– А ты знаешь, у нас сегодня митинг?
– Да? – рассеянно отозвалась жена.
– Ты разве не рада?
– Нет, я рада, конечно, но все же побереги себя. На последнем митинге ты так ослабел, что тебя пришлось отправлять домой на фабричном автобусе.
– Прошу тебя, не напоминай мне об этом. Ты ведь знаешь, что после этого я дал слово отработать по дополнительному часу в день – и свое слово сдержал.
– Зато и выглядишь сейчас, как скелет!
Он непонимающе уставился на нее.
– Как ты можешь так говорить! Теоретикам приходится в сто – нет, в тысячу, нет – в миллион раз труднее нашего, а ты слыхала когда-нибудь, чтобы кто-нибудь из них жаловался на свою жизнь?
– Прости меня, – испуганно прошептала она. – Я ведь тоже теперь все понимаю – я уже не та дикарка, которая позволяла себе сомневаться в...
Он возмущенно приподнял брови.
Она опустила глаза.
– Как я была глупа тогда! Я не понимала еще, что подлинное счастье не допускает и тени сомнения... Но только ты очень ослаб в последнее время, и я боюсь, что ты не сможешь с прежней энергией вносить свой вклад в практику Великого Блага.
– И что же мне тогда делать? – растерянно спросил он.
– Помнишь, – заговорщически произнесла она, – я уговаривала тебя попытаться стать Теоретиком, как сделали многие твои соратники. Теперь у них обеспеченная старость.
– Нет, нет! – воскликнул он. Я недостоин... Ты просто идеализируешь меня. А ведь я, – он приглушил свой голос до нижних пределов, – тоже позволял себе некоторые сомнения во времена Чрезвычайной Бескомпромиссности; конечно же, сомнения не в самой теории – я лишь считал, что бывают еще кое-где кое-когда отдельные нарушения Великой Идеи. А ведь стать Теоретиком можно, только полностью очистив свой дух ото всяких, даже самых ничтожных колебаний. И не после, а до вступления в Единство. Меня же в то время постоянно что-то терзало. Я тебе никогда об этом не говорил – боялся, что ты станешь меня презирать. А я так дорожил тобой! – он ласково коснулся ее руки. – Зато теперь я понимаю, что все не так просто, как я думал. Сомнения – враг нашего счастья, искуситель Великого Блага. Поэтому допустить сомнения в свою душу – это все равно, что впустить в свой дом страшного, коварного врага.
– Да, конечно, – горячо подхватила она, восхищенная его памятью, слово в слово воспроизводящей рассуждения Теоретиков и Радиопросветителей Великого Общества Раскрепощенного Труда.
– Ты знаешь, например, во сколько обходится даже один рейс, даже на самую близкую к нам планету?
– Огромных бумажек, я думаю.
– Она думает! – хмыкнул он. – Впрочем, и я о цифрах могу только догадываться, но только представь себе, что вдруг все – это, конечно, нереально, но ты только представь себе – все соратники нашей Фабрики позволили бы себе хотя бы одно-единственное сомнение – неважно даже во что – и производительность труда упала бы настолько, что пришлось бы отложить очередной полет.
– Не может быть! – вскричала она.
– Hу, конечно же, не может быть – ведь все это я говорю чисто теоретически. И именно потому не может, что Теоретики всегда на страже нашего нестойкого сознания. Но, в принципе, каждый из нас должен мысленно допускать такую возможность – чтобы ее впредь не допускать. Прежде, чем дурно подумать, мы должны вспомнить: а что же будет, если вдруг все так подумают? Вся фабрика, весь мегаполис, вся планета?
– Это ужасно!
– Это – конец! И начало этого конца (она восхищенно улыбнулась его каламбуру) – это сомнения. Только кристально чистый человек, никогда не сомневающийся в Величайшей Теории, может стать ее полномочным представителем в лице Теоретика – вдохновителя и организатора всех наших начинаний. Вот почему место и положение человека в нашем обществе определяется степенью его веры в наши идеалы.
– Да, дорогой, ты совершенно прав. Ведь именно всему этому нас учили еще по школьному интервидению, – но только реальное участие в нашей счастливой жизни позволяет по-настоящему – вдохновенно, а не по бумажке – это осознать. Вот только я хочу еще спросить тебя: каким образом можно определить степень веры человека, то есть его Теоретический ранг?
– О, это же так просто! Каждый индивидуум сам для себя определяет силу своей убежденности и личной готовности внести вклад в Теорию и Практику: либо развивая Теорию – что доступно лишь лучшим умам планеты, либо же разоблачая сомневающихся – что доступно любому честному человеку. Да ты и сама видела, что пока у меня оставались еще хоть какие-то сомнения, я не мог и думать о вступлении во Всемирную Организацию Разоблачителей, объединяющую всех честных Теоретиков в единый кулак.
– А теперь?.. И хоть мы питаемся замечательно, но могли бы питаться еще лучше, а то посмотри, как ты выглядишь!
– Опять ты за свое! Сколько раз можно тебе повторять, что духовная пища для нашего общества гораздо важнее материальной. А ты все сводишь к примитивному потребительству. О, женщина!.. Теперь уже поздно, – с легкой грустью заключил он, – всему свое время. Теоретикам приходится производить сложнейшие научные изыскания, а мой мозг, увы, уже не обладает необходимой для этого утонченностью и гибкостью. Ведь им день и ночь приходится думать о том, чтобы еще более улучшить нашу жизнь, сделать ее еще более счастливой, искореняя мешающие жить сомнения и поползновения. Умственная работа требует гораздо больших затрат энергии, чем любая физическая – недаром даже целые планеты пришлось превратить в Сферы Справедливого Социального Рационализирования – раздельно для работников физического, умственного, а также и Чрезвычайного труда. И во сколько бы ни обходились полеты на эти планеты, мы должны осознавать их железную необходимость – во имя нашего же Счастья. Кроме того, приходится еще совершать полеты на планеты с Несовершенной Общественной Организацией, где наши Теоретики ведут активную миссионерскую деятельность по пропаганде Единой Теории Великого Блага и по восстановлению социальной справедливости...
– Разве существуют еще такие планеты?! Это ведь ужас!..
– Да, представь себе: столь очевидная для всех мыслящих людей форма справедливого общественного устройства установлена еще далеко не всюду...
Он вдруг замолчал и, подбежав к громкоговорителю, переключил его с минимальной (обязательной) громкости на максимальную. Счастливый голос диктора сообщал, что митинг на Фабрике Раскрепощенного Труда состоится ровно через час.
– Вот он, самый радостный день в моей жизни! Вот для чего стоит жить!
Он поцеловал жену и выбежал в длинный, грязный коридор барака, служившего им надежным приютом после долгих лет мытарствования по чужим углам. Она услышала совершенно безобидный, но почему-то до сих пор еще пугающий ее вой сирены и, взглянув сквозь оконную решетку, тоже давно уже – с тех пор, как граждане начали проявлять единую добрую волю во всех государственных вопросах – ставшую анахронизмом наряду с сохранившейся еще кое-где на заборах декоративной колючей проволокой, – увидела большой темно-коричневый автобус, украшенный разноцветными лозунгами и плакатами. Да, очевидно, готовилось очень важное для всех решение, если рабочих повезут на митинг в таком красивом, роскошном автобусе. Какая воистину отеческая забота о простых людях! Но... сколько же придется затратить дорогого общественного топлива! Достойны ли мы этих затрат, этой щедрой любви Правительства?!
Тут она вспомнила о значении предстоящего торжества и гордо вздохнула, взволнованная самой мыслью о том, что ее мужу поручено выступить после основного Доклада с благодарственной ответной речью. Только бы он впопыхах не потерял листок с отпечатанным на нем текстом! Он его, конечно же, выучил наизусть (в крайнем случае ему выдадут другую копию), но ... ведь ему так вредно волноваться!
Она подавила в себе минутную расслабленность и взялась за приготовление праздничного обеда, изо всех сил стараясь не замечать стрелки неуклюжего и громоздкого счетчика энергии, который по специальному Указу должен был помещаться на самом видном месте комнаты. Ведь сегодня такой день! Такой день...
Обед, состоящий из великолепного бобового супа и жареной картошки с луком, испускающей полузабытый волшебный аромат, был уже совсем готов, и она позволила себе присесть на большой деревянный табурет, одиноко торчащий посреди комнаты (второго табурета у них не было – да они и не нуждались в нем, так как лишь по праздникам им доводилось обедать вместе, – и тогда так приятно было придвинуть табурет к чуть поржавевшей, но все равно трогательно любимой железной кровати, и усесться рядышком в сладостном забытьи, – ни на минуту не забывая, конечно, тех, кто даровал им это счастье), как услыхала вдруг скрип отворяющейся двери. Она радостно обернулась. На пороге стояли двое в одинаковых темных костюмах. Одного из них она сразу узнала – это был Старший Теоретик из того подразделения, где работал ее муж. Оба они торжественно улыбались. У нее замерло сердце...
– Мы пришли поздравить вас с принятием важнейшего решения в жизни нашего общества. Отныне в нашем Кодексе о Правах Гражданина появилась еще одна замечательная статья: Право на Всеобщее Нормальное Кислородное Функционирование. Ваш муж...
Она побледнела.
...выступил с замечательной речью от лица всех рядовых соратников. Несмотря на состояние своего здоровья, он показал достойный образец истинно выдающегося духа.
Великий Теоретик, – тут он повысил голос, и оба они победоносно взглянули на нее, как бы приглашая радоваться вместе с ними, – подписал приказ о присвоении вашему мужу звания Младшего Теоретика – посмертно.
Он еще более повысил голос, заметив блеснувшие у нее на глазах слезы, и уже через минуту она благодарно сжимала в своих жестких ладонях его тонкие холодные пальцы...
1973.
п. Павловка Баш. АССР