Больница находилась почти в самом центре города и найти ее не представило мне труда. Я должен был навестить одного сослуживца, оказавшегося там довольно неожиданно для всех и о котором вот уже месяц не было ни слуху, ни духу. То есть неожиданным, непонятным было не столько то, что он попал в больницу – это может быть со всяким, – а именно вот эта абсолютная неизвестность о нем, человеке довольно живом и общительном. Больница представляла собой большое четырехэтажное здание, прямоугольником охватившее обширную территорию. Подойдя к справочной, расположенной в глубине симпатичного зеленого дворика, я обратился к сидевшей в окошечке девушке, сообщив необходимые данные.
– Самочувствие хорошее, – ответила она, порывшись в бумагах, – температура тридцать шесть и семь. Жалоб нету.
– А диагноз?
– Здесь отмечено, что диагноз еще не установлен. Очень сложные симптомы, хотя, кажется, ничего страшного нет.
– Понимаете, девушка, я его сослуживец, родственников в городе у него сейчас нет, и все наши сотрудники обеспокоены таким странным его заболеванием.
– Что ж тут странного? Вот, судя по записям, обнаружена некоторая аномалия в поведении, а вы сами знаете, как нелегко подчас диагностировать психику.
– Вообще-то знаю, но все же абсолютно здоровый человек...
– Абсолютно здоровых не бывает. Если желаете, можно хоть сейчас обнаружить и у вас какую-то болезнь – и не одну...
– Нет уж, спасибо.
– Ну, тогда все. Извините, но мне надо работать...
– Девушка, и вы меня извините, но есть еще одна просьба, последняя. Можно ли мне его навестить? Желательно сейчас...
– Можно. Возьмите только направление. И постарайтесь до обхода.
Внутреннее помещение больницы представляло разительный контраст с нарядным, солнечным двориком. Здесь было гнетуще мрачно и сыро, как в склепе. Сквозь низкие окна – еще одна странность, ибо снаружи окна казались не такими уж маленькими – едва проникал свет. Больные понуро бродили в длинных полосатых халатах и корчили рожи.
Нужная мне палата располагалась на втором этаже. В конце коридора меня остановила сидевшая у столика дежурная в грязно-синем халате, визгливо и раздраженно спросившая, куда я иду.
Я терпеливо объяснил, но это мало помогло.
– Ходют тут, шляются всякие!.. Тут лечебница, а не гулянка.
– Так я же по делу иду, к больному.
– Знаем мы, по какому делу! Иди-иди отсюдова!
– Да вы что? – опешил я. – Почему вы меня гоните? На каком основании?! У меня есть направление на посещение больного.
Она так пристально посмотрела на меня, будто я произнес какую-то подозрительную ересь.
– Какое такое направление?! Кто тебе разрешил? Лезешь куда не положено!
– Да тут все написано...
– А ну, давай! Бумагу давай, не понимаешь?
Она схватила направление и посмотрела его на просвет, будто выискивая на нем водяные знаки. Убедившись, видимо, в достоверности документа, она сложила листок вчетверо и зачем-то лизнув, будто запечатывая конверт, сунула к себе в нагрудный карман.
– Значит, можно идти?
– Куда, куда тебе идти? Во, настырный! Щас я тебя поганой шваброй погоню!
– Да ты что, бабка, спятила? Думаешь, управы на тебя не найдется? Вот я главврача позову. Будет тебе...
– Какого еще главврача? Я и есть главврач тута!
Я не выдержал и расхохотался – так не вязался безобразный дворницкий облик дежурной с представлением о главвраче большого лечебного заведения.
– Смеешься?! Смешно?! Ну-ну, смейся ... пока. Иди, иди! А все равно не выйдешь отсюдова, – зловеще прокаркала старая ведьма.
Я в бессильной ярости махнул рукой и двинулся вверх по лестнице. Потом пошел вдоль коридора, отыскивая нужную палату, с опаской обходя нелепые фигуры пациентов.
– Куда?! Куда в сапогах? – заорали прямо у моего уха, и я вздрогнул от неожиданности.
– Не в сапогах, а в туфлях, кстати. В чем же мне еще ходить?
– Разуваться надо! Тапочки надеть. Порядка не знаете?
– Откуда мне знать ваши порядки? Я здесь всего в первый раз. И, надеюсь, в последний.
– В последний – не в последний... Скоро узнаешь порядки!
– Да что вы все кричите?! Что вы меня пугаете?
– Не пугаем, а предупреждаем. Пришел в учреждение – и веди себя соответственно.
– Я-то веду соответственно. Я – посетитель. Если чего-то не знаю – скажите нормальным человеческим голосом, я пойму. А то дежурная по этажу орет, вы орете... Придется к главврачу обратиться. Или еще повыше.
– Никуда не обратишься. Я – главврач.
– Вы?! Ну и ну! Вот это шуточки! Между прочим, только что дежурная внизу тоже заявила, что она главврач.
– Правильно. Что тут тебе не понятно? Мы тут все – главврачи.
– А-а-а.., – понимающе протянул я, – А обслуживающий персонал у вас тут имеется?
– Тут каждый сам себе персонал.
– Интересная система! А если кто тяжело больной?
– Иглу в зад вставят – быстро полегчает.
– Укол, что ли? А что за укол?
– Что за укол – не твоего ума дело! Пошел отсюдова!
Я взглянул на нее. Удивительно, как она была похожа на свою коллегу снизу! Если бы не белый халат на ней, я бы, наверное, не отличил одну от другой. Или это и есть та же самая ведьма? Те же визгливо-повелительные нотки, та же беспричинная грубость... Но как она могла так быстро и незаметно подняться сюда, да еще и переодеться? И зачем?
Я вспомнил слова первой бабы-Яги, что не выйду отсюда, и мне стало не по себе. Чушь, конечно. Наверное, сама атмосфера психбольницы вызывает тяжелые мысли, подавляет... А, возможно, и обслуга здесь из бывших больных, только чуть подлечившихся. Отсюда и сходство их и грубость: хоть подлечились, но поведение еще далеко не нормальное. Хоть не кусаются – и ладно. В самом деле, разве нормальный человек пойдет на такую работу, да еще и в такой склеп?! Но удивительное дело, как быстро они переходят на "ты"! Видно, чувствуют какую-то свою власть, силу свою унтер-офицерскую. Или сами, пока болели, натерпелись всякого, а теперь вот отыгрываются, мстят, подражают бывшему своему начальству, – но с выдумкой, со злом, с болезненным перебором... Относительно выздоровев, приобрели комплекс превосходства над больными, да и над здоровыми, которые в их глазах – просто скрытые, потенциальные больные.
Не желая с этими старыми ведьмами больше иметь дела, я обратился к проходившей мимо молоденькой медсестричке.
– Девушка, скажите пожалуйста, где у вас переобуться можно?
Она, ни слова не молвив, не удостоив меня и взглядом, небрежно кивнула на громоздкий, обшарпанный шкаф у окна.
Когда я потянул дверцу шкафа, целая гора шлепанцев и тапочек посыпалась к моим ногам. Все они были старые-престарые, заношенные и перекошенные. Долго я выбирал из этой груды хлама хоть что-то более или менее подходящее, ловя на себе презрительные – или это мне уже мерещилось? – взгляды медсестричек. Как будто я виноват в их порядках!.. Отчаявшись, я нацепил на себя какую-то пару кривобоких уродцев и пошлепал по коридору, сразу ощутив невыразимую тоску и полную физическую и душевную расхлябанность...
Мой знакомый сидел в потрепанном больничном халате на узенькой железной койке, тупо уставившись в одну точку. Я окликнул его.
– Да? – вяло отозвался он.
– Что, своих не узнаешь? – наигранно бодрым тоном начал я.
– Почему не узнаю? Узнаю – работали вместе.
– И все?! И не работали, а работаем: никто тебя не увольнял. Поправишься – приходи. Когда думаешь выходить? Или понравилось на казенных харчах? – продолжал я свою дешевую игру, мучительно подбирая подходящую в разговоре с душевнобольным тональность.
– Когда выйду? Никогда, наверное. Не лечат совсем. Все колют и колют... – он испуганно огляделся вокруг.
– Ну, и что за болезнь признают?
– Да кто их разберет! Все пишут чего-то... или колют.
– Но ты же, я вижу, совсем здоров.
– Ты видишь, а они-то не видят...
Он внезапно замолк и заговорил совсем другим голосом: – Обслуживание отличное, кормят прекрасно...
Я заметил проходящую мимо молоденькую медсестру. Та самая? Или все сестры тут такие хорошенькие?
– Санитарки, медсестры – прямо звери! – продолжал он быстрым шепотом, без перехода. – Разговаривают, как с нелюдьми. Издеваются. Еще и диагноза не поставили, а только психом и зовут.
Командуют, будто в казарме. Спросить или попросить чего-то – не дай Бог! Все по команде... Избить могут запросто... Каторга! И... еще что делаем... сказать нельзя. И не поверишь...
Еще что страшно – не поймешь, кто действительно болен, а у кого, как у меня – симптомы какие-то... Никто не знает какие. Говорят, будто болезнь такая появилась, трудноуловимая. Я думаю – врут. Нет никакой болезни. Замышляют они чего-то. Насмотрелся я тут! Ужас! Но больше всего боюсь другого: не слыхал я, чтоб кто-нибудь выходил отсюда. Переводят куда-то ниже. Подвал у них там особый. Кричат там всегда...
Я был потрясен.
– Как такое может быть в наше время? А пожаловаться, обратиться к кому-нибудь, к главврачу хотя бы.., – сказал я и сам осекся.
– Что ты! – испугался он. – Пробовали некоторые. Закололи их...
– Как закололи?! Насмерть?
– Зачем насмерть? Живут иные... но уж лучше – насмерть. Ходят теперь такие – жуть! Но обычно – лежат...
– Не понимаю, как это? Что за порядки? Управы на них нет, что ли?
– Какая управа?! Кому ты что скажешь? Вся сила у этих ... сестричек. Красивые очень... и злые. Чуть что – бьют или колют. Потом несколько дней в огне весь. Огонь – изнутри. Голова – как в обруче железном, раскаленном... Пожалуешься тут!
– И все терпят, не сопротивляются? Или санитаров боятся?
– Какие санитары?! Сестрички сами здоровые... Страсть! Почище санитаров приемы знают...
– А если бежать? И сообщить куда следует?
– Пробовали... бежали. Да не добежали...
– А посетители ваши? Да я сейчас же, как только выйду...
– Не выйдешь...
– То есть как не выйду?!
– Да так просто. Как я не вышел. Никто не выходит... кто зашел.
– Это почему же? Я абсолютно здоровый.
– Абсолютно здоровых не бывает. Болезнь всегда можно найти.
Я вспомнил девушку из справочной, ее слова... И угрозу той ведьмы... Мне стало жутко.
– Слушай, пойду-ка я. Что-то мне не по себе здесь. Хотя и знаю, что ерунда все это. Не может такого быть в наше время. Знаю – а жутко.
– Что ж, иди. Только все равно не уйдешь.
Я обозлился: – Ну, чего ты каркаешь? Из-за тебя влип я в эту историю. Тебе же помочь хочу...
– Не поможешь ты мне. И я тебе не помогу. Никто не поможет... Вот идет... Тише!
Пока медсестра приближалась, я чувствовал, что его страх передается и мне, стучит в висках, проникает в кровь, холодит внизу живота... Ну, кто и что она мне? Вот он болен – пусть ее и боится. А я сейчас выйду в светлый зеленый дворик, потом – на улицу... Там люди – здоровые, веселые. Солнышко сияет, детишки носятся... Пойду к властям – пусть принимают меры. Да нет: фантазия все это. Страх его и мне передался. Вот посмеюсь потом... только бы выйти отсюда! Что за проблема – выйти...
Сестра проходила мимо. И верно – красивая, даже очень. Но не взглянула даже...
– Девушка, милая! Сестричка, можно вас на минутку?
Она удаляется. Не слышит...
– Девушка! – я пошел за ней.
Она вдруг обернулась и такая ненависть полыхнула в ее взгляде, что я понял: все, конец! Не выйду...
Еле удержался, чтобы не бежать за ней вприпрыжку, умоляя выпустить меня на свободу. Но во время остановился, уже услышав мысленно свой голос, униженный, заискивающий, как у нашкодившего школяра. Да кто она такая... И я повернул обратно.
– Ты извини... Ну, пойду я. Не по себе мне здесь. Но я помогу тебе. Мы поможем...
Он безразлично махнул рукой. И промолчал.
Меня озарило, наконец: да он же болен! Просто болен. Нет, не просто, а психически. Бредит наяву, галлюцинирует... Все психи считают себя здоровыми. Они боятся, ненавидят весь медперсонал, сестер, врачей...
А если так, то и сестер понять можно: не грубы они, не жестоки, а просто устали, раздражены... Подбирают сюда самых красивых, молодых, чтобы больным приятнее было, Да и платят им, возможно, чуть больше – они и клюнули. Но не нужны им уже эти деньги несчастные, проклинают они себя, что согласились в этом вертепе работать. Не могут они больше сюсюкать с каждым психом. Назойливые они, психи эти, вредные: прояви к ним доброту один раз – потом не отстанут. А молодая девушка, может, на свидание торопится, и под большими часами ждет ее такой же красивый, здоровый парень, а не псих в тапочках...
На меня же, видно, подействовали слова этой придурочной дежурной. "Главврач!" Ха-ха! А потом пошло один к одному: мрачное помещение, уродливые гримасы больных, шлепанцы эти противные... Нервы, должно быть, слабоваты. Нельзя мне по психушкам таскаться, восприимчивый слишком.
Я подошел к шкафу, скинул омерзительные шлепанцы... Вот те на! А где же мои туфли? Я стал лихорадочно рыться в куче, с раздражением швыряя на пол эти дурацкие пародии на обувь.
– В чем дело? Почему безобразничаете?
Я поднял глаза.
– Девушка, миленькая, здесь были мои туфли. Я больного навещал, здесь переобувался.
– Я вам не «миленькая»! В чем дело, спрашиваю? Почему создаете беспорядок?
– Девушка, я вам объясняю: исчезли мои туфли. Хорошие, новые, модные туфли.
– Вы что, считаете, что их тут украли?
– Я ничего не считаю, но туфель-то нет. В чем я пойду домой?
– Это не мое дело. Обратитесь к главврачу, если чем-то недовольны. А здесь чтобы был порядок!
– Хорошо, я наведу порядок... Где тут у вас главврач?
– Направо третья дверь.
Через пару минут, окончательно убедившись в тщетности своих поисков, я постучался в двери кабинета. Ответа не было. Неуверенно я заглянул вовнутрь помещения, весьма приличного по сравнению с остальной больничной обстановкой. В глубине комнаты важно восседала... та самая ведьма-дежурная с первого этажа. Или все же не она? Но, в таком случае, очень похожая, хотя прическа, кажется, другая. И, главное, халат белоснежный – как и положено главному врачу.
– Ну, в чем дело? Заходите или уходите – не держите дверь открытой.
Она! Ее «родной» голосок! Визг этот... Бред какой-то!
– Понимаете...
– Понимаю – не дура. Короче!
– Понимаете... Я посещал больного приятеля в третьей палате, а здесь, в шкафу то есть, оставил свои туфли.
– Зачем это «оставил туфли»?
– Ну, в обмен на шлепанцы, в шкафу...
– Так что же вы от нас хотите?
– Я оставил туфли, а теперь их нет.
– По-вашему, я должна была сторожить ваши туфли? У меня других дел нет?
– Я ничего от вас не хочу. Мне только нужны мои туфли.
– А откуда мне знать, что у вас действительно были туфли? Может, их вообще не было.
Я опешил.
– То есть как?! В чем же я пришел, по вашему?
– Этого я не знаю и знать не хочу.
– Что же мне делать?
– Пишите заявление.
– Хорошо, я согласен. На чье имя?
– На мое. На имя главврача.
– Извините, а листочка бумаги у вас не найдется?
Она, не глядя, протянула мне листок и, когда я засел за сочинение, куда-то удалилась. К ее приходу работа была почти закончена. Бегло пробежав бумагу глазами, она небрежно кинула ее в ящик стола.
– Мы рассмотрим вашу просьбу.
– Когда?
– Не действуйте мне на нервы вашими глупыми вопросами! Когда, когда... Когда будет надо, тогда и займемся. Мы не можем бросить все наши дела из-за ваших вонючих туфель!
Я едва сдержал бешенство.
– Я, я ... В чем прикажете мне идти домой? Дайте мне хоть какие-то туфли. Одолжите, наконец.
– Больше вы ничего не придумали?
– Но поймите меня: мне надо идти домой. Я не могу сидеть, ждать вашей резолюции.
– Меня ваши личные дела не касаются.
– Но ведь туфель не стало по вашей вине?
– По моей?!
– Не лично по вашей, но по недосмотру ваших людей.
– Вот этого мы как раз не знаем. Когда разберемся, тогда и узнаем, кто виноват. Еще вопросы?
– Меня интересует одно: в чем мне идти домой? Не пойду же в ваших тапочках...
– А мы вам их и не дадим. Это казенное имущество.
– Эти рваные лапти?! Да они гроша ломаного не стоят!
– Все, молодой человек. Разговор окончен. Решения вашего вопроса можете подождать в соседней комнате.
– И как долго?
– Не могу точно сказать. Думаю, что не раньше утра, так как первая смена уже разошлась по домам, а без них в вашем деле не разобраться.
– Да, но что я буду здесь делать до утра? Кроме того, мне надо поесть.
– Вам дадут поесть. Даже постельное белье выдадут.
– Анекдот какой-то. Нет слов...
– И молчите. Если хотите, можем дать вам журнальную подшивку. Вы можете спать, есть, читать... Чего вам еще надо?
– Вроде бы все так, но как-то глупо получается. Оставаться ночевать в психбольнице только из-за того, что нет туфель!
– Вы сами затеяли этот скандал, теперь нас вините.
– Хм... Тогда разрешите позвонить домой, чтобы мне принесли другую обувь.
– Посторонним лицам пользоваться служебным телефоном запрещено.
– Тогда сами позвоните. Вот мой номер.
– Нет. Все частные разговоры запрещены.
– Боже мой, какой же это частный разговор! Это сугубо деловой звонок. Вы же обязаны помочь человеку, если с ним произошла неприятность... по вашей вине. Да и кто об этом будет знать?
– Я буду знать. Этого достаточно. И все – разговор окончен. Вы нам не диктуйте своих условий. Идите в отведенную для вас комнату. Журналы и еду вам принесут. До свидания.
– До свидания (чертова ведьма! – мысленно прибавил я).
В моей комнате оказалось довольно уютно и чисто, вопреки самым мрачным моим ожиданиям. От нечего делать вскоре стали слипаться глаза. Я уже собирался улечься в постель, как вдруг без стука вошла медсестра, до того хорошенькая в своем белом халатике, что перехватило дыхание. Она положила на стол пачку журналов.
– Вы что, уже собрались спать?
– Да, а что еще делать?
– Это больница. Надо сначала пройти санобработку.
– Если так положено – я готов. Где это?
– Идемте, я вам покажу.
Мы прошли по знакомому коридору, потом два раза куда-то сворачивали и, наконец, подошли к двери с надписью "Санкомната".
– Вот здесь – раздевалка, а душевая – налево.
Она вышла. Я разделся, сложил вещи на скамейке и встал под душ. Это было, пожалуй, единственное приятно впечатление сегодняшнего длинного дня, слава Богу, кажется, подходящего к концу. С наслаждением и не торопясь помывшись, я вошел в раздевалку. Одежды не было... Что за сюрприз! Я в растерянности застыл посреди комнаты в позе Апполона.
И в этот драматический момент появилась медсестра, как всегда, без стука. Я инстинктивно прикрылся рукой.
– Где моя одежда?
Я чувствовал себя в высшей степени неловко, так как она, даже не сделав попытки выйти, совершенно спокойно смотрела на меня своими бесстыжими – или совершенно безразличными – глазами. И, видимо давно привыкнув к такого рода ситуациям и не принимая своих пациентов за мужчин, она монотонно произнесла:
– Ваша одежда сдана в санобработку. Я вам принесла больничный комплекс одежды. Одевайтесь!
Она протянула мне застиранную пижаму.
– И это все? Девушка, а эти... ну, трусы?
– Трусы в больнице не положены. Одевайте то, что дают и идемте.
Я взорвался: превращают меня, свободного человека, в пешку, в жертву своих дурацких правил! Мало того, что сперли туфли и не подумали извиниться, но еще и облачают как каторжника.
– Не буду я одевать вашей дурацкой пижамы!
– Еще как будете!
– Верните мне мои... мое нижнее белье!
– Одевайте пижаму, я вам приказываю!
Все еще прикрываясь одной рукой, другой я схватил мерзкую пижаму и швырнул ее на пол.
– Вот ваша пижама! Верните мою одежду!
Вдруг она схватила мою руку и резко завела ее за спину. Я охнул от неожиданной боли и повалился вперед, уткнувшись головой в пол...
– Одевайся! Живо!
С немалым трудом я поднялся на ноги. Шея была, кажется, цела, но правая рука почти не повиновалась. Подгоняемый презрительным взглядом, путаясь в штанинах, одной здоровой рукой я мучительно долго натягивал пижаму на голое тело.
– Быстро!
Тон ее, и до того не нежный, теперь выражал бесконечное превосходство и властность. А я, предельно потрясенный, под унизительным конвоем красавицы-медсестры, дотащился до своего номера и безвольно остановился перед дверью. Ни слова ни говоря, она просто грубо втолкнула меня в комнату и захлопнула за собой дверь...
Утром я проснулся с еще более тяжким чувством полной безысходности. Неужели такой глупый конец? Если и хранились внутри меня какие-то осколки надежды, то они полностью исчезли, когда я разглядел решетку на единственном окне такой уютной и мирной, с первого взгляда, комнаты. Как это я вчера не обратил на это внимание? – тогда бы, возможно, что-то предпринял. Впрочем...
Я осторожно встал с постели, подошел к двери и потрогал ручку. К моему удивлению, она легко повернулась. Я осторожно просунул голову в образовавшуюся щель. Коридор был пуст. Я решил попробовать выбраться через окно в туалете, если оно там имеется, – ибо это, кажется, единственный шанс. Сейчас главное – туда добраться. Надо идти как можно спокойней, уверенней. Если заметят: иду в туалет – что плохого?
Первая маленькая победа: есть окно и нет решетки. Я посмотрел в окно – куда оно выходит? Но что это?! Я четко помнил, что поднимался всего лишь на второй этаж, а тут... Голова закружилась, когда я взглянул вниз. Высота не меньше десятого-двенадцатого этажа. Неужели меня куда-то перетащили во время сна? Но нет: комната та же, да и коридор я хорошо помнил. И, главное, больница-то всего четырехэтажная. Мистика, такого не бывает! Впрочем, что если снаружи, с улицы, больница – обыкновенное четырехэтажное здание, но ее внутренний двор опускается глубоко вниз – так нередко устроены тюремные стены. Но зачем такое устройство больнице, хотя бы и психиатрической? Тюрьма – это, по крайней мере, понятно. Здесь же какая-то ужасная, нереальная тайна. Какое-то мистическое средневековье в центре современного города! Внешне – обыкновенная, ничем не выдающаяся больница, а изнутри – огромная тюрьма, инквизиция, где бесследно исчезают люди и где над ними проводятся непонятные, бесчеловечные эксперименты...
Я прижался лбом к стеклу, пытаясь разглядеть глубокое дно дворового колодца. И сразу взвыла сумасшедшая сирена, зазвенели бесчисленные колокольчики, замигали разноцветные лампочки. В смертельную какофонию ворвались женские голоса, зацокали по коридору быстрые каблучки. В туалет вбежали две медсестры в марлевых масках. В руках у них развевалась большая белая тряпка. Я отпрыгнул в сторону, решив защищаться до конца. Тряпка взметнулась надо мной огромной белой птицей и хищно спикировала на голову. В недолгой борьбе в складках беснующейся твари завязли обе мои руки, безуспешно пытающиеся сбросить ее с тела. Еще через мгновение руки оказались стянутыми за спиной почти у самого затылка... Потом меня куда-то поволокли, не забывая время от времени наносить болезненные удары...
– Ну что, успокоился? – произнес знакомый до омерзения голос.
Мне развязали руки и, вытряхнув из смирительной рубашки, бросили на диван.
– Да ты, оказывается, буйный! Вчера, когда тебя привезли, ты выглядел не таким шустрым.
– Кто меня привез?! Еще что придумаете! Я сам сюда пришел навестить больного товарища. Вы меня с кем-то путаете...
– Это ты путаешь. Ты пытался симулировать здоровье, но у нас такие номера не проходят. Ты сам себя разоблачил. Тебе предоставили шикарную отдельную палату, создали все условия, а ты пренебрег нашей гуманностью, пытаясь устроить бессмысленный побег. Нормальные люди так себя не ведут, нормальным людям это ни к чему. Значит, ты ненормальный. Или ты пытался, быть может, покончить с собой, спрыгнув с тринадцатого этажа?
– Уж лучше, наверное, покончить.
– Вот-вот, так и запишем в истории болезни: «Неадекватная реакция, поступки непрогнозируемы. Склонность к симуляции, немотивированная попытка самоубийства. Нуждается в стационарном лечении и постоянном меднадзоре». Ты что-то хочешь возразить?
– Отпустите меня, ведь сами знаете, что все это неправда. Я здоровый человек. Я могу найти сколько угодно свидетелей, позвоните домой, на работу...
Они переглянулись.
– Ты настаиваешь, что здоровый?
– Да, настаиваю. И буду требовать освидетельствования комиссией.
– Укол! – взвизгнула главная кровопийка.
Сестры бросились на меня, повалили на пол, стащили пижаму...
Что-то необычайно болезненное и острое вонзилось в ягодицу. Огнем полыхнуло в жилах. До умопомрачения сдавило голову...
...Вверх по лестнице двигалась бесконечная вереница людей, стриженных наголо, в полосатых халатах, из-под которых торчали худые волосатые ноги. Нескончаемо молотили по ступенькам разнокалиберные шлепанцы. Шлеп-шлеп-шлеп!.. Рты оскалены в беззвучных, бессмысленных улыбках, а справа и слева – красивые загорелые девушки в коротеньких юбочках. В руках у девушек – изящные гибкие дубинки. Слышатся бойкие, короткие команды...
Я увидел себя самого, уже почти на самой вершине лестницы. Мне было очень весело и очень страшно. Хотелось петь, но язык почему-то не повиновался. Зато я улыбался девушкам, и они, тоже веселые и страшные, улыбались мне, крутя дубинками...
Я почувствовал омерзительный смрадный запах, идущий от гиены огненной, которой заканчивалась лестница. Но снизу ее не было видно: только дойдя до верхней площадки, люди в ужасе отшатывались от пропасти. А на верхней площадке совершенно обнаженная, бронзовая от пота и от блеска адского пламени энергичная девушка, звонко выкрикнув порядковый номер, эффектным взмахом мускулистой руки швыряла очередную жертву вниз... Я понял все, но не успел остановиться и, оглушенный сильным ударом, влетел в раскаленную преисподнюю...
1984 г. Ленинград