесному социализм предпочитает «царство справедливости» уже в земной жизни, правда, тоже в некоей неопределенной - хотя и очень близкой - будущности. Мы видим, что если придавать такой смертоносный вид обоим сходным учениям (а Христа недаром называли первым социалистом), то они выглядят крайне неблаговидно, однако можно поискать и более глубокие корни этих двух великих мировых идей, объясняющие их непонятную - в свете сказанного выше - привлекательность. Конечно, идея справедливости и будущего мирового блаженства - это само собой, но за этой антропоморфной идеей стоит некое универсальное космическое начало, наиболее точно выраженное Каббалой в уже упоминавшихся выше понятиях: "желание давать" и "желание получать" (в частности, китайское учение о ян и инь близко подходит к этим понятиям и, при желании, может быть к ним - как к более общим - сведено). С этой точки зрения, Мировое Начало (с которым только и может быть отождествлено понятие Бога) есть максимально выраженное Желание Давать, то есть ни что иное как потенция Творения. Будучи Началом всего сущего, это "Желание" предшествует материи с ее атрибутами, то есть пространством и временем, и, следовательно, является чисто духовным. Будучи Абсолютом (как и все, с чем связано понятие Бога), это "Желание" не может не требовать мгновенного самовыражения. Но ведь еще нет ничего, что могло бы его «получить» - и потому из первичного Ничто (Желания Давать) возникает столь же абсолютное Желание Получать, интерпретируемое Каббалой в качестве некоего метафизического "сосуда" (сфирот), вместилища всей грядущей Вселенной. И далее, реализация Желания Получать происходит в виде «заполнения» сфирот чем-то, обладающим уже определенными физическими свойствами. Так создается материя в ее конкретном пространственно-временном воплощении. (В "Формуле Бога" я писал о том, как вся эта мудреная каббалистика почти буквально вписывается в современнейшую физико-математическую Теорию Раздувания Вселенной). Итак, мы видим, что понятие Бога - Творца Вселенной неразрывно связано с Желанием Давать, а понятие материи - с ее антиподом, Желанием Получать. Так как синонимом Бога является Добро, то, естественно, возникает соблазн в рамках этого дуализма выразить понятия Добра и Зла, противопоставив духовному "добру" материальное "зло". Неживая материя просто в силу своей пассивности, конечно же, не может быть творителем зла, а живая может быть проградуирована в этом отношении от стихийной борьбы за существование в животном мире до умышленного сотворения зла, доступного лишь разумному существу, соблазненному по библейской версии еще в раю самим Сатаной (в образе Змия).
К аналогичным выводам приходили и те, кто, ссылаясь на библейские источники, утверждал, что управляет материальным миром Князь Мира сего, то есть Сатана. Нетрудно, однако, догадаться, что этот "Князь" представляет собой собирательный образ, на который весьма удобно списать все грехи человеческие. Персонифицированное в Боге добро, также как и персонифицированное в Сатане зло - наиболее доступные для неразвитого мышления абстрактные логические операции. Они же - и весьма привлекательные психологически. Даже само наше существование и даже существование нашего мира может быть оценено двояко: и как высшее благо, и как высшее бедствие (мир иллюзий и обмана, майя) - и в том, и в другом есть элемент истины. И все же без первопредшествующего Желания Давать просто не могло быть и нас самих, рассуждающих на эту тему, и поэтому Желание Давать волей или неволей должно быть увязано с Добром или же с Богом, олицетворяющим функцию нашего существования.
Итак, достаточно очевидно, что Желание Давать в своем абсолюте представляет собой высшую Божественную (или, если угодно, Мировую) идею. Но как эта идея может быть проявлена в материальном мире, который сам в себе несет идею прямо противоположную? Вывод здесь напрашивается один: в отрицании своего существования, то есть в смерти. Это и происходит ежеминутно и ежечасно, в живой и неживой природе.
То есть именно смерть, а не жизнь является выражением Высшей Мировой идеи, и жизнь в таком случае становится не самоцелью, а способом реализации идеи высшего порядка. Подспудно осознание этого факта происходит на разных цивилизационных уровня, но, по-видимому, обратным путем: так называемые «развитые» цивилизации все более утрачивают свое стихийное знание. Прогресс человеческий (или то, что мы называем прогрессом, имея в виду преимущественно научно-техническую эволюцию), строится в подавляющем большинстве на материальном интересе, то есть на банальном "желании получать", получившим, в частности, у Солженицина определение "жадной цивилизации вечного прогресса".
При таком понимании смерти приобретает совершенно иной характер и основной вопрос человеческого бытия - вопрос о смысле и цели жизни. При светском, гуманизированном толковании, когда «самое дорогое у человека - это жизнь», в личном, не социальном плане (служение обществу, Родине, человечеству и т. д.) ответ на этот вопрос ведет либо к тупику (живем для того, чтобы жить), либо к «дурной бесконечности» простого приумножения человеческого рода. Глядя на тлен и разложение всего живого, остается уповать либо на загробную, либо на грядущую жизнь в цепи бесконечных перевоплощений, - но, однако, в теле или без тела, утратив память о своем предыдущем бытии, это будем уже не мы. И только переменив знаки основных ценностей и назвав целью жизни смерть, мы можем избежать противоречия, продиктованного ложно понятой идеей гуманизма, то есть гуманизма, целиком обращенного к земным - сколько бы ни утверждали обратное - реалиям. Опасаясь, в свою очередь, быть ложно понятым, сразу скажу, что отнюдь не выступаю с тех или иных некрофильских позиций и даже, наоборот, рассматриваю эту нашу жизнь не только как необходимый, но и как единственно возможный путь к жизни вечной. Здесь, в мире скромных трех измерений, происходит выращивание, накопление, отбор, формирование измерений более высокого порядка, и там, "наверху", они будут отличаться от «нижних» таким же образом, как, например, цветная голограмма отличается от черно-белой плоской фотографии.
Если смерть выражает высшее проявление "желания давать", то тем самым максимально сближаясь с Божественным, она приобретает и все Божественное "многоцветье", отсюда - необычное богатство смерти, которое, не задумываясь, отвергает рационализированное сознание. Даже принимая смерть не за конец всего, а только как переход в мир грядущий, мы поневоле переносим на него (то есть в некоторую отдаленность) внушенные нам представления о загробной жизни, не желая понять, что тот "грядущий" мир и есть само мгновение смерти.
Действительно, стоя у изголовья умирающего, мы с той или иной степенью точности можем выделить во времени состояние перехода от жизни к смерти. Для нас этот переход означает некий затухающий, но еще вполне материалистичный процесс угасания жизни. Поэтому он нам кажется более или менее понятным, в то время как сама смерть непонятна - и ей мы приписываем наши самые удивительные фантазии. Для умирающего же этот переход - по законам физики и по законам диалектики – есть, напротив, процесс максимального нервного возбуждения, правда, уже не контролируемого его рецепторами и потому - оказавшись как бы вне времени и пространства - существующим отныне в мире чистого духа. Неважно, что для стороннего наблюдателя переход этот длится какие-то секунды или доли секунды, а важно то, что для самого умирающего секунды эти превращаются в вечность.
Но согласившись с этим, не таким уже сложным объяснением «механизма» вечности, мы приходим к необходимости оценить и ее «качество» или, точнее, содержание. Так как процесс перехода имеет вполне материальное, физико-химическое происхождение, то он объективен по своей природе (то есть не зависит от личности умирающего) – и, следовательно, протекает более или менее одинаково для разных людей. Этим, в основном, и вызвано сходство видений у разных пациентов во время клинической смерти. Но если бы дело этим и ограничивалось, то данная работа вообще не имела бы смысла. А смысл ее в том, что каждая конкретная смерть весьма индивидуальна и находится в непосредственной зависимости от прожитой жизни. Как клиническая смерть есть лишь "модель" истинной смерти, так и весь физико-химический механизм смерти есть лишь "фон" (для умирающего, но не для "наблюдателя"), на котором разворачиваются «события» мира иного. Именно это я имел в виду, когда говорил о действии психоделиков вообще и в применении к умирающим - прежде всего.
Замечательный писатель-фантаст и, «по совместительству», крупный мистик Олдос Хаксли, испытавший на себе действие мескалина и лизергиновой кислоты (ЛСД), писал, что тем или иным образом. все наши переживания химически обусловлены, и ежели мы воображаем, что некоторые из них являются чисто "духовными", чисто "интеллектуальными", чисто «эстетическими», то это лишь постольку, поскольку мы никогда не давали себе труда исследовать свою внутреннюю химическую среду в момент их появления. Он добавлял также, что и разные методы, выглядящие как физиологические или психологические, типа дыхания по системе йогов или пения религиозных гимнов, по сути направлены на изменение химического баланса организма, на увеличение содержания в крови двуокиси углерода. "Какая проза!" - воскликнет даже и не слишком мистически настроенный читатель. Но, напомню, что Хаксли многое знал из своего личного опыта, много размышлял, и, главное, ни фантазии, ни мистики ему не занимать. Однако читатель, согласившись с тем, что состояние измененного сознания под действием определенных наркотиков есть состояние уникальное, нормальной жизни не присущее, все же может не огласиться с переносом этих рассуждений в неподвластную никакому жизненному опыту тему смерти. И это верно: нельзя механически переносить одно на другое. Смерть не только физико-химическое явление, хотя и физика, и химия принимает в ней самое непосредственное участие. И вот, в какой-то критический момент разрыва всех внутренних (электрических) связей, законы природы, прежде всего фундаментальные законы сохранения и инерции, тоже выступает в своей экстремальной форме, вызывая необычную активизацию психических процессов, которые приобретают фактически полную самостоятельность. В этом и состоит близость и почти идентичность измененного сознания (под действием галлюциногенов, то есть химии), и того, что мы называем «иными мирами2 (под действием физики). Но разница все же есть, причем принципиальная. Галлюциногены, хотя и отключают многие контролирующие функции, все же взаимодействуют с живым организмом и, значит, оказывают на него то или иное влияние, формируют видение, в то время как физика, задавая основной тон, в самих видениях не участвует, позволяя им развиваться изнутри, то есть через раскрытие подсознания. Здесь и возникает то Божественное, которое раскрывается через личное, так как подсознание таит в себе практически бесконечную интеллектуальную и эмоциональную информацию, которую - сознательно и бессознательно - впитал в себя человек при жизни. Подсознание есть связующее звено между человеком и ноосферой (то есть общечеловеческой сферой разума), всем накопленным интеллектуальным потенциалом человечества.
Однако нетрудно представить себе, что в околосмертных «воспоминаниях» должны фигурировать не механически разрозненные элементы памяти, а создаваемые этими элементами и взаимодействующие между собой поля, наподобие открытых еще в 1949 году (Ферми, Паста и Улом) «пакетов» солетонных волн, несущих в своей "памяти" условия их возбуждения. Такие "волны памяти", составляя содержание того, что мы можем назвать душой, питаясь энергией окружающей среды, могут существовать бесконечно долго.
Отсюда понятно, что человек с преобладанием механической памяти имеет не очень много шансов на «вечную жизнь» после смерти, суть которой составляют ассоциативные воспоминания с их свободными созерцательными фантазиями и эмоциями; жесткий каркас такой памяти ведет к конкретному, материалистическому восприятию мира, столь же полезному "здесь", как ненужному "там". Но дело, конечно, не только в типе памяти, но и во многих других свойствах личности, позволяющих влиять на будущую «потустороннюю» жизнь. Наиболее показательным в этом отношении является чувство ностальгии. И это не случайно выбранное из множества человеческих переживаний чувство. Ведь смерть представляет собой полное и окончательное расставание с этим миром, а, значит, и со всем тем. что было здесь дорого; поэтому смерть не просто напоминает ностальгию, но она есть ее экстремальная форма.
Человек, никогда не болевший этим чувством, не знающий его, естественно, не испытает ничего подобного и в момент смерти: он просто не готов, не способен к такому ощущению. В жизни, однако, чаще бывает, что при определенных обстоятельствах даже вовсе не сентиментальные люди испытывают ностальгию, но считают ее слабостью, помехой (каковой она действительно - при известном отношении к жизни - и является), от которой надо скорей освободиться.
Эмиграция, в частности, дает уникальную возможность как для развития ностальгии, так и для ее полного преодоления. И здесь евреи, как обычно, оказываются в особом положении. По разным (и вполне понятным причинам) чувства евреев к покинутой родине обычно слабее, чем у коренных ее представителей. Зная те или иные обстоятельства, предшествующие (или способствующие) эмиграции, возможно, и не следует упрекать в этом евреев, но факт остается актом: в силу рационалистической направленности бытия еврейской массе - а не отдельным индивидам - ностальгия менее присуща (упомяну здесь только два самых общих, способствующих этому обстоятельства: космополитический дух евреев и их активность, позволяющая быстрее входить в новую жизнь, не растрачивая душу на "пустяки"), чем тем или иным казавшимся на чужбине бывшим «лицам коренных национальностей». Но при всей объяснимости такого положения дел, облегчающего адаптацию иммигранта, мы должны признать и его определенное обратное влияние на еврейскую ментальность. Поскорее позабыть о прежней жизни, по возможности даже и вычеркнуть ее из памяти, оставляя при себе не душещипательные воспоминания (впрочем, для этого есть тоже свое время и место - например, в «русском» ресторане), а лишь приобретенный ранее жизненный опыт и навыки - вот прагматическое кредо еврея. Такого рода полезная установка естественным образом ведет к заметному выхолащиванию внутренней жизни, далеко не всегда компенсируемой новоприобретенной культурой. И даже напротив, напряженная новая жизнь и новая культура, не опирающаяся на глубинную память, окончательно вытесняет последнюю из подсознания. В свете того, что говорилось о смерти, понятно, как это может отразиться на будущей жизни.
Следует учесть, что и сама ностальгия имеет множество уровней: в ее основе могут быть и очень приятные воспоминания о прошлых времяпровождениях и успехах, но могут быть воспоминания даже очень тяжелые - и тем не менее окрашенные в незабываемые тона. Как у Маяковского: "Можно забыть где и когда пузы растил и горбы, но землю, с которой вдвоем голодал, нельзя никогда забыть...". Этот второй тип ностальгии, несомненно, более глубок, однако и он - всего лишь "репетиция" того глубочайшего и почти неуловимого при жизни чувства последнего расставания. "Репетиция" эта, однако, совершенно необходима, ибо о каких высших мирах (то есть высочайших неземных ощущениях) может идти речь, если человек не познал еще всей глубины тонких земных переживаний? Тем не менее, говоря о ностальгии, очень часто имеют в виду именно первый тип, тем самым - через непонимание - и обнаруживая свою непричастность к высшим сферам.
Конкретное выражение глубинная ностальгия находит в чувстве Родины (с большой буквы), чувстве, в основе своей иррациональном и потому легко опровергаемом с рациональных позиций. Действительно, почему это "нельзя никогда забыть именно "землю, с которой вдвоем голодал", а не те благословенные "места, где инжир с айвой росли без труда у рта моего"? Почему все наоборот? Почему в мире духовном мы не наблюдаем прямой зависимости, к которой привыкли в мире физическом? Нелогично как-то... В более грубой, но очень точной форме выражает эту духовную аномалию поэт Игорь Губерман: "Нам неохота даже в рай от русской гибельной земли: всего милее людям край, где их травили и е...". Как видим. "нелогичное" это чувство присуще и еврею Губерману. – но, может быть, потому только, что Игорь Губерман - поэт? Или же потому, что он прошел особую (зековскую) школу? И, возможно, не случайно крупные поэты еврейского происхождения, такие, например, как Мандельштам, Пастернак. Бродский, уходя от еврейского рационализма, принимали христианство... Что уж говорить об «истинных арийцах» или «простых» русофилах, убежденных в том, что "умом Россию не понять..." И я отмечаю это. Но при этом еще раз скажу, что ни ностальгия, ни поэзия, являясь формами глубокой духовности, все же остаются еще на «земле», покинуть которую можно лишь на мистическом уровне «расширенного сознания»: проникновенное религиозное чувство, медитация, галлюциногены... Этого же достигают и те, кого называют «просветленными», то есть люди особой духовной конституции, ненормальные с обывательской (а, подчас, и с медицинской) точки зрения.
Поэт Александр Городницкий сказал: "Ностальгия - тоска не по дому, а тоска по себе самому". Это очень верное наблюдение легко истолковывать в "антипатриотическом" ключе: дело, мол, не в родине, как во внешнем обстоятельстве (включающем, например, пресловутые "березки"), а во внутреннем чувстве, тоскующем по утрате какой-то части своего Я, ошибочно воспринимаемой за Родину. Ведь родина у каждого своя: у русского - березки, у кавказца – горы, у чукчи, быть может - ледяные торосы, - а объективно Родины не существует: это понятие идеологическое, сфабрикованное пропагандистским аппаратом государства. Но это, опять-таки, верно лишь с внешней стороны, то есть в том смысле, что государство действительно стремится к стимуляции и эксплуатации этого тонкого чувственного механизма, почему и возникает соблазн, исключив понятия территории и, тем более, государственной границы, свести Родину с большой буквы к более интимному чувству «малой» родины. Такой понятийный сдвиг кажется вполне естественным и человечным; но где-то здесь, на переходе, характеризующем скачок от общественного к личному, происходит и подмена альтруизма эгоизмом, и, в конечном счете, вытеснение «желания отдать», «желанием получать». Необходимо уточнить, что хотя известная фраза. гласящая: "Патриотизм – последнее прибежище негодяев" и приложима к определенному классу людей, но превращать ее в универсальную формулу значит оболгать "души высокие порывы", не понимая тех особых ее состояний, которые сродни истинному религиозному чувству. Недаром именно в православии, традиционно признаваемом в старой (а теперь и в новой) России за национальная религию, прослеживается тенденция к смыканию в одно триединство веры в Бога, надежды на царя и любви к Отечеству (вспомним знаменитую формулу: «Православие. Самодержавие. Народность»).
И у того же Городницкого есть строки, привносящие в понятие Родины надличностный смысл: "Над Канадой небо сине, меж берез дожди косые - хоть похоже на Россию, только все же не Россия". Как поэт, Городницкий остро почувствовал эту неуловимую для многих, но принципиально важную разницу. Кое-кому может показаться в этих словах Городницкого какая-то фальшь, дань искусственному патриотизму или просто моде. Но на самом деле здесь проходит тот (повторюсь: незаметный для многих) водораздел между двумя противоположно направленными "желаниями". который определяет глубинную сущность человека, а отсюда (возвращаюсь, наконец, к главной теме) - и его восприятие смерти.
Неприятие же бывшей Родины, столь распространенное в эмигрантско-еврейской среде (да простят мне мои соплеменники, если я в какой-то степени ошибаюсь, но в целом ведь это почти общеизвестно), несомненно, имеет в своей природе корни не только личного, но и внушенного происхождения, внешне хотя и не связанного с упомянутой "глубинной сущностью". но все же деформирующей ее в достаточной степени. А потому, попадая в большинстве случаев на благоприятную "космополитскую" почву, внешнее воздействие приводит к тому же духовно-опустошающему результату. И окрашенные чистой лирической печалью воспоминания детства не могут соперничать с прагматическими реалиями новой жизни, ибо "есть время плакать, и время смеяться; время искать, и время терять"... Время потерь ушло. наступило время поиска... но поиска не ложной ли цели? - утратив остатки прежнего идеала и не обретя новой веры, еще одна душа лишается возможности "жизни вечной"...